Валентин Гнатюк - Святослав. Хазария
– Но ведь я так любила Горицвета, а Мара оказалась сильнее и отняла его у меня! – в отчаянии воскликнула Болеся.
– Мара властна только над телом, но не над душой, – веско возразил кудесник.
– А кто же властен над душой, отче? – тихо спросила, замерев, Болеся.
– Любовь, доченька, и память, я уже об этом сказал. Потому что душа ушедшего в Навь всегда пребывает с тем, кто её любит и помнит. Вот это и есть главное, что я тебе хотел сказать… Ежели хочешь, чтобы души мужа и свёкра чадам твоим всегда были в помощь и радовались, на деток и внуков глядя, то расти их такими же весёлыми, честными и храбрыми, а свекрови своей опорой будь, помни, что ей ещё труднее…
Болеся остановилась, она то глядела на Великого Могуна, то закусывала губу, погружаясь в свои мысли и чувства, то снова растерянно озиралась вокруг.
– Выходит, отче, что душа его со мной и будет… будет… – Болеся запнулась, из бездонных, полных горя очей показались слёзы.
– Будет с тобой, с детками твоими, пока вы его любить и помнить будете, – договорил за неё кудесник. – Вспомни, после гибели Горицвета сколько раз тебе казалось, что ты слышишь его голос, что он находится подле тебя, что ты говоришь с ним, ведь так?
– Так, отче, так, – с трудом вымолвила вдова и разрыдалась, уронив голову на широкую грудь старого волхва.
– Плачь, доченька, плачь, – тихо повторял кудесник, гладя покрытые по-женски волосы Болеси.
– Отче, ты речёшь, что такими же, как отец и дед, дети стать должны, так ведь их опять война забрать может… Я этого не переживу!
– То не нам решать, дитятко. А вот то, что славные дела всех русичей к Матери Сва-Славе перетекают, тебе ведомо, и та Слава всем нам, ныне живущим, и тем, кто после нас придут, в трудный час помощь великую даёт. Потому щуры и пращуры, отцы и братья, что с честью пали, – они наши защитники навеки! Слава им и вечная память! – Закончил речение Верховный Кудесник так, будто по-другому и быть не может.
* * *Но не все, чьи родственники погибли в войне с Хазарией, спешили на Капище за утешением. В семьях боярина Жура и купцов Гордяты и Ослони не к волхвам, а в Ильинскую церковь к попу Алексису стремились родственники казненных Олеши, Ослони и Журавина.
– Беда, воистину беда Руси с таким князем, – тихо говорил своим именитым прихожанам византийский отец Алексис, то и дело опасливо косясь по сторонам. – Изведёт князь в войнах своих бесконечных всю лучшую молодёжь, – причитал он. – Такие юные красивые мужи гибнут, и зачем? Зачем, когда можно объединиться с богатой и сильной державой – Византией, и никто, никакие хазары или печенеги не посмеют такую державу тронуть! – восклицал священник. – Ведь Господь наш единый Иисус Христос непрестанно в слове своём призывает нас к миру и человеколюбию. Возлюби ближнего, как самого себя, говорит он, и так мы, чада его, поступать обязаны! Ведь для торговых людей в час мирный какой простор открывается, – хочешь, в Византию товары вези, хочешь – в Асию, а пожелаешь – в Болгарию на Дунай или в полуденную Гераклею. При добрых отношениях с империей всё тебе открыто, особенно когда люди единой веры истинной, христианской! А вместо того что мы имеем? Войну, препоны да опасности, разор да пепелища, какая уж тут торговля! – закончил грек сокрушённым голосом и бросил исподволь быстрый взгляд на прихожан.
– Святую правду речёшь, отец Алексис, – мрачно подтвердил Гордята, а остальные согласно закивали. – Да только что ж нам делать, отче?
Византиец ещё раз оглянулся по сторонам и, убедившись, что никто посторонний его не слышит, тихо изрёк:
– В Святом Писании так сказано: «Всякому имеющему дастся и приумножится, а у неимущего отнимется и то, что имеет»… И ещё: «Кто не со Мною, тот против Меня; и кто не собирает со Мною, тот расточает».
В это время тяжёлая церковная дверь отворилась, и на пороге выросла фигура начальника Городской стражи. Лик Алексиса вытянулся, и голос осёкся на полуслове. Да и остальным участникам проповеди тоже разом стало не по себе. Гарольд тем временем, пройдя к византийскому священнику, остановился напротив и стал глядеть в упор так жёстко и пристально, что у того ослабли колени и стали мелко-мелко подрагивать руки. Постояв так и оглядев перепуганного византийца, ещё хорошо помнящего тяжёлую руку варяга, начальник Городской стражи обвёл тем же взглядом остальных, собравшихся в церкви. Невесть откуда появившийся Софроний неслышной тенью скользнул за спину Гарольда. Было слышно, как над столом с бескровными дарами, среди которых был мёд, гудели мухи и осы, и более ни звука не раздавалось в храмине несколько долгих тяжёлых мгновений. Заскрипевшая входная дверь заставила всех прихожан и священника вздрогнуть.
