Дмитрий Петровский - Повесть о полках Богунском и Таращанском
Видно, почуяв волнение всадников, приосанившихся на седлах, и лошади стали водить ушами и раздувать ноздри. Денис посмотрел мельком на Кныра, который опять что-то тараторил, но уже не слышал, о чем тот говорил. Заметил лишь возбужденное лицо его и тотчас же забыл о нем, мгновенно собранный и сосредоточенный для одного-единственного дела, вернее — для одного-единственного движения, нужного в эту минуту.
Он почувствовал себя как бы слитым из того же материала, из какого сделаны пулеметные ленты, перекрестившие его грудь.
«Пуля меня не возьмет!» — почему-то подумал Денис.
Он выхватил шашку и понесся на мост во весь карьер. Лишь только вступило на мост двести всадников, с другого конца, появившись из-под обрыва, внезапно вступило столько же неприятельских конников в желтых околышах — дроздовцы.
Задорный их командир в красной черкеске драл голову коня на мундштуках.
Весело ехали белые умирать, и на это задорное веселье их гневно прихмурились партизаны и разом остановились, Стали, будто кореньями впились в землю, не сшибешь. Хоть под ногами был мост, а не земля, силу земли в себе почуяли хлеборобы.
Денису передалась с запахом конского пота эта земляная сила, идущая за ним, он тяжело осел на коне.
Неожиданный переход от быстрого движения, с каким красные въехали на мост, к медленному, сдержанному ходу убийственно подействовал на неприятеля, который в азарте разлетелся и ожидал встретить такой же азарт противника.
Не доезжая трех последних саженей до места поединка, неприятель тоже остановился. Тогда Денис, уловив момент, поднял саблю и двинул свои сотни, рубясь направо и налево.
Он не оглядывался назад, и не слышал, и не видел, что там — за ним. Так и проехал он, рубясь, на тот конец моста. Только там обернулся Денис и увидел, что он один… Очнулся он, уже качаясь между конями на натянутой бурке, и спросил:
— Победили?
— А конечно! — отвечал Душка.
— А конечно! — отвечал Евтушенко.
— Что у меня порублено? — спрашивал Денис, пробуя пошевелиться.
— Не много чего порублено, а больше того потоптано, — отвечал Душка. — Да ты не сумлевайся, выходишься!
«НАЕШЬ КИЕВ!»
Старые богунские командиры — Кащеев, Коняев, Михута, Роговец — положили сами между собой не сдавать врагу больше ни одной позиции и поклялись в том именем Щорса перед бойцами.
И связались богунцы и новгород-северцы с таращанцами, с Кабулой, Калининым и Хомиченко, проделавшими после смерти батька Боженко обратный путь с не менее жестокими боями против галичан и белополя-ков— от Дубно и Проскурова до Новоград-Волынска.
Кабула пошел на Лесовщину, в тыл галичанам, и тут, соединившись с Кащеевым, ударили они со всей силой привычной скорости удара под Фасовой, разбили целую дивизию, выдвинутую заслоном от Житомира, и погнали другую дивизию — сичевиков — до местечка Чернихов.
А назавтра ударили и по этой дивизии и ворвались снова в Житомир. Странно было богунцам и таращанцам, что через день откуда ни возьмись подошла к Житомиру Сорок пятая дивизия. Каким путем шла она и где она скрывалась, не обнаруженная красными разведками Щорса, искавшими ее в течение месяца, — так и нельзя было толком понять. По-видимому, шла она от Бердичева, не давая о себе знать.
Приказ Миронова, опаздывавший на целые сутки и фиксировавший уже то, что богунцы с таращанцами выполнили по личной инициативе своих командиров, гласил: «С целью оказать содействие пробивающейся южной группе — богунской бригаде перейти в общее наступление на Житомир».
Очевидно, новому командованию армии было известно и ранее местонахождение Сорок пятой, Пятьдесят восьмой и Сорок седьмой дивизий. Но почему же в прежних приказах эти дивизии не фигурировали вовсе, а тут вдруг появились на сцену?
Для настороженных по отношению к новому командованию богунских командиров это казалось странным. Однако же соединение с вновь прибывшими дивизиями, казалось, облегчало положение.
Противник, выбитый богунцами из Житомира, закрепился по реке Тетерев. Первый Богунский полк получил приказание выбить противника из укрепленных позиций и выйти на линию реки Гуйва.
Киев в это время был занят Деникиным.
