Френк Слотер - Чудо пылающего креста

Эта перемена в нем совершалась постепенно, разумеется, но Константин уж и сам публично это признал, когда два года спустя после того, как он поднял знамя Христа и пошел победной войной на Рим, писал в письме, адресованном Собору в Арелате:

«Непостижимая доброта нашего Бога запрещает человечеству продолжать брести в темноте. Я осознал эту истину, видя не только много примеров вокруг себя, но и основываясь на своем собственном опыте. В моей собственной жизни случались деяния, лишенные праведности, и, кажется, не видел я скрытой у себя в груди никакой божественной силы. Но Всемогущий Бог, смотрящий с высокой башни небес, удостоил меня того, что я не заслужил. В истине прожитое — это то благо, которое он в своем божественном великодушии даровал мне, своему слуге».

Глава 29

1

С падением Византия отпала необходимость присутствия галльской армии на Востоке, поэтому Крисп и Даций приготовились отправиться домой, где Кроку приходилось порой с трудом сдерживать германские племена. Галльские солдаты предлагали сухопутный маршрут, но молодой цезарь и его седой советник, который, несмотря на то что ему уже перевалило за семьдесят, похоже, еще вряд ли ощущал тяготы своего возраста, сели на быстроходную галеру.

Вначале к ним присоединился Константин. Он проплыл с ними лишь короткий отрезок пути до Дрепанума. Когда галера скользнула по залитым солнцем водам залива, память унесла его к тому дню, когда они с Марием задержались на мысу недалеко от Никомедии, с которого открывалось узкое пространство воды, и он следил за точно таким же судном, плывущим вверх по заливу по направлению к причалу.

— Давно это было. — Даций выразил вслух невысказанную мысль Константина, что за все эти годы их близости частенько случалось и с тем и с другим. Правда, в последнее время их стало разделять нечто большее, нежели просто долгий путь из Галлии, ибо Даций не поддерживал христианства. Более того, он не раз прямо говорил ему, что христианские епископы оказывают слишком большое влияние на него в чисто политических вопросах, — и в результате между ними наступило некоторое отчуждение. Не сомневался Константин и в том, что в основном из-за Дация Крисп не принял его веры, ибо всецело подпал под обаяние личности старого военачальника, точно так же, как и Константин когда-то в своей юности.

— Действительно, давно, — согласился Константин. — И впереди еще долгий путь. Перед тем как я уехал, Эвмений уже создал в Галлии устойчивое правление. А здесь, на Востоке, я должен теперь попытаться ликвидировать преступления Дайи и Лициния.

— Не завидую тебе, — посочувствовал Даций. — Особенно теперь, когда в Александрии епископы снова сцепились между собой.

Константин пренебрег его колким замечанием, хотя знал, что он имеет в виду. До него доходили слухи о назревающем в Александрии новом религиозном конфликте, но в данную минуту он предпочел выбросить это из головы: галера подходила к Дрепануму, он скоро увидит мать, и это наполняло его сердце радостью. Город немного изменился — это Константин увидел, когда они сходили с галеры и шли по берегу. У дома, где прошло детство Криспа, они приостановились. Константин и Крисп не предупреждали о своем приезде, но Елена увидела их из сада и бросилась к ним, чтобы поскорее заключить Криспа в свои объятия.

Еще раз, как иногда случалось во время недавней войны, когда солдаты превозносили красивого молодого цезаря Галлии за его блестящие победы, Константин почувствовал укол ревности к собственному сыну. Но он решительно прогнал эту мысль и пошел обнять свою мать, напомнив себе, что она растила Криспа с младенческих лет до его отъезда в Треверы и военного обучения в Галлии и парень, естественно, будет ей казаться больше сыном, чем он сам.

— Надеюсь, во время войны вас не беспокоили? — спросил Константин Елену, когда они входили в дом.

— Кому нужно беспокоить старуху? — Видя ее снова после стольких лет разлуки, он подумал, что, как и Даций, она не имеет возраста: хотя годы и прибавили немного морщин на ее лице, она все еще оставалась красивой.

— Ты можешь быть правителем мира, Флавий, — Константин не сразу даже понял, что обращаются к нему, ведь его так давно не называли по имени, — но твое величайшее достижение в том, что ты произвел на свет этого молодца.

Константин посмотрел в ту сторону, где Крисп обнимал старого слугу, ухаживавшего за ним, когда он был еще ребенком.

— Да, это уже мужчина, — подтвердил он. — Цезарь с ног до головы.

— Точно такой же, как и ты был когда-то, хотя с виду он больше похож на Констанция.

