Валерий Кормилицын - Держава (том первый)
Но пришли они к шапошному разбору. Вся дорога и поле было густо усеяно кепками, шляпами и полицейскими фуражками.
Не откладывая в долгий ящик, начались аресты. В течение трёх дней арестовали более 600 человек.
Демократическая пресса, видя такой произвол, ясное дело, не дремала.
Профессор Рубанов уже обсудил ситуацию с Абрамом Самуиловичем Шамизоном, и в газете появилась статья, обличающая царских сатрапов в многочисленных арестах безвинных людей, которых дома ждут малые дети.
Вовремя подсуетились и адвокаты.
В результате из 600 человек до суда дошли только 37, да и то десятерых оправдали.
Среди осужденных были две женщины. Работницы Карточной фабрики: Марфа Яковлева и Лидия Бурчевская.
Судили за то, что «принимали деятельное участие в беспорядках, выбирая камни из мостовой, и подавая их лицам, которые швыряли оными в полицию».
По мысли Гераськи, главная цель была достигнута. Его, как неправедно уволенного, восстановили на работе. И даже мастер, за нанесённый удар, побоялся показать на него, не говоря уже о других пострадавших рабочих.
Василий Северьянов и Александр Шотман относились — к следствием необнаруженным лицам. Сколько их не искали, как сквозь землю провалились.
А на «нет», как говорится, и суда нет…
Анатолий Гаврилов за свою стратегическую распорядительность и метание камней получил 6 лет каторжных работ, отбывать которые отправился на прохладный остров Сахалин.
Пресса просто кипела негодованием, несмотря даже на то, что Петербургская судебная палата оправдала 10 человек.
Владимир Ульянов, из далёкого и тёплого закордонья, гневно откликнулся в «Искре» злободневной статьёй, закончив её словами: «Нет, каторга не устрашит рабочих, вожаки которых не боялись умирать в прямой уличной схватке с царскими опричниками. Память об убитых и замученных в тюрьмах героях–товарищах, удесятерит силы новых борцов, и привлечёт к ним на помощь тысячи помощников, которые, как Марфа Яковлева, скажут открыто: «Мы стоим за братьев!» Правительство намерено, кроме полицейской и военной расправы с манифестантами, судить их ещё за восстание — мы ответим на это сплочением всех революционных сил, привлечением на свою сторону всех угнетённых царским произволом и систематической подготовкой общенародного восстания».
«Правильно товарищ написал, — читая «Искру», вспоминал выбитые булыжом зубы полковник Палибин. — Только он признал, что мы, царские опричники, дали должный отпор бунтующим рабочим и их вожакам. И про «царский произвол» тоже хорошо сказано… Вкатали ни за что выговорёшник, и высказали неудовольствие моими действиями. Их бы туда, царских сатрапов… во главе с министром Сипягиным… Да на десятитысячную толпу выдать по два патрона…».
Сипягин, сидя за рюмочкой коньяка с Рубановым — генералом, а не профессором, тоже анализировал произошедшие события:
— До меня дошли сведения, что заказчики бунта на Обуховском заводе — англичане. Завод наладил производство дальнобойных орудий со столь высокими боевыми качествами, что враждебные суда не сумеют приблизиться к русским портам… Вот и заплатили революционерам, чтоб попробовали прекратить производство и сорвать работу предприятия. И им, к сожалению, удалось… Это, конечно, только пробный камень… Не хочется думать, что будет дальше… А хорошего ничего не будет, если за такие деяния максимальный срок вожакам: одному — 6 лет, а другому — 5. Исполнителям арестанские роты до трёх лет и меньше… То есть, колоти полицию сколько хочешь, выбивай зубы, ломай шашки, отнимай ружья… За море удовольствия — полтора года в арестантской роте послужишь… Вот если бы адвоката измордовали… Рубанов? Может возьмёмся, за полтора года–то? Неповторимое удовольствие получим, и в газетах, опять–таки пропечатают… Уж братишка твой расстарается… Представь: «Царские сатрапы дали в нос и подбили глаз известному адвокату…». Слава какая будет.
— Знаешь, Дмитрий Сергеевич, — разлил по рюмкам коньяк Рубанов, — недавно, когда было моё генерал–адьютантское дежурство во дворце, император получил письмо от великой княгини Елизаветы Фёдоровны, жены дяди царя, Сергея, с просьбой и советом ужесточить меры в борьбе с террором. Николай даже зачитал мне его и высказал свои выводы.
При слове «выводы» Сипягин отставил рюмку и удвоил внимание.
