Лживая весна - Александр Сергеевич Долгирев
– …Вперед, поэтому ее легко использовать в качестве кастета.
– Вы и про нож знаете… После этого я откинул девочку подальше и, опрокинув Викторию, начал ее душить. У нее всегда были очень красивые зеленые глаза, я смотрел в них и не видел страха, скорее умиротворение. Она совсем не сопротивлялась. Может быть потому, что привыкла, что ее берут силой, а может – была согласна умереть. Она перестала шевелиться, но я не был уверен, что убил ее. Я повернулся к девочке. Она все звала Викторию. Из раны на ее лице текла кровь. Я всмотрелся в нее, и моя рука дрогнула – она была копией моего несчастного брата. Глаза, подбородок, нос, скулы – все это было от него. Бедная девочка, если бы она была не так сильно похожа на Карла, я смог бы одним ударом прервать ее жизнь, но руки не слушались меня, когда я резал ее шею. Она больше никого не звала, только хрипела и неотрывно смотрела на Викторию. Я выдернул шестопер из черепа Цицилии и ударил девочку по голове несколько раз. Кажется, я зачем-то сломал ей нижнюю челюсть, но не уверен. Несмотря на все раны, душа все еще отказывалась покидать ее маленькое тело. Мне показалось, что Виктория пошевелилась, и я ударил ее по голове, и еще раз, и еще…
Последние пять минут Хольгер тратил значительные силы, удерживая Майера за плечо. Франц не контролировал себя, холодная ярость сменилась бешенством. «Запомнит на всю жизнь. И ведь молчит, мог бы осыпать проклятиями, выть, ругаться, но нет – молчит, даже лицо почти ничего не выражает, только скоро я не смогу больше его сдерживать»
– Девочка еще была жива, еще шевелилась, когда я вышел из сарая. Перед уходом я сложил тела у двери и присыпал соломой – даже не знаю, зачем я это сделал. После этого я направился к дому. Помню, залаяла собака, но я пнул ее несколько раз, и она замолкла. Сарай и хлев были единственными стоящими отдельно от дома строениями. Все остальные помещения сообщались друг с другом, это очень помогло мне впоследствии. Дверь, ведущая в дом, была заперта. Меня это раздосадовало, но я решил не возвращаться в сарай, чтобы найти среди трупов ключи. Я вообще больше в него не вернулся – не смог заставить себя. Я обошел дом и забрался внутрь через кухонное окно.
Майер чуть пришел в себя и Вюнш смог задать вопрос:
– В доме горел свет?
– Да, но я не думал, что в доме кто-то есть, решил, что этот свет зажгли те, кого я уже к тому моменту убил. В кухне было темно. Я был голоден, но больше голода меня терзала усталость. В гостиной тоже не было света. Я шел, не таясь, но все равно нагрянул на ту женщину внезапно. Сначала я услышал какой-то шум, решил проверить и заметил полоску света из-под двери. Я приоткрыл ее и увидел, как она ходит, переваливаясь с ноги на ногу, по комнате. На ее лице была тревога. После этого я рывком распахнул дверь, быстро подлетел к ней и нанес удар, от которого ее развернуло, а затем сразу еще один удар по затылку, чтобы не повторилась ошибка с матерью Виктории. Она даже не успела ничего понять. Я валился с ног, поэтому решил сразу пойти в комнату Виктории и лечь спать. Только теперь, когда я вошел в ее спальню, я увидел коляску. В ней спокойно спал младенец, мне показалось, что это мальчик, на вид ему было около года. Я ударил его два раза в висок.
– Его-то за что? – Майер выдавил из себя этот вопрос.
– Это были удары милосердия, как мне тогда казалось. Все его близкие лежали в сарае мертвыми. Только потом, читая в газетах об убийстве, я узнал, что младенец был сыном местного фермера Лоренца Шлиттенбауэра. Я не был с ним лично знаком, но если бы я знал, что у мальчика остался отец, я бы, возможно, не стал его убивать, хотя не уверен. Я решил, что он от Андреаса, не помню точно почему. Так или иначе, я вернулся в гостиную, лег на диван у камина и почти сразу уснул.
«На этом же месте спал Лоренц Шлиттенбауэр через пять дней…» Лицо Вольфганга ничего не выражало, а голос был ровным. Лишь раз, когда он рассказывал, как убивал Викторию, на его лице промелькнула тень эмоции похожей на печаль. Вновь повисла тяжелая тишина. Хольгер нашел в себе силы ее нарушить:
– Почему вы остались в доме?
– Мне нужно было восстановить силы. Я вообще сделал все это потому, что хотел получить достойный приют. В итоге мне пришлось взять его силой. Вы наверняка знаете, что я бросил животным корм, чтобы они не кричали, привязал в хлеву собаку, а для себя сделал убежище над гаражом.
– А чем вы занимались в эти дни?
– В основном спал. Если не спал, то читал, ел и пил вино. Я покидал свое убежище не больше пары раз в день. Один раз разжег печь и камин, чтобы немного прогреть дом, но решил, что это очень заметно и больше так не делал. В сарай, а также в комнаты Виктории и домработницы я не ходил. Состояние, охватившее меня в лесу у того ручья, понемногу слабело и приходило осознание совершенного. Впервые я попытался уйти еще на второй день после убийства, но кто-то заметил и окликнул меня. В тот раз я решил вернуться в свое убежище.
– Почему вы не взяли деньги, которые хранились в доме?
– Я взял. Единственный раз я зашел в комнату Виктории, чтобы взять в кошеле, так и оставшемся лежать на кровати с моего первого визита, сумму, которой мне не достовало, чтобы добраться до Мюнхена. Я точно не помню сколько, но не очень много.
– А почему вы не взяли остальные деньги?
– Потому что я пришел не за этим.
– Кто-нибудь приходил в течение времени, которое вы провели на ферме?
– Да. Почтальон каждый