– Гарольд, – позвал здоровенный варяг-дружинник своего начальника, – нашёлся он, на пристани десятник его видел.
– Ладно, коль нашёлся, тогда я иду, – отозвался Гарольд и молча вышел из церкви.
– А для чего это ты велел мне досчитать до двадцати, после того как войдёшь, а потом кликнуть тебя из церкви, а? – допытывался озадаченный сотник у своего начальника.
– Так надо, брат, – ответил начальник Стражи, про себя размышляя, что Тайный тиун, конечно, прав, говоря про Алексиса как главного византийского изведывателя. Гляди, как он испугался, как онемели его прихожане и как сразу сзади, держа обе руки за спиною, возник Софроний. Не с пустыми руками возник, это, как опытный воин, Гарольд в тот миг сразу почувствовал. Потому за ними глядеть надо особо тщательно.
Глава 3
Тьмуторокань
Рано поутру выступили в поход Святославовы полки. И шли они на полдень, в Тьмуторокань, посылая вперёд дозоры.
Первым шёл Збигнев, за ним – храбрый Притыка, справа – Мечислав, слева – берестянский темник Васюта. За ними – князь с основными силами. Сзади – два полка охраны и лёгкие повозки с припасами при двух сотнях воинов. А за ними, на расстоянии двух перегонов, шли рати Танаисского тиуна на простых огнищанских повозках. Замыкали русские тылы два полка храбрых кабардинцев, с которыми Святослав нашёл общий язык.
– А как всё-таки, княже, тебе гордых кабардинцев уговорить удалось? – спросил Издеба.
– Саркел помог, – загадочно ответил князь.
– Саркел? Каким образом? – не понял темник.
– Когда мы его взяли, в числе хазарских пленников оказался кабардинский князь по имени Алегико. За своё освобождение он подарил мне свой серебряный меч. Вот я его и показал кабардинцам, на том и поладили…
И громко звенели русские песни среди привольных степей. На полях стояли уже убранные в снопы жито с пшеницей. Под ноги стелилось разнотравье. Вдали, укутавшись синими туманами, серебрились Кавказийские горы, и оттуда, со снежных вершин, долетало едва ощутимое прохладное дыхание Стрибога. И рёк Святослав Издебе:
– Ох и чудный край, право слово! Рекут, здесь всегда лето красное стоит, а зимы почти не бывает. Овсени тёплые, а весна начинается, когда у нас ещё морозы лютуют.
– Славный край! – согласился Издеба. – И потому удержать его будет трудно. Здесь текут, как многоводные реки, асийские народы. И хазары часто оставляли Тьмуторокань, и булангары, и гордым иронцам приходилось в горах прятаться. Тяжко будет здесь стражу Киевскую держать!
– Если Индра-Перун не оставит нас – удержимся! – отвечал Святослав. – Сейчас надо овладеть Тьмутороканью. Лишь тогда мы крепко станем в Альказрии! Пусть Перун вложит силы в наши мышцы, чтобы руки не уставали, вздымая и опуская мечи!
В это время прискакавший дозорный доложил:
– Со стороны Тьмуторокани показалось войско!
– Добре! – отвечал Святослав. – Значит, начнём! Первыми пойдут Збигнев и Притыка. Ошую – Васюта, а одесную – Мечислав. А ты, Издеба, со своими подольцами обойди борзо поле сечи и отсеки вражьи полки от града!
Притыка, выехав перед своей тьмой, вынул меч и крикнул:
– Кияне храбрые! Пришёл час показать свою удаль! Вперёд, на ворога!
И полетел на коне своём борзом, как сам Индра-Перун, так что искры сыпались из-под копыт да пыль завихрялась тёмная и стлалась над полем, запутываясь облачками слева в кустах.
Увидев это, Святослав заметил:
– Лучникам надобно чуть одесную от цели брать, ветер учесть непременно!
Стройными рядами тьмы Притыки и Збигнева шли вскачь прямо на тьмутороканьские полки. Дружно блеснули на солнце славянские клинки, и Хорс положил на них свою огненную силу. Всё меньше расстояние, что отделяет две грозные рати. У одной позади крепость надёжная, куда, в случае чего, укрыться можно, а у другой за спиною победы многия, сражения жестокие и сам богоподобный Святослав с верными тьмами. Катилась мощь эта незримая впереди самих отчаянных киян, и потому они ещё не скрестили клинков с тьмутороканьской конницей, а та уже почувствовала, как тает с каждым лошадиным скоком уверенность в успехе сражения. А уж как скрестились мечи, и закалённые в трудных сражениях русичи мастерски заработали своими страшными клинками, то и вовсе пали духом защитники града. Потому кияне с первого наскока смяли передовые ряды, и те, повернув коней, помчались к спасительному граду.
