Вячеслав Шишков - Емельян Пугачев. Книга 2
Золотариха, облегченно ахнув, затряслась от радости.
За купчиком с гиком, с визгом, вздымая тучи снега, во весь опор неслась разгоряченная погоня. Но резвый конь, наддавая ходу, всех оставил позади. Привстав на стременах и размахивая клюкой, купчик на все поле кричал осатанелым скакунам:
— Не отставай, не отставай!.. Эй вы, лиходеи! — Вот он приостановился, подпустил их почти вплотную, обругал самым смачным словом и снова ринулся к крепости.
— Имай, так его… имай! Хватай живьем! — орал Ермилка, примеряясь ударить врага пикой.
Но, доскакав до опасного места, где может сразить крепостная картечь, хитрые Пугачёвцы — как в стену — враз остановились. Им люб был отчаянный детина. Молодые, разухабистые, хватившие вина, они сквозь одобрительный хохот вразноголосицу кричали:
— Эй, молодец! Айда к нам! Тебя государь доразу атаманом поставит.
Но пьяный Полуехтов, крутя железной клюкой, как нагайкой, с руганью снова бросился на них. Они, стараясь заманить его как можно дальше, опять кидались наутек.
Такая игра продолжалась долго.
Полковник Хлудов, заместитель обер-коменданта, решил положить конец любопытному, но бессмысленному зрелищу. Чтоб как следует проучить эту надоедливую кучку Пугачёвцев, он приказал выпустить из запасных ворот еще две сотни казаков и, как только Пугачёвцы зарвутся вперед, ударить на них в лоб и с флангов. Но этот маневр сразу же заметили зоркие, стоявшие в резерве за сараями противники. И лишь прозвучал сигнал к атаке, как из-за кирпичных сараев, из глубокого лога выехало на взлобок густое скопище Пугачёвцев. Изготовив пики и ружья, они галопом пошли навстречу врагу.
Тогда с батарей загрохотали пушки, две гранаты разорвались над головами Пугачёвцев, их ряды смешались, они повернули обратно, рассыпались по полю и вскоре исчезли за перелеском.
Солнце садилось. В воздухе тишина и легкий морозец. Казачьи команды по мосту через ров возвращались в крепость. Впереди на своем коне ехал, сугорбясь, притомившийся Полуехтов. Он утирал красное щекастое лицо подолом рубахи. От кудрявой простоволосой головы его и от широкой спины шел парок. Его разгоряченный конь был в мыле. Как бы сознавая важность исполненного долга, конь гордо выступал, грыз удила, мотал головой, фыркал, с презрением косился большими черными глазами на толпу.
Кто-то из толпы крикнул «ура». К Полуехтову подбежало несколько человек, чтобы пожать руку, чтоб одобрительно похлопать по плечу. Купчик низко кланялся и, болезненно морщась, улыбался: он начинал мерзнуть и в душе ругал себя, что не надел полушубка, — Пугачёвцы все-таки здорово отлупцевали его нагайками, через полушубок не так было бы больно.
Ну, да и он в долгу не остался: изогнутая в драке железная клюка висела у него с левой стороны, как турецкая кривая сабля.
— Авдей! Авдей! — звонко, чтоб все слышали, голосила чернявая Золотариха, поспешая за купцом и расплескивая из ведер воду. — Слышь, Авдей! Никуда не уезжай, прямо ко мне… Выпьем!
— Поди к черту! — с презрением бросил купчик в лицо слишком бесцеремонной бабы.
Толпа злорадно над Золотарихой всхохотала. Кто-то крепко пришлепнул бабу по спине, рыжеусый казак игриво ущипнул её с коня: «Почем сукнишко?»
— Она взвизгнула, затем, по привычке, разразилась площадной бранью.
Толпа оттерла купчика от казаков, и он ехал теперь среди народа. К нему протискался купец Кочнев со своим приказчиком.
— Ну, и дурак же ты, Авдей! — тихо сказал он Полуехтову. — Слезай, одевайся… Мороз ведь!
Купчик послушно слез с коня, с охотой надел поданный ему приказчиком лисий тулуп и уселся с Кочневым в ковровые купеческие сани. Пара пегашей неспешной рысцой тронулась по улицам.
В церквах благовестили к вечерне. Смеркалось. У дома губернатора зажигали масляные фонари. Навстречу попадались конные разъезды и пешие патрули. Вот четыре огромных, по дому, воза сена, их тащат маленькие лошаденки. На каждом возу казак. Возле возов шагают рядом с казачьим урядником пожилые озлобленные мещане.
Хивинцы вели на водопой верблюдов. Два высоких парня, быстро шагая в ногу, несли на головах глазетовый гроб. Пятеро пьяных гуляк, взявшись за руки, плелись цепочкой поперек дороги, нескладно горланили:
Пра-ппадай моя те-лега,
Все четы… четыре колеса.
— И чего ж ты ругаешь меня, Илья Лукьяныч, — не попадая зуб на зуб, проговорил купчик Полуехтов; на него вдруг напала необоримая икота и стала бить нервная дрожь.
