Борнвилл - Джонатан Коу
До чего странно сегодня в деревне. Всем, казалось, не по себе, все и взбудоражены, и утомлены, словно их раздирало между радостью от того, что война завершилась наконец, и позволением признать, до чего тяжким испытанием она была, а вслед за этим признанием погрузиться в усталую подавленность. Сама Долл не находила себе покоя. Ждала вечернего костра в Роухите, но, помимо этого, чем еще им занимать себя? Как полагалось идти этому дню? Сэму велели взять отгул, и он теперь сидел в гостиной, погрузившись в юмористический журнал с картинками, взятый у Мэри. Вернувшись в дом, Долл подсмотрела за ним, выглянув из-за двери в гостиную, и раздосадовалась поначалу, что он развалился в кресле, не замечая ее присутствия, взгляд вперил в рисованную историю для десятилеток, но смягчилась, заметив улыбку у него на лице, сияние детской радости в глазах, – он следил за свежими похождениями Доблестного Дэна и несусветным потреблением “коровьих лепех”[6]. Порадовалась она, что в душе он, как и прежде, мальчишка и заслуживает чуточки дурацкого удовольствия – после всего, что пережил за последние несколько лет, после всех ночей, проведенных не в тепле и уюте дома рядом с Долл, а на крыше Фабрики, откуда следили за пожарами в городе, когда налетали самолеты. (Большинство ночей не муж лежал рядом с ней в постели, пристроившись к изгибам ее тела, как тому и следует быть, а Мэри свертывалась клубочком и прижимала Малыша Теда к медленно вздымавшейся и опадавшей груди, погружая Долл в неохотный сон мерным приливом и отливом своего невинного посапывания.) А потому не упрекнула она его, а лишь сказала, подначивая:
– Наверстываешь упущенное, так?
Сэм с виноватым испугом отложил журнал.
– Ты же говорил, что намерен взяться за книжки по истории. И еще разок попробуешь дочитать “Войну и мир”.
– Так и есть. Вот только улучу минутку.
Долл взяла журнал.
– “Бойкий Кот”[7], – прочла она, а затем повторила напечатанное на картинке с обложки: – “Бойкий в салки стал играть, и долетели слухи, что главный приз он получил, последовав за нюхом”. – Она бросила журнал мужу на колени. – Взрослый человек – а читаешь такое!
– Ты за этим пришла? Чихвостить меня?
– Нет, я пришла глянуть, чем Мэри занимается. Она вроде шапки делала.
– Доделала. Ушла в сад.
– Ну, нечего ей там прохлаждаться. Есть чем заняться.
– Да ради всего святого, женщина, – вскричал Сэм в отчаянии, – сегодня особый день. Всем полагается праздновать.
– Ну, миссис Баркер явится в половине шестого, как и во всякий вторник. А я уже несколько дней не слышала, чтоб Мэри репетировала. – Она подошла к пианино, подняла крышку банкетки и достала ноты. – Ты посмотри! Она к Бетховену даже не прикасалась.
Сэм неохотно отложил журнал и встал.
– Я с ней потолкую, – сказал он. Долл в это вмешивать ни к чему. Она девочку только расстроит, а дальше жди ссоры.
С трубкой в руке он прошел коридор, кухню и затем маленький застекленный тамбур, который они помпезно именовали “верандой”, и оказался в саду. Мэри сидела под яблоней на неказистой деревянной скамейке, несколько лет назад спроектированной и сколоченной лично Сэмом, – что поразительно, конструкция пока не рухнула и не развалилась. С трехмерными предметами у Сэма получалось так себе, талант у него был в рисовании.
Сэм сел рядом, поднес огонь к трубке, протянул дочери жестянку и позволил понюхать, вдохнуть густой, пьянящий аромат. Она любила запах его табака.
– Читать не хочется? – спросил он, кивнув на закрытую книгу у нее на коленях.
– У меня здоровские мысли, – со всей серьезностью ответил ребенок.
– А. – Сэм два-три раза пыхнул, пытаясь раскурить трубку. – Ну, такие не каждый день приходят. И что же за мысли?
– Я размышляла, как бы получше его убить. Повесить на фонаре или сжечь живьем.
Сэм серьезно глянул на дочь. Подобным садистским порывам она обычно не поддавалась.
– Старика Адольфа, в смысле? Вряд ли стоит об этом беспокоиться. Ему крышка. Может, уже покойник.
– Нет, не Гитлера, – сказала Мэри, пренебрежительно фыркнув. – Он мне без разницы. Я про Бетховена. Хочу, чтобы он помучился.
– Бетховена давно уже нет в живых, – отозвался ее отец. – Так что же он тебе сделал плохого?
– Он сочинил эту пьесу. Дурацкий “Экосез” этот. Я его на прошлой неделе упражняла-упражняла, а он все равно не звучит как надо, и на этой неделе я вообще не занималась, и миссис Баркер будет бешеная. И почему вообще я должна с ней сегодня заниматься? Я думала, сегодня полагается выходной.
– Сегодня выходной и есть. Это не значит, что все должно замереть. Жизнь продолжается. Уж это-то мы усвоили.
– Ни у кого из моих друзей фортепианных уроков сегодня нету, могу спорить.
– Ну, они, в отличие от тебя, на пианино так хорошо не играют. Это, между прочим, ответственность. Когда будешь играть при полном зале в Королевском Алберт-холле через несколько лет – порадуешься, что упражнялась.
Мэри фыркнула.
– Никогда я не научусь так, чтобы в Королевском Алберт-холле играть.
Сэм похлопал ее по коленке.
– Беги в дом и позанимайся немножко, ладно? Мать порадуется, и жить нам всем будет спокойно.
С тяжким вздохом Мэри встала и удалилась. Сэмюэл остался на скамейке, продолжая наслаждаться трубкой в мире и тишине, а несколько минут спустя усладился звуками смертельного поединка дочери с Бетховеном; впрочем, у входа на веранду вскоре возникла Долл и вновь принялась его изводить. На сей раз его внимания, похоже, требовал сад, и ему под недреманным оком супруги пришлось провести почти целый час на четвереньках, прореживая всходы, сажая капусту и окучивая картошку. Работа утомительная, он запыхался, вспотел, а на брючных штанах образовалось два земляных пятна. Не успел закончить, как Долл, сколько-то минут назад оставившая его в покое, вновь возникла на веранде, да еще и с нежданным гостем – ее зятем.
– Привет, Джим. – Сэм встал во весь рост, вытер руку о штаны и протянул ее. – Вот чудеса-то. Гвен спустила тебя сегодня с поводка, что ли?
– Фигурально выражаясь. У нее три соседки в гостях, они там в кухне чаи гоняют и кудахчут, как целый курятник. Вот я и подумал сбежать и проверить, не соблазнишься ли ты со мной на пинту где-нибудь.
– На пинту?
– Да.
– Пива, в смысле?
– Именно.
Сэм смутился.
– Слушай, Джим, у нас в доме пусто. Долл не считает…
– Я не
