Проспер Мериме - Варфоломеевская ночь
Посмотрев в этом направлении, откуда доносился шум, мы увидели фигуру самого Безера, высунувшегося со смехом из окна. Причиною его веселости, как мы тотчас заметили, был всадник, подымавшийся не без затруднения в верх по крутой улице. Он сдерживал свою лошадь и отбивался от небольшой толпы оборванцев, преследовавших его ругательствами и бросавших в него камни и комки грязи. Человек этот обнажил свою шпагу, и до нас доносились его возгласы, перемешанные с пронзительными криками толпы, заглушенные стуком копыт испуганной лошади. В эту минуту брошенный камень ударил его в лицо, которое залилось кровью, и мы услышали громкие проклятия.
— О, мое письмо! — воскликнула Катерина, сжимая руки, — они отнимут у него мое письмо!
— Проклятие! — воскликнул Круазет, — она права! Это посланный от месье де Павана. Мы должны разогнать их, этого нельзя допустить, Ан!
— Они дорого заплатят за это, клянусь Пресвятой Девой! — воскликнул я. — Да еще в мирное время… Негодяи! Жиль! Франциск! — кричал я. — Сюда, ко мне!
Я стал искать мое ружье, между тем, как Круазет вскочил на выступ террасы, и приложив руки ко рту, кричал во всю мочь:
— Прочь! Он везет письмо от виконта!
Но эта попытка ни к чему не привела, а я не находил своего ружья. С минуту мы были совсем беспомощны, и прежде чем я успел вынести свое ружье из дому, всадник, с преследующею его толпой, повернули за угол и скрылись за крышами домов.
Но при следующем повороте они должны были уже приблизиться к воротам замка, и я поспешил вниз к подъездной дороге. Я остановился на минуту, приказав Жилю собрать наших слуг, и в это время Круазет успел уже выйти на узенькую улицу. В то время, как я следовал за ним, меня чуть не сшибла с ног испуганная лошадь всадника, лицо которого было покрыто кровью и залеплено комьями грязи. Он ничего не мог видеть, я отскочил в сторону, чтобы его пропустить; тут я заметил, что Круазет, — бравый мальчуган! — схватил за шиворот одного из бродяг и колотил его эфесом своей шпаги; между тем как остальные из толпы остановились, несколько опешившие; но глаза их метали грозные взгляды. Опасный народ, подумал я, и большею частью не горожане.
— Долой гугенотов! — заревел один из них, показавшийся мне смелее других.
— Прочь вы, канальи! — крикнул я в ответ, окидывая грозным взглядом это разбойничье сборище. — Как вы смеете нарушать королевское перемирие, презренные твари! Убирайтесь по своим конурам!
Едва были произнесены эти слова, как я увидел, что человек, на которого напал Круазет, выхватил кинжал. Я закричал, чтобы предупредить его, но было поздно. Лезвие опустилось; но, благодарение Богу, конец его ударился о пряжку на кушаке и скользнул в сторону, не причинив вреда. Я увидел, как сталь опять заблестела в воздухе… злоба была в глазах этого человека, но прежде, чем опустилось оружие, он был пронзен насквозь лезвием моей шпаги. Он повалился, как сноп, увлекая за собой Круазета, за которого ухватился своими коченевшими пальцами.
Я до тех пор никогда не убивал человека и не видел смерти; и мне, наверное, сделалось бы дурно, если бы я успел подумать о том, что сделал. Но думать было некогда. На нас напирала толпа с рассвирепевшими лицами. Опустив глаза, я увидел, что противник мой был мертв. Наступив ногою на труп, я закричал безумным голосом:
— Собаки! Сволочь! Прочь по своим норам! Как вы смеете подымать руку на Кайлю! Прочь… а не то, по возвращении виконта, дюжина из вас будет висеть на рыночной площади!
Должно быть, у меня был свирепый вид… Страха я не чувствовал, а только незнакомое мне возбуждение. Они подались назад. Неохотно, заминаясь, но толпа стала расходиться, последними были люди из шайки Безера, к числу которых принадлежал, как я догадался, и убитый мною человек. Я продолжал стоять на одном месте, устремив на них гневный взгляд, пока улица не опустела, и последний человек не скрылся за углом.
Тогда я повернулся и увидел Жиля, с полудюжиною наших слуг, стоявших с бледными лицами позади меня. Круазет схватил мою руку.
— О, сеньор! — воскликнул Жиль прерывающимся голосом.
Но я взглянул грозно на него и оттолкнул Круазета.
— Подымите эту падаль, — сказал я, прикасаясь к трупу ногой, — и повесьте его на этом дереве. Потом ворота на запор! И поворачивайтесь скорее!