— После дежурства я записал по памяти её письмо, чтоб не забыть:
«Милый Ники, ради всего святого, будь сейчас энергичен. Впереди ещё может быть много смертей. Покончи сейчас же с этим разгулом террора. Прости, если я пишу слишком прямолинейно. Но каждый день, который ты теряешь, только усугубляет положение. Мы должны быть смиренными, но даже Христос считал, что иногда необходимо быть суровым. Более, чем когда бы то ни было, дьявол работает во всём мире. А Россия — единственная страна, сохранившая верность христовой церкви».
— Какая умная женщина, Рубанов… Я полностью с ней солидарен, — в волнении заходил по комнате Сипягин. — Я не хочу сказать, что наш государь безволен… Но простой, добрый, смиренный, безмятежный и приветливый Ники, как отзывается о нём другой родственник, Константин Константинович Романов, не осилит тяжкой ноши управления государством. Оно сомнёт его… Вспоминаю слова Александра Третьего: «Надо стать страной, уважающей самоё себя, а не ищущей уважения со стороны!».
____________________________________________
5 июня 1901 года у Николая и Александры родилась четвёртая дочь, Анастасия.
В этом же месяце вышел царский указ, предписывающий вернуть в аудитории отправленных в солдаты студентов.
«Чего митинговали и буянили на площадях? Наш добрый государь, на радостях от рождения дочери, и так объявил им амнистию», — сидя в своём кабинете, размышлял Сипягин, неодобрительно покачивая головой.
____________________________________________
6 июня, после завтрака в Красносельском лагере, на котором присутствовало всё училищное начальство, старший курс Павловского военного училища был оставлен в столовой и, хмуря брови, изучал литографированный список с вакансиями полков.
Начинался он с полков гвардейского корпуса, затем шли гренадёрские полки, следом пехотные армейские полки, расположенные в гарнизонах Москвы, Петербурга, Киева и губернских городах. Затем гарнизоны уездных городов, и так до туркестанских аулов.
— О-о! Витька, вот куда тебе надо… Старинный 6-ой Туркестанский батальон, — пихал локтем в дубасовские рёбра Рубанов. — Создан в 1867 году из Верхне—Яикского пограничного гарнизонного батальона.
— Сам туда и поезжай, — изучал список Дубасов. — И хватит по рёбрам стучать. Не казённое имущество.
Аким волновался перед разбором вакансий и успокаивался за чужой счёт. Вернее — за чужие рёбра.
— Слушай, господин младший портупей–юнкер, по экзаменационным баллам ты меня обогнал, но по должности я выше тебя и вакансию буду брать раньше. Так что смотри, как бы сам в 6‑й Туркестанский не загремел, — подчеркнул чего–то в списке Дубасов, задумчиво почесав бровь.
— Господа! — оторвался от чтения газеты генерал–майор Шатилов. — Приступим, пожалуй… — Внимание, господа-а, — постучал свёрнутой газетой о стол. — Ещё раз поздравляю вас и всю Россию с рождением дочери у царской четы, — раскрыл газету и прочёл: «5 июня в 7 часов утра, в Петергофе, Её Императорское Величество Государыня Императрица Александра Фёдоровна благополучно разрешилась от бремени Дочерью, наречённой Анастасией.
— Ур–ра–а! — дружно выкрикнули юнкера старшего курса. Их поддержал и любопытный младший курс, расположившийся под акациями вокруг столовой.
— Зачитывайте вакансии, господин полковник, — обратился к Карееву генерал, усаживаясь на лавку за столом.
— Слушаюсь, ваше превосходительство. Фельдфебель Зерендорф, — пригладив рыжую бороду, назвал фамилию полковник.
Волнуясь, Григорий подошёл к столу с начальством и отрапортовал:
— Лейб–гвардии Павловский полк.
— У–у–ф! — раздался выдох старшего курса, и юнкера вычеркнули из списка строчку с названием полка.
— Портупей–юнкер Колчинский, — назвал следующую фамилию Кареев.
Александр поднялся с лавки, подошёл к столу с начальством и, щёлкнув каблуками, произнёс:
- 6‑й Туркестанский стрелковый батальон.
— У–у–х! — выдохнул старший курс, а затем и младший.
Дежурный офицер занёс фамилию в список. Начальник училища отложил газету и строго глянул на юнкера.
— Колчинский, вы второй в списке. Перед вами вся гвардия, а вы в Джаркент захотели… Царю, конечно, служить везде почётно, но туда пусть лентяи едут, которые ни к наукам, ни к фронту неспособны.
— Моё намерение твёрдо, ваше превосходительство, — вытянулся перед начальником училища портупей–юнкер.
— Ушла твоя вакансия, Дубасов, — хохотнул Аким.
— Жениться, дурачок, захотел, — зашептал Дубасов. — А служба в отдалённых местностях Российской Империи предоставляет освобождение от реверса, и даёт право жениться ранее 23‑х лет. Вот незадача! Хорошую вакансию Сашка увёл, — сделал вид, что загрустил, Дубасов.
