Леон Юрис - Суд королевской скамьи

— Ну, я могу с гордостью засвидетельствовать, что, как бы там ни было, мы стараемся не причинять пациенту излишних страданий. Но хочу обратить внимание, что после обследования миссис Принц, которую оперировали два польских врача, стало ясно, что один действовал подобающим образом, а другой — нет.

Сэр Роберт яростно дернулся, и мантия сползла у него с плеч.

— Я предполагаю, что между английскими и континентальными хирургами существует так много теоретических расхождений, что о них можно спорить годами и не прийти к соглашению ни по одному пункту.

Оливер Лайтхолл терпеливо переждал, пока сэр Роберт успокоится после эмоциональной вспышки.

— Сэр Роберт, — мягко сказал он, — после обследования этих женщин двух мнений быть не может. Они подвергались грубым и жестоким, отвратительным операциям. Если не прибегать к медицинской терминологии, то это была работа мясника.

Пауза, возникшая в дискуссии двух человек, достигла такого накала, что напоминала шипение бикфордова шнура, за которым должен последовать оглушительный взрыв.

Господи, подумал Гилрой, эти два почтенных англичанина готовы вцепиться друг в друга, подобно дикарям.

— Я хотел бы задать профессору Лайтхоллу несколько вопросов относительно медицинской этики,— быстро вмешался он, пытаясь разрядить ситуацию.— Вы не возражаете, сэр Роберт?

— Нет, милорд, — ответил Хайсмит, чувствуя облегчение, что может покинуть поле боя.

— Мистер Баннистер?

— Я не сомневаюсь в квалификации профессора Лайтхолла, которая позволит ему ответить на вопросы вашей чести.

— Благодарю вас, — сказал судья. Подбирая формулировку вопроса, судья Гилрой отложил карандаш и крепко растер руками лицо. — Перед нами, профессор, свидетельства двух врачей, которые утверждают, что, должны были сделать выбор — согласиться или пойти на смерть, в результате чего операции делались бы неопытными руками. Мистер Баннистер серьезно сомневается, доверили бы в таком случае операции неопытным санитарам-эсэсовцам. Тем не менее при обстоятельствах, которые тогда существовали в Ядвиге, у нас есть все основания предполагать, что угроза была бы претворена в жизнь, хотя бы в качестве предостережения тем врачам, которые пришли бы после них. У нас нет никаких подтверждений тому, что сэр Адам Кельно делал операции описываемым вами образом. И я хотел бы с вашей помощью прояснить некоторые этические установки. Как вы думаете, оправданы ли действия хирурга, который против желания пациента делает операцию, показания к которой носят сомнительный характер?

Лайтхолл позволил себе очнуться от сосредоточенной задумчивости.

— Милорд, данный подход полностью противоречит известной мне медицинской практике.

— Ну, у нас идет речь о такой практике, с которой до сих пор никто не сталкивался. Предположим, в одной из восточных стран человек приговорен к отсечению руки за воровство, и вы единственный опытный хирург. И вам или кому-то другому предстоит совершить это отчленение.

— В таком случае я сказал бы бедняге, что у меня нет выбора.

Еле заметно улыбнувшись, Адам Кельно кивнул.

— Но ничто, — продолжал Лайтхолл, — не заставило бы меня пойти на это, если пациент выразил бы свое несогласие, и ничто не заставило бы меня прибегать к грубым методам оперирования. И не сомневаюсь, милорд, что, окажись я в такой ситуации, я смог бы обратить скальпель, которым пользовался, против себя.

— К счастью, — сказал Гилрой, — исход этого дела будет решать закон, а не философия.

— Милорд, — сказал Оливер Лайтхолл, — я хотел бы возразить вам относительно действий врача, на которого оказывают давление. Нельзя отрицать, что Ядвига представляла собой предел падения, но врачам доводилось заниматься своим делом в аду всех видов и типов, им приходилось встречаться с бедствиями и нашествиями, они работали в условиях эпидемий, на поле боя и в тюрьмах — словом, в любых невообразимых ситуациях. Над нами по-прежнему довлеет клятва Гиппократа. Она сохраняет свою силу вот уже двадцать четыре века и обязывает нас прежде всего оказывать помощь пациенту и ни в коем случае не причинять ему вреда и страданий. Видите ли, милорд, даже заключенный может защитить себя, напомнив врачу слова клятвы, гласящей, что врач будет воздерживаться от любых недостойных действий, на которые его не сможет подвигнуть ни мужчина, ни женщина, ни свободный человек, ни раб.

