Слово атамана Арапова - Александр Владимирович Чиненков
После того как шестое по счету дерево, ломая сучья, повалилось на землю, Степка устало присел на пень, смахнул пот с лица и, глянув на цветущего улыбкой неутомимого Куракина, объявил:
– Все! Што хошь со мной делай, но более я не сдюжу!
– Пошто так? – искренне удивился Гурьян, который вряд ли знал, что такое усталость.
– В руках немочь. – И Степка показал ему ладони, успевшие покрыться пузырями мозолей. – За тобой лиходеем разве поспеешь?
– Тады сучья щелкай.
Куракин прислонил пилу к стволу сваленного только что дерева и взял в руки топор:
– Я тута, недалече буду. Коль што, подходи.
Он решительно шагнул в чащу и сразу исчез из вида, словно и не стоял только что рядом. Казачок с обреченным видом взял свой топор, поплевал на ладони и, замахнувшись на ближайшую ветку поверженного осокоря, замер. То, что увидел Степка, пронзило его, как молнией, от головы до пят, да так…
Древний старик стоял по другую сторону ствола и сквозь ветки смотрел на него каким-то странным взглядом. Погадаев оробел, как будто видел не немощного человека, а трехгодовалого медведя. А было чего испугаться! Старик был как не от мира сего. Мал ростом, худ, сед как лунь, а борода… Белая как снег борода едва не касалась земли. Увидев медведя, Степка, конечно, испытал бы страх, но не такой, какой он испытывал, глядя на старика. Мистический ужас обуял душу, а крик застрял в горле, моментально пересохшем. Парень слышал стук топора, но не мог позвать Куракина на помощь, хотя Гурьян был совсем близко.
– Хосподи, изыди, – прошептал он сведенным судорогой ртом, не слыша сказанных слов.
А старик как-то осуждающе покачал головой, погладил сухонькой ручкой ствол поваленного дерева и нежно, как женщину, обнял ствол другого, еще не спиленного.
– Пропади, изыди. – Степка выронил топор и стал остервенело креститься. – Растворись, лешак, чур меня.
Но старик не исчезал. Он смотрел на Степку с ярко выраженным интересом и, возможно, улыбался, так как губ его не было видно из-за пышных белых усов и бороды. Видя, что молитвы на странного старика не действуют, Степка быстро присел, подхватил топор, а когда выпрямился, то уже не увидел его. Старик исчез так же незаметно, как и появился.
«Хосподи, спаси, сохрани». – Степка сорвался с места и ринулся, не разбирая дороги, на стук топора. Споткнувшись о ветку, которую в порыве чувств не заметил, Степка свалился едва ли не под ноги могучего казака и чуть не поплатился за свою оплошность жизнью, по счастливой случайности не оказавшись раздавленным его безразмерной ступней.
– Гурьян, обожди. – Он схватил Куракина за ногу, после чего тот остановился и обратил на него внимание. – Гурьян, ей-богу…
Казачок прерывисто вздохнул и, не находя слов, бестолково заморгал.
– Чево ты? – широко улыбнулся добродушный гигант, медленно опуская топор. – Опять умаялся, што ль?
– Какой там… – Степка опустился на пень и указал в ту сторону, откуда прибежал. – Лешака я зрил тама, во те хрест зрил!
– Да будя те брехать-то. – Куракин улыбнулся еще шире, но его улыбка тут же угасла, как только он рассмотрел белое, как ствол березы, лицо парня. – Аль правда? – округлил он глаза, нос его, видимо, от волнения смешно задергался и побагровел.
В иное время Степка не удержался бы от смеха, видя это, но сейчас ему было не до веселья.
– Истинная, как перед Хосподом! – сказал он и, чтобы Гурьян не сомневался, трижды перекрестился.
– Сказывай как на духу, каков он? – Куракин присел и тревожно посмотрел в бегающие глаза Степки.
– Сам с аршин, бел как лунь и бородища до колен самых. – Степка выпалил все это на одном дыхании и боязливо покосился в сторону леса, словно страшась быть услышанным тем, о ком говорил. – Зенки зелены, как трава, и прямо сквозь прожигают.
– Да ну?!
Нос Гурьяна побагровел еще больше, что указывало об еще большем волнении, охватившем его.
– Вот те хрест! – Степка очередной раз перекрестился для убедительности. – Как он объявился, я не зрил, и как исчез – тож.
– Айда отсель к атаману! – Куракин схватил юношу за руку, взял топор и побежал в направлении стана. Степка едва успевал за ним. Ему даже стало интересно наблюдать за паникующим Гурьяном, хотя он привык считать, что страх тому не знаком. Но он и сам не боялся ничего, а тут…
Арапова долго искать не пришлось. Он вышел на поляну как раз в тот момент, когда встревоженные казаки выбрались из леса. Судя по его удрученному виду, атаман был не в духе. Когда они остановились напротив друг друга, Арапов хмуро посмотрел на перекошенные страхом лица казаков, и его брови поползли вверх.
– Бог мой, да на вас лица нет, детушки!
– На тебе тож, батько, – заметил Степка.
– Чай, оборотня зрили? – покосившись на стан, перешел на шепот Василий Евдокимович.
– Ага. – Степка и Гурьян согласно кивнули и недоуменно переглянулись.
– Он зрил, я не… – уточнил после заминки Куракин.
– Дремуч, с бородой? – повернувшись к Степке, спросил Арапов.
– Ты бутто рядом со мной стоял, батько? – удивляясь осведомленности атамана, он выпучил глаза и бестолково развел руками.
– Я тож его зрил токо што, – прерывисто вздохнул Арапов. – Думал, разумом помутился, а вишь, вон как оно…
– Лешак энто аль оборотень, – зашептал Степка. – Эвон…
– Так, созываем всех из леса, а што апосля дееть будем, сообча и порешим!
Атаман решительно развернулся и пошагал в сторону леса, где, ни о чем не догадываясь, споро тюкали топорами казаки. Гурьяну и Степке ничего не оставалось, кроме как последовать его примеру. Подойдя к деревьям, они набожно перекрестились, затем трижды сплюнули через левое плечо и, суеверно скрестив пальцы, вошли в чащу.
9
Обвязав лицо девушки платком, Никифор уложил ее на коня брата, привязал для верности покрепче к седлу и, вскочив на своего Хана, взял путь на заимку. Воровски объезжая возможные места нежелательных встреч с людьми, к вечеру он добрался до заимки, стреножил коней, а девушку бережно занес в добротную землянку.
С севера от лугов надвигалась гроза. Тяжелые пронзаемые молниями тучи почти касались верхушек деревьев. Накрапывал дождик. Никифор угрюмо смотрел по сторонам, и ему думалось о печальной участи брата своего Тимофея, которого он сгубил в порыве злости. В эти минуты он не думал о себе и о том, что больше у него нет крова. Видать, судьбой начертано ему бродить
