Фарфоровый солдат - Матиас Мальзьё
Внутри у меня тоже лопаются стекла – я-то думал, что страшны только немцы. Мне бы другое сердце, бездыханное, чтоб унялось желание крушить все вокруг. Я сам как бомба или целая бомбардировка.
– Есть еще и другие враги, невидимые, и их тоже надо опасаться, особенно сейчас, когда появился ты, – говорит бабушка.
– Коллаборационисты! Французы, которые выдают немцам партизан и евреев. Таким может оказаться любой, кто зайдет в лавку за покупками. Поэтому, Мену, ты никогда не должен…
Я прерываю Эмиля:
– Знаю, знаю… Не должен выходить один и, если кого-нибудь случайно встречу, не должен говорить по-французски! Жанна заставила меня выучить правила наизусть.
– И надо повторять их каждый день. Малейшая ошибка может всем нам стоить жизни. Всем! Иногда по несколько дней подряд не бывает бомбежек и немцы не заходят в лавку, так что невольно расслабляешься. Но, пока война не кончится и мы не победим, расслабляться нельзя! Ты хорошо это усвоил? – спрашивает бабушка.
Я хорошо усвоил, что моя мама умерла, что папу я, может быть, больше никогда не увижу и что из-за какой-нибудь шалости могут погибнуть все, и это будет по моей вине.
Так я подумал. А вслух сказал:
– Да. Спасибо вам за все.
Это я тоже думал, но не так отчетливо.
– То есть днем без особого разрешения заходить в лавку категорически запрещается. Ясно?
– Да, запрещается. Знаю.
“Хватит уже тратить время зря, лучше поговорим о том, что разрешается”, – подумал я, но так громко, что бабушка наверно услышала. Она наклонила ко мне свое лицо – сморщенное яблоко – и заглянула прямо в глаза:
– Прежде чем что-то делать, повтори про себя правила. Мы не всегда будем рядом, чтобы следить за тобой, понимаешь?
– Да понимаю я!
– Главное, чтоб ты понял, почему это так важно.
Когда повисают долгие паузы, мне хочется дурачиться, но как-то не получается.
– Это вопрос жизни и смерти! – твердит бабушка.
Я чувствую себя так же, как когда получаю мячом в живот, – сжимаюсь и жду, когда можно будет снова нормально дышать.
Снова воют сирены. Это, объясняет Эмиль, знак того, что бомбежка закончилась. Дали свет. Все задули свечки. Кроме тети Луизы, она свою не гасит никогда – мало ли что.
Мы поднялись по лестнице и как будто вернулись в мир живых, а зайдя на кухню, увидели настоящий погром, тут здорово порезвились призраки. Можно подумать, в дом, пострадавший от землетрясения, еще и забрались грабители. Все принялись подбирать осколки битого стекла, раскладывать и развешивать утварь по местам, да так невозмутимо, будто грядки пропалывали.
Эмиль что-то насвистывает, узнаю мелодию – это твоя любимая песня “Лили Марлен”. Вот кто умеет быть таким, что хочется быть как он, так это дядя Эмиль!
Я бы пошел в свою комнату, посмотреть, как там мое яйцо и тетрадка. Мне необходимо вытряхнуть все из сердца и из головы.
– Иди к себе, Мену, отдохни. У тебя был трудный день. Ты помог нам, и хватит, закончим без тебя. – Бабушка провела по моим волосам исхудавшими пальцами.
Я вздрогнул – не люблю, когда трогают мои волосы. Даже когда это была ты, и то еле терпел. Но я постарался улыбнуться бабушке и просить себя не заставил, тут же слинял.
Вверх по ступенькам побежал вприпрыжку, будто бы мне ужасно весело. Рефлекс из прошлой жизни, пока самое страшное еще не случилось. Но я чувствую, как меняюсь. Позавчерашний я – уже не я, а какой-нибудь престарелый родственник. Я люблю его, но мне с ним не о чем говорить.
Опять вхожу в твою комнату. Яйцо невредимо, тетрадка тоже, а шкатулка исчезла.
Но я слишком устал, чтобы злиться. Собираю стеклянные слезы, которые натекли из окна, и поскорее записываю все это, пока голова не лопнула от всего, что скопилось в сердце, или наоборот.
В твоей комнате ночью
Я разучился спать. Со вчерашнего дня стал специалистом по бессоннице. В твоей – теперь моей – кровати тесно, почти все место занимает твой призрак. Постель холодная, чтоб не сказать ледяная, но только она согревает меня. Встаю и подхожу к окну. Ветер доносит сосновый дух.
Едва рассветает, я забираюсь в твой шкаф и сам себя чувствую призраком. Запираюсь в нем изнутри и утыкаюсь носом в красное шерстяное платье с большими деревянными пуговицами, запах не твой, не мамин, а свежей стирки – наверное, ты его вдыхала, когда тебе было столько же лет, сколько мне. Остальная одежда бабушкина, она ее носила, когда была помоложе.
Открываю все ящики и нахожу кучу сокровищ: связку ржавых ключей, мешочек с шариками, тетрадь с засушенными цветами, которые страшно тронуть, и синюю музыкальную шкатулочку со звездами. Открываю крышку – крошечная фигурка принимается танцевать под музыку “Лили Марлен”.
Что надо вырабатывать: умение вспоминать или забывать? Пока и вспоминается с трудом, и забывается не очень. Зато теперь я, взрослый ребенок почти что десяти лет от роду, могу многое понимать. Могу и хочу. Свободная зона, оккупированная зона… Когда ты росла на ферме, тут была Германия. И родилась ты немкой, еще до войны четырнадцатого года. Папа всегда говорил, что нацисты – это немцы, но не все немцы обязательно нацисты.
Невысказанных вопросов от этого еще больше. Они дерут горло, как ангина, только все наоборот: легче становится не когда молчишь, а когда говоришь.
После бессонной ночи я довольно кислый, но все же решаюсь кое-что разузнать.
– Мне папа дал с собой шкатулку, – заговорил я. – Деревянную такую, небольшую, но очень тяжелую. Он велел мне не открывать ее и отдать бабушке. Вчера вечером, только я зашел в свою комнату, как началась бомбежка, а когда вернулся, шкатулки не было!
Бабушка уставилась на свои туфли, что-то нашла в них интересное. Тетя Луиза берет в руки свой крест и что-то бормочет так невнятно, что если бы Господь ее слушал, то переспросил бы: “Что-что? Простите… повторите, пожалуйста”. А Эмиль недоуменно жмет плечами.
– Знать ничего не знаю ни о какой шкатулке, – наконец выговаривает бабушка.
– Но кто-то же ее унес из моей комнаты!
– Ты ее в поезде наверно оставил, – говорит тетя Луиза.
– Я, конечно, растяпа, но шкатулку точно в поезде не оставлял. Она потом лежала у меня под головой, отлично помню, как там что-то тикало. Я еще думал, не бомба ли.
– Не бойся, папа никогда не стал бы подвергать тебя такому риску, – говорит бабушка.
– Он велел: главное – не открывать!
– Может, она куда-то завалилась, – подсказывает тетя Луиза. – После такой встряски