Глава II
Угроза Видама
Круазет рассказывал мне потом историю о том, что делалось со мною в эту ночь, сам я ничего не помню…
Мне все это казалось страшным сном.
Он уверял, что ночью я поднялся с моего тюфяка (как старший я спал один, а он с Мари помещались на другом тюфяке вместе, в той же комнате), пришел к нему и разбудив его, умолял его со слезами и весь трясясь, не оставлять меня одного.
Так я и проспал на его тюфяке до утра.
Но, как я уже сказал, я ничего не помню из этого: мне только казалось, что я видел какой-то страшный сон в эту ночь; и, проснувшись, я нашел себя на одном тюфяке вместе с Круазет и Мари; так, что я не могу утверждать, случилось ли все то, что он рассказывал.
Во всяком случае, если меня и мучила совесть, то это продолжалось недолго; напротив, мне льстило то новое уважение, с которым теперь Жиль и другие слуги относились ко мне.
Я не знаю, что думала Катерина о случившемся. Она получила свое письмо и, по-видимому, успокоилась. Мы ее почти не видели.
Мадам Клод была занята приготовлением трав и лечением раненого посланца. Поэтому было совершенно естественно, что первенство в замке выпало на мою долю.
Не могло быть сомнения (по крайней мере мы были уверены в этом), что нападение на посланного с письмом было сделано по наущению самого Видама. Еще казалось удивительным, что он не зарезал его, чтоб захватить письмо.
Но вспоминая эти времена, мне кажется, что тогдашним людям нравилось вносить игривость в самые возмутительные зверства; это было время религиозных войн, когда возбуждаются самые ужасные страсти.
Тогда казалось малым убить своего врага: с его отрезанной головой играли, как в мячик (я ничего не прибавляю), а сердце бросали собакам.
И без сомнения, Видаму с его диким юмором пришла фантазия, чтобы принесший первое любовное письмо Павана явился к невесте весь окровавленный и залепленный грязью. Свалка у самых наших ворот также входила в его план, как оскорбление нашему дому.
Вряд ли на Видама могли хорошо подействовать успокоительная развязка всей этой истории и заслуженное наказание, которому и подвергся от моей руки один из его людей. Поэтому мы тщательно осмотрели все запоры, укрепления и окна, хотя замок был неприступен, так как стоял на скале, спускавшейся крутым обрывом на глубину двадцати футов. Ворота, как показал нам Паван, можно было взорвать порохом, но мы сделали все приготовления, чтобы вовремя закрыть железную решетку, преграждавшую путь на половине подъездной дороги. При этом даже, если бы неприятелю и удалось ворваться через ворота, то он только очутился бы в узкой ловушке, обстреливаемой с боковых стен и спереди. У нас были две кулеврины, небольшие пушки, которые виконт захватил двадцать лет тому назад в битве при Сент-Квентине. Мы поставили одну из них напротив ворот, а другую на террасе, откуда могли навести ее, по желанию, на дом Безера, находившийся в нашей власти. В действительности мы не ждали нападения. Но мы также не знали, что могло случиться и были готовы ко всему. У нас не оставалось и десяти слуг, так как виконт взял до двадцати самых надежных людей с собою в Байону. На нас, таким образом, лежала громадная ответственность. Наша главная надежда заключалась в том, что Видам поспешит с отъездом в Париж и отложит свое мщение; и потому время от времени бросали беспокойные взгляды на Волчье логово, в ожидании увидеть там какие-нибудь признаки скорого отъезда.
Поэтому я был страшно поражен, когда Жиль с испуганным лицом появился на террасе и объявил, что месье де Видам у ворот и желает видеть мадемуазель.
— И думать нечего допускать его к ней, — добавил старый слуга, в раздумье почесывая голову.
— Без сомнения. Я сам выйду к нему, — отвечал я решительно. — Поставь Франциска с другим человеком у ворот, Жиль. А ты, Мари, будь поблизости. Круазет пусть останется со мной.
Все эти приготовления заняли одно мгновение, и я встретился с Видамом.
— Мадемуазель де Кайлю, — сказал я с поклоном, — к сожалению, не совсем здорова сегодня, Видам.
— Значит, она не примет меня? — сказал он, взглянув на меня весьма неласково.
— Нездоровье лишает ее этого удовольствия, — отвечал я с большим усилием.
Поистине это был удивительный человек: при виде его вся моя храбрость уходила куда-то, должно быть, в пятки.
— Значит, она не желает принять меня. Хорошо, — повторил он, как будто и не слышал, что я сказал. И эти простые слова звучали точно смертный приговор. — Теперь, месье Ан, я должен поговорить с вами. Какое удовлетворение намерены вы предложить мне за смерть моего слуги? Это был скромный, тихий человек, которого вы убили вчера, бедняк только слишком увлекся своею преданностью истинной вере.