Празднование годовщины рождения Богунского полка в первых числах сентября застало богунцев в Житомире. В театре была объявлена новая постановка той самой труппы, которая отдала себя некогда, после смерти батька Боженко и надругания над ним пилсудчиков, в распоряжение дивизии. Но спектакль не мог состояться, потому что богунцы были в этот день в таком боевом настроении, что, придя в театр, заявили своим командирам:
— Не тешьте нас, как маленьких детей! Не такое время, чтобы всякие сцены смотреть. Подымай занавес и объявляй митинг. Нас беспокоит судьба нашей родины, и мы помним завет Шорса: «Не успокаиваться до победы!» Даешь поход на Киев! — вот девиз нашей годовщины.
— Ни одного часу не останавливаться в преследовании врага, стремящегося отнять у нас завоеванную революцией свободу. Непреклонно преследовать его до победного конца. Так завещал нам наш дорогой, любимый командир Щорс. А что же теперь получается? Все, что мы завоевали в своем героическом походе — движением вперед, враг отнимает у нас за спиной. Мы отвоевали семь месяцев тому назад свою родную столицу Киев и освободили Заднепровье чуть не до самых Карпат, а пока мы здесь боремся с Петлюрой, там сдали Киев другому врагу — Деникину… Я не могу говорить, товарищи, у меня спирает дыхание в груди и слезы подступают к глотке, — говорил Кащеев.
— Щорс — наше знамя, и все, что говорил он и что завещал нам, мы должны выполнять и выполним, либо умрем все до единого, — иначе мы не вправе будем называться богунцами! — говорил Роговец.
— Ту территорию, которую прошли под командой наших славных командиров, Щорса и Боженко, мы не уступим врагу! — говорил Коняев.
— Киев взят Деникиным. Заберем его обратно немедленно, иначе мы не богунцы! Кащеев, Коняев, Роговец, Михута! Ведите нас на Киев! — кричали им бойцы.
Вслед за бойцами опять выступили командиры. Они сказали:
— Спасибо вам, товарищи бойцы, за то, что вы держите слово перед Щорсом. Вот и видно, что не умерли наши красные любимые герои — Щорс и Боженко! Их живые, клокочущие сердца колотятся в нашей груди, их ясные, смелые мысли живут в нас, подымаясь лютым гневом. Так продолжается жизнь героев и после их смерти. Так в борьбе живет родина, хоть и ежедневно несет она великие человеческие жертвы, потому что на место погибших героев родит она постоянно со щедростью десятки других, их сменяющих. Так живет История! Спасибо вам, бойцы и товарищи! Мы сами дали такое же слово, и наши мысли и желания сошлись, а командование использует нашу боевую волю и пошлет нас на Киев. И Киев мы возьмем у неприятеля и вернем родине ее вековую столицу, хотя бы и стоило это всех наших жизней!
Заиграли траурный марш по Щорсу и Боженко, и спели «Интернационал», и выбросили знамя с надписью: «Даешь Киев!»
С образом Щорса перед глазами двинулись назавтра богунцы вперед — на Киев.
ЗАХАРИЙ КОЛБАСА
— А как ты думаешь, Захарка, — без орудия нам Киева вроде не взять? — говорил пулеметчик Касьян Левкович своему односельчанину, комроты Захарию Колбасе, поставившему себе задачу ворваться в Киев и занять нижнюю половину города до подхода полка.
Комбат Третьего батальона Михута получил это задание для всего батальона от Кащеева, но задержался у Ирпенского моста, давая возможность перегруппироваться всей Пятьдесят восьмой дивизии.
Быстрота натиска, развитая богунцами, была так велика, что удержать инерцию разбега было невозможно: бойцы рвались к Киеву. Рискованное поручение, данное Колбасе — «с одной девятой ротой взять Киев», — лежало на совести комбата Михуты.
Но Михута только смеялся, когда батальонный политрук, он же писарь — Хохуда, взявшись за простуженную и обвязанную красным бабьим шерстяным платком голову, взвыл:
— Неимоверное это дело — взять Киев Колбасе одной ротой!
— Да Колбаса ж сам неимоверный, пойми ты такое встречное обстоятельство!
— Ух ты, братцы мои, вот герой! — ухал один из слушателей, греясь у костра, разведенного прямо на полу в разбитой снарядами станционной будке.
— Герой-то герой, — говорил скептически Никита Фурс, бывший нежинский партизан, а теперь пулеметчик. — Да не сходятся у тебя, мой земляк и товарищ, гражданин комбат, концы с концами! Сумлеваюсь я, к примеру, и в том, как ты говоришь: бежал Колбаса из концлагеря в Тирольские горы и увел с собой триста человек и орудию, чего примерно можно от него ожидать. Ну только, когда ж он при том справился на кулацкой жене жениться, работая, как видно, батраком, и как тая кулацкая жена обратилась у красавицу девицу?