25

После показаний сэра Оливера Лайтхолла комната от гула разговоров ходила ходуном. Тут были Эйб и Шоукросс, Бен, Ванесса, Джоффри с Пэм и Сесил Додды. Лайтхолл все еще не мог прийти в себя от гневного возбуждения и сетовал, что не сказал всего, что хотел. Репортеры вырывали друг у друга телефоны, спеша скорее донести новости до Флит-стрит.

«ИЗВЕСТНЫЙ ВРАЧ, ПРЕДСТАВШИЙ В РОЛИ СВИДЕТЕЛЯ, ЦИТИРУЕТ КЛЯТВУ ГИППОКРАТА»,— гласили заголовки газет.

— Прежде чем мы разойдемся на уик-энд, — сказал Энтони Гилрой, — я хотел бы знать и, не сомневаюсь, члены суда присяжных были бы весьма обязаны вам, если бы вы сообщили,, сколько еще свидетелей собираетесь вызвать, мистер Баннистер, и как долго будете их опрашивать.

— Трех, ваша честь, в крайнем случае четырех. И долго длиться будут показания только одного из них, доктора Тесслара.

— Следовательно, учитывая, что нам предстоит выслушать ваше заключительное выступление и мои инструкции присяжным, у нас есть возможность предоставить дело на рассмотрение суда присяжных к концу будущей недели.

— Я тоже так считаю, милорд.

— Благодарю вас. В таком случае я попрошу секретаря раздать членам суда экземпляры «Холокауста».

Я учитываю, что книга составляет примерно семьсот страниц, и трудно предположить, что за уик-энд ее удастся. полностью прочитать. Тем не менее я попросил бы внимательно просмотреть ее, чтобы иметь представление, о чем пишет ее автор. Я прошу вас об этом потому, что, когда я буду давать вам инструкции, вы должны будете помнить, что часть текста, которая, по мнению истца, оскорбительна для него, составляет всего лишь один абзац и вы должны оценить, насколько клеветнический характер он носит. Суд удаляется на перерыв до понедельника. 

26

Советские двигатели, стоящие на самолете авиакомпании «ЛОТ», доставившем из Варшавы доктора Марию Вискову, смолкли. Она миновала таможню. На ней был строгий двубортный костюм, туфли на низком каблуке; косметика полностью отсутствовала. Даже при этом непритязательном виде были заметны следы ее былой красоты.

— Я Абрахам Кэди. А это моя дочь Ванесса и мой сын Бен.

— Бен? Я знала в Испании вашего дядю Бена. Он был прекрасный парень. Вы знаете, что очень похожи на него?

— Благодарю. Он в самом деле был великим человеком. Как прошел полет?

— Просто отлично.

— У нас есть для вас сюрприз, — сказал Эйб, беря ее под руку и сопровождая в зал ожидания, где Джейкоб Александер стоял рядом с Сюзанной Парментье.

Две женщины, которых разделяли двадцать лет разлуки, взявшись за руки, застыли на месте, вглядываясь друг в друга, а- потом нежно обнялись и двинулись по залу бок о бок.

Начиналась третья неделя процесса. Команда Шоукросса — Кэди выразила желание не прерываться на отдых, готовясь к заключительному рывку. Даже холодноватый. Томас Баннистер не смог скрыть охватившего его возбуждения.

Когда Мария Вискова вошла в зал суда, она на мгновение приостановилась, глядя на Адама Кельно. Тот отвернулся, сделав вид, что поглощен разговором с Ричардом Смидди. Эйб помог Сюзанне Парментье найти место рядом с собой. Джейкоб Александер послал им записку: «Сегодня утром я переговорил с Марком Тессларом. Он выражает глубочайшее сожаление, что не мог встретить доктора Вискову, но он слегка нездоров и хочет поберечь силы для дачи показаний. Попросите, пожалуйста, доктора Парментье передать эти сведения доктору Висковой».

Выражение глаз Марии Висковой и ее голос были полны решимости, когда с помощью польского переводчика ее приводили к присяге. Было решено, что ее английский недостаточно хорош, чтобы давать показания напрямую.

— Меня зовут Мария Вискова, — сказала она, отвечая на вопрос Баннистера. — Я живу и работаю в санатории для шахтеров. в Закопане, в Польше. Родилась я в Кракове в 1910 году.

— Что произошло после того, как вы получили среднее образование?

— Мне не удалось поступить на медицинский факультет в Польше. Я еврейка, и все квоты были заполнены. Я училась во Франции и, получив степень, перебралась в Чехословакию, где стала работать на горном курорте в Татрах, в туберкулезном санатории. Это было в 1936 году.

— Где вы и встретились с доктором Вискским и вышли за него замуж?

— Да, он тоже был родом из Польши. По-чешски моя фамилия звучит, как Вискова.