— Отец думал о тебе, когда умирал, — вспомнил Константин. — И, в общем, его последние слова адресованы тебе.

— Я рада, что ты смог побыть с ним. Скажи-ка, а он был счастлив с… — она постеснялась произнести имя.

— Императрица Феодора — прекрасная женщина, мама. Тебе бы она понравилась. Она хорошо воспитала детей.

— Констанция кажется очень милой. Она несколько раз навещала меня, когда они жили в Никомедии.

— Я этого не знал! — воскликнул Константин. — Она никогда об этом не говорила.

— Это было после того, как у Лициния осталась в управлении только Азия. Знаешь, наверное, что ее старшую дочь назвали в мою честь?

— Знаю. Императрица Феодора не возражала.

— Что скажешь о своих собственных детях?

— У нас трое мальчиков и три девочки. Теперь, когда войне конец, Фауста приедет с ними в Никомедию.

— Где она теперь?

— В Риме. Ей там больше нравится, поэтому я построил ей там прекрасный дворец. Фауста говорит, что в Риме у детей лучшие учителя, и, думаю, она права.

— Место жены — рядом с мужем. — Елена проследила глазами за Криспом, с новым интересом изучавшим дом, где прошло его детство. — Как твоя жена ладит с мальчиком?

— Они в самых дружеских отношениях; в конце концов, возрастная разница между ними невелика. — Эти слова вызвали в памяти тот случай, когда он в последний раз видел Криспа и Фаусту вместе, на празднике пятилетия цезарей, где отмечалось избрание на этот пост Криспа и сына Лициния Лициниана. Он припомнил жадный, восторженный взгляд на лице болтающего с Фаустой Криспа и с какой усладой она смотрела на юношу — ведь точно так же она смотрела на него на приеме в честь окончания двадцатилетнего правления Диоклетиана и Максимиана.

— Ты уверен, что счастлив с ней? — Слова матери прервали ход его размышлений, — Она столько времени проводит в Риме. И ходят слухи…

— Не слушай пустых сплетен. — Это прозвучало резче, чем он хотел, и вдруг, почувствовав раскаяние, Константин сунул руку в карман туники и извлек оттуда небольшой свиток, — Это тебе, мама, или, я бы сказал, августа. Я издал указ, и со вчерашнего дня этот титул принадлежит тебе.

Прошло уже более четверти века с тех пор, как Елена подписала в Наиссе постановление о разводе, позволявшее Констанцию жениться на Феодоре и лишавшее ее саму всех почестей и благ, достигнутых впоследствии человеком, за которого она вышла замуж, когда он был младшим военачальником в римской армии. Теперь же декретом, присваивавшим ей титул августы, или императрицы, Константин, пусть и запоздало, вернул ей назад то, от чего она так давно отказалась.

— Какая мне польза от титулов в моем-то возрасте? — хрипловато проговорила она, когда подходили поздравить ее Крисп и Даций. Но глаза ее сияли от непролитых слез, и Константин не сомневался, что сделал ее счастливой.

— Ты должна приехать ко мне в Галлию, бабушка, — сказал Крисп. — Я в твою честь устрою великий праздник.

— Слишком уж я стара для дальних-то путешествий, если только не в Галилею и Иудею, где ходил Спаситель. — Голос ее вдруг зазвенел от возмущения, — Ты знаешь, что над гробницей в Иерусалиме, куда положили тело нашего Господа, когда его сняли с креста, теперь стоит языческий храм?

— Я этого не знал, — признался Константин, — Почему бы тебе не поехать туда и выяснить, так ли это. Если это так, то храм нужно снести, а гробнице воздать соответствующие почести.

На следующее утро Крисп с Дацием отплыли на галере, которой предстояло пройти по морю Мармара и Геллеспонту, где юный цезарь одержал первую из двух своих великих морских побед. Оттуда они намеревались отправиться в Галлию на судне покрупней. Тем временем Константин продолжил свой путь в Никомедию, где ему предстояло принять тысячи решений, связанных с реорганизацией управления в соответствии со стратегией, которую он уже решил осуществлять здесь, на Востоке: она основывалась на реформах, которые впервые начал проводить в Галлии Эвмений и впоследствии распространившихся на Италию и Иллирию.

Но, однако, не успел он еще приступить к работе, как столкнулся с новым предательством Со стороны Лициния, который, даже будучи в изгнании в Фессалониках, продолжал строить козни против своего благодетеля. В конце концов не оставалось ничего другого, как предать казни бывшего императора Востока, а Констанция с сыном, юным цезарем Лицинианом, получили убежище во временном дворце ее брата в Никомедии.