Время Сигизмунда - Юзеф Игнаций Крашевский
Рядом с ним две жалкие фигуры мальчиков в бедной одежде, бледные и испуганные, казалось, чего-то ожидали. Увидев Сороку, ведущего Мацка, толпа радостно зароптала и старик задвигался. В окнах домов, окружающих улицу, многочисленные головы мужчин, женщин, детей начали разглядывать менее привычный вид. Сорока поставил Сковронка рядом с другими мальчиками, недалеко от огромного усача, который ожидал во главе толпы. Потихоньку что-то шепнули друг другу, Сорока сбежал и в ту же минуту неправильно стиснутая толпа начала разбиваться, разделяться, создавать длинную шеренгу пар, становиться по-порядку в молчании.
Спереди стоял старый, усатый жак, Магистр церемонии, которого называли Дипозитором, он вёл за собой на верёвке за шею трёх беанов, то есть новозачисленных жаков, а в руке нёс белую хоругвь с надписью: COHORTA BEANORUM.
Он имел до смешного серьёзную мину, хотя принудительную. За беанами во временном молчании следовали все присутствующие на этом обряде жаки, по двое формируя длинную чёрную шеренгу, волочащуюся в две и три улицы. Из пяти или шести тысяч академического населения там находилась очень большая часть. Они направлялись к гостинице, над дверью которой вывесили в эти минуты надпись на чёрной таблице: BALNEUM BEANORUM.
Когда заметили гостиницу, дверь которой была закрыта, вся толпа отозвалась сильным криком. Одни верещали бе-бе, другие нестройно возвышали голоса, тонкие, писклявые, необычные, подражая голосам птиц и зверей.
А идущие во главе пели полулатинскую, полупольскую песню, куплеты которой только иногда доходили до ушей трёх бедных жаков.
— Гостиница, ведём тебе гостей. Отвори свои двери, вот дети твои ведут тебе ягнят, ведут тебе птенчиков, несут тебе козлят на жертву.
— Гостиница, гостиница, отвори нам двери свои, ведём тебе путников, дай им помыться в бани, дай отряхнуться от грязи и пыли и немного отдохнуть.
А дверь была закрыта; начали в неё бить всё сильнее.
— Гостиница, отворись, или будем тебя просить, как просили трубы Иерихонские стены, как просил Самсон, чтобы отступили филистимляне, у нас в руках не ослиная челюсть, а целых три осла.
При этих словах дверь с шум отворилась, сильный крик приветствовал вход в гостиницу жаков. Старый жак depositor ступил на лестницу и потянул за собой беанов.
— О, вы, должно быть, великие ослы, раз вас испугалась обитая дубовая дверь. Идите за мной и ототритесь от вашей беании. Пойдёмте.
Но при виде чёрного, тёмного коридора, в котором ничего не было видно, один из новых жаков стал сильно упираться, кричать, отступать, плакать и, наконец, ругаться; подскочили два старших, идущие за ним, подсадили его и вся толпа посыпала в гостиницу.
С левой стороны отворилась большая дверь и показалась длинная, тёмная сводчатая зала с прикрытыми окнами, которые немного через трещины в ставнях пропускали свет. Как внешние стены, так и здесь своды были треснувшие и с щелями. Голые стены, только тяжёлая скамейка шла по кругу. Посередине, куда вели беанов, стояло возвышение, поднимающееся на локоть от земли, на котором были видны какие-то странные приготовления.
Тут в некотором порядке лежали: огромная пила, садовая пилка, топор, вилы, палки, точильный камень, расчёски необычного размера, какие используют для очищения конопли, дрель, долото, молоток, кувалда, несколько воловьих рогов, ножницы, клещи, кусачки, смотанные верёвки и круги и т. д. Все эти инструменты, виденные в сумраке, какой тут царил, казались каким-то ужасающим приготовлением палача. Но когда два молодых жака, плача, рвались назад, проходящий Павлик Сорока шепнул Мацку на ухо:
— Ничего не бойся, отвечай смело и держись стойко.
Мацек всё раглядывал, но, казалось, ничего не боится.
Ввели их на возвышение. Усатый жак возвысил голос среди общего молчания и спросил по очереди:
— Кто ты?
— Я Яцек из Величка.
— Я Ясик из Прошовиц.
И громкий смех разшёлся по зале, а тысяча голосов воскликнуло:
— Бедный Яцек, бедный Ясик!
— Кто ты? — спросил жак-депозитор Мацка.
А близко стоящий Павлик шепнул ему:
— Отвечай: Beanus sum.
И поднимая голубые глаза, Сковронок смело повторил:
— Beanus sum.
— Be — be — be beanus! — закричали все ученики. — Vivat beanus, vivat asinus!
— Quid est beanus? — спросил старший.
А Павлик подсказывал:
— Посмотри, что написано на противоположной стене.
И Мацек проговорил:
— Beanus Est Animal, Nesciens Vitam Studiosorum.
— Vivat Beanus! — повторила толпа на разные голоса.
— Quid est beania? — спросил снова старый depositor.
Но на это все молчали и он сам в сопровождении хора, имитирующего блеяние овец, изрёк:
— Beania est examen vel proba patientiae, потому что вы беаны, приступим тогда к очищению вас от вашей беании oportet enim beaniam in hirco deponere.
Сказав это, он поднял с возвышения три пары воловьих рогов, к которым были привязаны ремешки, и стал их прикреплять к головам беанов. Два помощника, крича и кружась, вскочили на возвышение и начали закреплять их на взъерошенных головах жаков. Мацек совсем не защищался и сам себе привязал огромные рога, а при виде этого странного наряда, снова притихшая на мгновение толпа начала визжать, петь и кричать.
— Притрите им рога, козлятам, пусть у них не растут высоко, притрите. Рогами бьют козы, жакам рога не пристали.
И их сильно толкнули, они даже упали на колени, а магистр depositor подошёл по очереди к каждому и тёр, пилил, потягивая за волосы, щипая за уши, до тех пор, пока привязанные рога не упали.
И на этом ещё не кончилось, ибо он громко спросил:
— Скажите мне, прошу, достаточно ли на этом?
— А! Магистр! Вот это грубияны! Нужно их опилить и обтесать, обрубить, перековать, переделать и умыть, а то на людей не похожи, а что говорить про жаков!
— Смотрите, — кричали они, подходя к возвышению и щипая, дёргая, толкая, нанося удары новичкам. — Кто это? Это маленькие птенцы? Это ли новорожденные барашки, или козлята? Это ослята? Или это неотёсанные колоды дерева? Беаны! Архибеаны!
— Ложитесь на пол, — воскликнул depositor, — вот так, и не двигайтесь!
— Как же вы легли? — закричали другие. — Лицом к нам, как в гробу, глазами наверх.
И мальчики повернулись снова и легли иначе, а depositor, выступив со своими, взял голос, беря в руки верёвку.
— Что будем делать с этими бездарными чурбанами? Это ничего! Возьмите их и обтешите, опилите, выгладите, выскоблите! Может быть, так будут на чего-нибудь похожи.
Тут началось настоящее мучение трёх жаков. Бросились к ним все, дёргая, нанося удары, толкая, разрывая. Одни стянули их верёвками как колоды дерева, другие будто бы обтёсывали, не без многочисленных существенных и болезненных ударов.