— Да тебя не ругать, а трепу тебе надо дать хорошую! — отечески брюзжал степенный Кочнев. — И с чем ты против них, сволочей, шел? Ну, хоша ружье бы у тебя было, либо пистолет, либо сабля, а то с бабьей кочергой какой-то… Тьфу! Срам смотреть! — Кочнев схватил клюку и с омерзением вышвырнул её на дорогу.
— Кучер, стой! — крикнул Полуехтов и, шустро соскочив с саней, подобрал со снега боевое свое оружие. — Ты этой штучкой не швыряйся, Илья Лукьяныч! Я её в Курск свезу: вот, мол, видали, братцы…
— Дурак!.. Ведь тебя наповал могли убить. Да ты, никак, соколик, пьян?
— Ни в рот ногой, — промямлил купчик, икнул и затрясся еще больше. — С такой бучи опьянеешь! — Молодому сорванцу только сейчас во всей ясности представился весь ужас его безумной отваги, и ему стало по-настоящему страшно. Он зажмурился, схватился за виски и с отчаянием выдохнул:
— Ух, ты!..
В крепости забил барабан, в казармах заиграли зорю, в Пугачёвском лагере глухо стукнула зоревая пушка.
Перед ужином купцы ходили в баню.
— Ого, — со скрытым смехом сказал Кочнев, осматривая исхлестанную спину Полуехтова. — Да тебя супостаты-то в клеточку разделали!
— С нами бог! Будем живы — заживет! — и бесшабашный купчик попросил приказчика натереть ему спину редькой.
3На другой день Полуехтов был приглашен в канцелярию Рейнсдорпа.
— Маладец, маладец!.. Гут-гут-гут! — встретил его Рейнсдорп и покровительственно потрепал по плечу. — Как твоя фамилия, дружок?
— Полуехтов, — ответил широкоплечий купчик, поеживаясь: у него все еще болела со вчерашнего спина.
— Полу-эхтов, — протянул губернатор. — Странное имечко… Полу — это я понимай, полу — сиречь половина. А что сей сон значит — эхтов? Господа, что означает — эхтов?
Чиновники пожимали плечами.
— Петр Иваныч, — обратился губернатор к бывшему тут Рычкову. — Вы человек резонабельный и очшень чудесно знаете русского языка. Что означает — эхтов? Полуэхтов?
— Затрудняюсь сразу в соображенье взять, Иван Андреич, — потирая лоб, ответил озадаченный Рычков. — Не смею утверждать, но возможно, что сие слово произошло от простонародного восклицания: «Эх, ты!»
— Глюпая, глюпая прозвищ, чтоб не сказать более.
— Я из-за прозвища виноватым себя не считаю, — буркнул купчик и потупился, потеребливая свою небольшую бородку.
— Шо, шо?.. Но… молодой человек, — молодцевато повернулся на каблуках губернатор к робко стоявшему купчику. — Существует, молодой человек, в природе два храбрости: один разумный — ради долга перед отечеством, ради защищения ближнего, наконец — в защиту собственная честь.
А другой храбрость — глюпый, сумасбродный, никому не нужный. Например, человек на спор, сиречь на пари, бросается с колокольни вниз тармашки. Это храбрость? Храбрость! А кому от такой храбрости, я вас спрашиваю, горячо или холодно? — вполне довольный своим красноречием, губернатор вопросительно уставился на Полуехтова, а тот по простоте сердечной ждал, когда же губернатор приколет на его грудь медаль за храбрость.
— А где ты, голюбчик, проходил столь искусную кавалерийскую школу? Ты сидишь в седле много крепче, чем мой казак, ты, как дикий башкирец, ездишь, я сам вчерась видал в подзорный трубка.
— А это сызмальства я, родитель-то мой всю жизнь конями барышничал.
— А, карашо, карашо!.. Понимайт. Ну, а для чего ты работал одна сабля. Я очшень наблюдать, как ты проворно рубил по головам и… и… немало дивился, по какому казусу ни у одна разбойник не слетела с плеч башка.
— А как была у меня в руках клюка, я только глушил супостатов да по спинам долбал, — ответил купчик. — Клюкой головы ни в жизнь не срубишь.
— О, клюкой! — воскликнул губернатор. — Господа, что значит сей род оружия — клюкой?
— Клюка, ваше высокопревосходительство, это, — согласным хором ответили чиновники, — это железная палка с загогулиной, клюкой в печке ворошат…
— А-а-а, паньмайт… О! Вот вам рюсская герой. Похвально, очшень похвально! — с пафосом произнес губернатор. — В своей юности (он не хотел сказать «в молодости», ибо до сих пор считал себя молодым), в юности я тоже был недозволительно храбрый, но, господа, я не отважился бы с одна крюка, с одна загагулин вступить в подобная шармюнцель. О, нет!.. Я не очшень стал бы скакать на эта, извиняйте, каторжники. О, нет! Да, молодой человек, за подобный поступка надо сажать в дальхауз, как это, как это… в дом безумства… Но, но… тем не менее, — отечески прикоснулся он к плечу купчика, — тем не менее — отдавая дань справедливости, я вам объявляю, милсдарь, своя благодарность за ваша беззаветный смелость, проявленный к нашему общему презренному врагу, за ваш па-триотизм, — выкрикнул губернатор и пожал руку вконец растерявшемуся купчику. — Ну, ступайте с богом! Мой приказ о вашем поступка будет опубликован вслед за сим.
