Переулок Мидак (ЛП) - Махфуз Нагиб
Нравы их различались с самого начала, и возможно, именно это отличие и послужило главной причиной сохранения их дружбы и взаимной привязанности. Аббас Аль-Хулв был и продолжал оставаться человеком кротким, мягким и добросердечным, по природе своей склонным к умиротворению и прощению. Пределом его желаний было развлечься, поиграв в какую-нибудь мирную игру, посидеть в кафе, покурить кальян и сыграть в карты. Ему претили назойливость и ссоры, и потому он всегда их сторонился, умело вызывая на губах милую улыбку и говоря спорщику: «Да простит тебя Аллах». Он не пропускал молитвы и посты, включая пятничную молитву в мечети Хусейна. Однако сейчас он забросил выполнение некоторых религиозных обязанностей, но не из пренебрежения ими, а из лени, хотя по-прежнему посещал пятничную молитву и постился в Рамадан. Нередко случалось и так, что его друг, Хусейн Кирша, задевал его, ища ссоры, и когда особенно горячился, он остужал его пыл. Известно было, что он неприхотлив и доволен малым, и несмотря на то, что в подмастерьях он ходил целых десять лет, лишь спустя пять лет открыл свою собственную маленькую лавочку, и с тех самых пор считал, что достиг самого большего из того, о чём мог желать: настолько его наполнял дух умеренности и довольства тем, что имел, что это можно было прочесть в его выпуклых спокойных глазах, полном теле и неотделимом от него весёлом нраве.
А вот Хусейн Кирша был одним из самых смышлёных людей в переулке Мидак, известный своей энергичностью, ловкостью и отвагой, а если того требовала необходимость, не чурался и греха. Поначалу он трудился в кофейне отца, однако они не поладили друг с другом, и он покинул кофейню и перебрался в мастерскую по ремонту велосипедов, где оставался до тех пор, пока не вспыхнуло пламя войны. Затем он стал прислуживать в лагере у англичан, где получал по тридцать пиастров в день — по сравнению с тремя, что зарабатывал на своём первом поприще, — и это помимо того заработка, который он прозвал «Для пропитания необходима ловкость рук». Таким образом, его статус повысился, а карман наполнился; он развлекался с энтузиазмом, бьющим через край, не признавая никаких границ, получал удовольствие от новой одежды, посещал рестораны и часто ел мясо, которое, по его мнению, было пищей любимцев фортуны. Он также захаживал в кинотеатры и кафе, пьянствовал, заводил интрижки с женщинами. Опьянение наводило его на щедрый лад: он звал друзей на крышу своего дома, где предлагал им еду, финиковое вино и гашиш. Во время одного из таких моментов, когда он был пьян — как рассказывали — он сообщил некоторым своим гостям: «В Англии таких как я, ведущих жизнь в довольстве, называют „Large“». Поскольку такие как он не лишены завистников, его прозвали Хусейн Кирша Ал-Лардж, а позже и вовсе стали называть Хусейн Кирша-Гараж!
Аббас Аль-Хулв взял машинку и принялся аккуратно и активно обрабатывать голову друга, подстригая с боков, и не прикасаясь к кудрявым волосам, жёстким и грубым, почти стоящим колом на макушке. Он не мог не грустить всякий раз, как встречался со своим старым другом. Они по-прежнему оставались друзьями, но сама жизнь, естественно, изменилась, и Хусейн Кирша больше не работал в кофейне своего отца, и не коротал там ночи, как делал прежде в выходные, и оба друга редко теперь встречались. Однако и тут присутствовало чувство зависти: оно не покидало сердце парикмахера всякий раз, как он вспоминал про ту огромную пропасть, что ныне разделяла их, хотя в своей зависти — равно как и в жизни — он был умным и кротким, не совершал необдуманных поступков и ошибок, и пока что не обмолвился ни единым плохим словом о своём друге. Он словно завидовал ему белой завистью, не по-настоящему, без зла, и в утешение себе говорил: «Ничего, вот закончится война когда-нибудь, и Хусейн вернётся в наш переулок таким же бедняком, как и тогда, когда он уходил отсюда».
