Немцы - Ирина Александровна Велембовская
— Евнух проклятый! — недовольно ворчал Штребль.
Если в первой роте еще чувствовалось какое-то оживление: люди разговаривали, читали газеты, играли в шахматы, собирались на танцы, то во второй царило полное уныние. Крестьяне, или, как их называли, бёмы, сидели хмурые, молчаливые, безразличные. Изредка вспыхивали ссоры, доходившие иногда до рукопашной.
Уже на третий день к Звонову в приезжую прибежал начальник караула.
— Товарищ младший лейтенант, немцы ваши передрались!
— Из-за чего же это? — испуганно спросил Звонов.
— Не могу знать. Только здорово цапаются!
Звонов помчался в лагерь. В коридоре второго корпуса было полно народа.
— По местам! — заорал он.
Толпа схлынула. Белобрысый Шпайбауер, прислонившись к стенке, вытирал кровь, капавшую из носа. На полу усердно работали кулаками два бёма. Кто-то корчился под ними, неистово дрыгая ногами. Остальные смотрели на драку безучастно, спрятав руки в кармашки штанов.
Звонов потянулся к кобуре.
— Встать, гады! Стрелять буду!
Окрик подействовал отрезвляюще. С полу поднялись братья Суттеры, Фердинанд и Генрих. Лица их были красны и исцарапаны, одежда порвана. На полу обессиленно лежал шестнадцатилетний щуплый парнишка Сеппи Беккер. Он был сильно избит и с трудом сдерживал горькие рыдания.
Звонов не выдержал:
— Ну паразиты! Вдвоем бить ребенка! В карцер обоих! Ну гады, ну сволочи!
Бледный староста второй роты, с трудом говорящий по-русски, объяснил, что мальчик взял без спроса у Суттера его посуду и принес в ней суп. Суттер увидел это и выплеснул суп Беккеру в лицо. Тогда мальчишка назвал Суттера «грязной бёмской свиньей». Суттер и его брат принялись бить Беккера, а Шпайбауера, который заступился за мальчика, тоже ударили по лицу.
— Я обед нес… — захлебываясь слезами, кричал маленький Беккер. — Так хотел кушать… а он схватил и вылил! Суп еще горячий был. Пусть мне теперь его порцию дадут!.. Суттер сам хвастал, что отравил русского солдата, когда они пришли в их деревню…
Звонов ничего не понял из того, что прокричал мальчик, но бёмы угрожающе зашевелились. Беккер испуганно замолк.
— Ступай в госпиталь, — сказал Звонов, погладив мальчишку по голове. — Не бойся, никто тебя больше не тронет. А вы, — обратился он к Суттерам, — марш в карцер! Я еще до вас доберусь!
Звонов вышел из помещения роты и с укоризной сказал следовавшему за ним начальнику караула:
— Что ж ты, полено, не мог разнять их? Чуть не изувечили мальчишку.
— Да, товарищ младший лейтенант, — жалобно оправдывался тот, — как к ним подступиться-то? Того гляди самому в рыло двинут. К тому же стрелять не велено, бить — тоже, а из вахтеров, как на грех, нет никого.
Полный самых грустных размышлений, Звонов направился в комендатуру. Там он застал Лаптева.
— Да, тяжелый народ, — согласился Лаптев. — Собственники, те же кулаки. Ты погляди, как они жили: румынские крестьяне голодали, круглый год на одной мамалыге, а немецкие кулаки на базар сало и масло возами возили. У каждого батраки — венгерские, румынские, свои же немецкие. Ты не гляди, что они в домотканое одеты: у многих в хатах в глиняном полу куча денег зарыта. И все испорчены антисоветской пропагандой. С ними трудно будет, Саша. Работать-то они умеют, но заставить их можно будет только за хлеб и за деньги, а не за страх и за совесть.
— Мне всегда везет, — уныло заметил Звонов. — Лучше бы баб мне дали. С ними и то греха меньше.
Суттеров посадили в карцер. Запирая за ними дверь, начальник охраны ругался шепотом, как только умел. Они тоже принялись браниться румынской площадной бранью, не дожидаясь, пока его шаги смолкнут в конце коридора. Потом старший, Фердинанд, заплакал злыми слезами, сел на холодный пол и закрыл лицо руками.
— Сам черт не заставит меня работать на русских! Я их ненавижу!
— Но нам тогда не дадут есть, — тихо предостерег младший. — А может быть, и расстреляют…
Старший Суттер задумался, потом сказал:
— Если мы, Генрих, будем работать на русских, они вовсе никогда не отпустят нас домой, — и, приблизив к брату свое серое от злобы лицо, добавил: — Как настанет лето… мы отсюда убежим.
В лагере шел медицинский осмотр. Врач, молоденькая девушка, только в этом году закончившая институт и мечтавшая об отправке на фронт, а вместо этого направленная на работу в лагерь интернированных немцев, естественно, и не пыталась скрыть свое раздражение и брезгливо прикасалась к раздетым немцам.
— Гезунд? Во хабен зи шмерцен? — сердито повторяла она затверженные немецкие фразы, а стоявшему рядом переводчику Альтману говорила: — Скажите, чтобы рот полоскал и чище мылся. Голову обрить.
Больше всего раздражало «фрау докторин» то, что почти все немцы считали себя больными. Очень немногие на вопрос «здоров?» отвечали «да». Остальные начинали нюнить и выдумывать всякие болезни.
Глядя на их еще довольно упитанные тела, докторша сердито говорила:
— Воду на вас возить. Изжоги скоро не будет, не бойтесь.
Несмотря на строгий подход, молодая докторша все же обнаружила несколько туберкулезных и сердечных больных, много больных с язвой и гастритом. Крестьяне и крестьянки во множестве случаев страдали грыжей. Обнаружив также и венерические заболевания, она заявила комбату:
— Вызывайте венеролога. Я с сифилитиками возиться не намерена. И немедленно изолируйте всех венериков.
Комбат побелел от злости.
— Сукины дети! Ну куда я их, сволочей, изолирую? Проклятая нация, чтоб им всем передохнуть!
— Что ты их ругаешь? — возразил Лаптев и со свойственным ему диалектическим подходом добавил: — Ругай румынское правительство, которое поощряло проституцию и строило публичные дома.
В результате осмотра выяснилось, что человек около ста могли выполнять лишь совсем легкую работу. От посылки их на лесозаготовки докторша советовала воздержаться.
— Некоторым необходимы операции. Вызывайте хирурга или кладите их в поселковую больницу. Кстати, пяти беременным женщинам выделите дополнительное питание. Лучше поместить их в отдельную комнату, более теплую и чистую, — она вдруг оставила свой прежний раздраженный тон, словно речь уже шла не о немцах.
Комбат криво усмехнулся:
— Не прикажете ли здесь санаторий для них открыть?
— Вы что, гестаповец, что ли? — сурово спросила докторша. — Женщинам скоро родить, а вам комнаты жалко.
Лаптев улыбнулся и шепнул ей на ухо:
— А ведь вы молодец, Олимпиада Ивановна!
— Ну, ладно! — махнул рукой Хромов. — Провались они все! К осени всех больных к чертовой матери обратно в Румынию! Пусть там себе грыжи вырезают. А здесь у меня им не лечебница. Я сам с ними того и гляди заболею.
Всем немцам, которые были признаны здоровыми, выдали валенки и теплые рукавицы, а у кого не оказалось пальто — стеганые ватники. Хотя было уже начало марта, по утрам держались морозы до двадцати пяти градусов. Примерка валенок