В потоке обычной болтовни Хусейн Кирша рассказывал приятелю о жизни на армейском складе, о рабочих, жалованьях, о своих отношениях с англичанами, забавных историях и шуточках, а также о той симпатии и восхищении, которые проявляли к нему солдаты. Он сказал:
— Капрал Джулиан говорил мне как-то, что единственное моё отличие от англичан — это цвет кожи!.. Он часто советует мне быть поэкономнее, но руки, — тут он радостно помахал рукой в воздухе, — что зарабатывают деньги во время войны, годятся также и для того, чтобы в мирное время, когда война закончится, зарабатывать вдвойне. А как по-твоему, когда же кончится война?! Только пусть тебя не одурачит поражение итальянцев — в войне на них рассчитывать нечего, Гитлер будет ещё двадцать лет воевать! Капрал Джулиан питает восхищение ко мне и слепо доверяет, и благодаря такому доверию я допущен к его обширным коммерческим делам — к продаже табака, сигарет, шоколада, ножей, одеял, носок и обуви… Просто великолепно!
Аббас Аль-Хулв задумчиво пробормотал:
— Великолепно!
Хусейн бросил на себя в зеркало изучающий взгляд и сказал:
— Знаешь ли ты, куда я сейчас направляюсь?… В зоопарк. И знаешь, с кем?.. С девушкой, подобной сливкам с мёдом, — тут он послал смущающий воздушный поцелуй, — и поведу её к клеткам с обезьянами.
Он расхохотался и продолжил:
— Бьюсь об заклад, что ты спросишь: а почему обезьяны? Для такого, как ты, это естественный вопрос, ты ведь видел только дрессированных обезьян у обезьянщика. Так знай же, осёл, что обезьяны в зоопарке живут стаями в клетках. Они так похожи на человека и по внешнему виду, и по ужасному поведению: можно просто так, прилюдно увидеть, как они ухаживают друг за другом и занимаются любовью. Если я приведу туда эту девушку, тогда передо мной откроются все двери!
Продолжая своё дело, Аль-Хулв пробормотал:
— Великолепно!
— Женщины — это целая наука, и чтобы искусно овладеть ей, недостаточно одних лишь хорошо уложенных волос.
Аль-Хулв засмеялся и поглядел на его волосы в зеркало, затем удручённым голосом сказал:
— О, я несчастный!
Хусейн изучил своё отражение в зеркале острым взглядом и язвительно спросил:
— А как же Хамида?!
Сердце Аль-Хулва неистово застучало, поскольку он никак не ожидал услышать столь любимое им имя в этот момент: перед его глазами нарисовался её образ; он покраснел, и пролепетал, даже не понимая своих слов:
— Хамида…!
— Да, Хамида, дочь Умм Хамиды!
Парикмахер прибегнул к молчанию, на лице его промелькнула тень смущения, тогда как друг резко продолжил:
— Какой же вялый, безжизненный… Твои глаза спят, лавка спит, и жизнь твоя — сплошной сон и апатия. Зачем мне трудиться и будить тебя, мертвец? Ты полагаешь, что такая жизнь заслуживает того, чтобы твои мечты сбылись?! Твои мечты! Увы, сколько бы ты ни старался, а больше, чем на кусок хлеба ты себе не заработаешь.
В спокойных глазах появилась тень задумчивости, и смутившись, Аль-Хулв сказал:
— Благо в том, что избрал для нас сам Аллах…
Юноша язвительно заметил:
— Да, в дядюшке Камиле, кофейне Кирши, кальяне, да игре в карты?!
Аль-Хулв теперь уже полностью был в замешательстве:
— Но почему ты насмехаешься над такой жизнью?
— А это действительно и есть жизнь? В этом переулке одни только мертвецы. И ты продолжаешь тут жить, но тебя даже в землю зарывать не нужно. Да упокоит тебя Аллах.
После некоторых колебаний Аль-Хулв решился-таки задать ему вопрос, хотя и сам знал, что друг ответит ему:
— А что ты хочешь, чтобы я сделал?
Его юный друг закричал на него:
— Я уже столько раз тебе говорил об этом, столько раз давал советы. Скинь ты с себя эту презренную жизнь как скидываешь грязную одежду, закрой ты эту лавку, уезжай из этого переулка, дай отдых своим глазам, перестань смотреть на труп дядюшки Камила. Поступи в услужение к британским солдатам, ведь английская армия — это же неисчерпаемый клад, прямо как сокровища Хасана-басрийца. Эта война — вовсе никакая не катастрофа, что бы там ни говорили невежды, это самое настоящее благо, и её послал нам Господь, чтобы спасти нас от всех этих мучений и нищеты. Скажем «добро пожаловать» всем этим тысячам воздушных налётов, что сбрасывают на нас золото. Разве я не рекомендовал тебе присоединиться к армии? И продолжаю говорить, что это — удобный случай, это шанс. Да, верно, Италия потерпела поражение, но Германия-то осталась, а за ней стоит Япония, и война будет идти ещё лет двадцать. В последний раз тебе твержу — есть столько вакантных мест в Телль-Кабире! Поезжай туда!
