Царь Иисус - Роберт Грейвс
— Господь запрещает мне, — ответила ей Анна, — думать о смерти моего справедливого и благочестивого мужа, который ни разу ничем не попрекнул меня.
Коротко обрезав на голове волосы, она проплакала четыре субботы.
А потом наступило утро, к ней пришла Юдифь.
— Госпожа, слышишь, как смеются на улице? Музыка играет! Ты, небось, и думать забыла про праздник кущей? Снимай траурные одежды. Поедем вместе со всеми в Иерусалим. Проведем у твоей сестры праздник любви.
— Уйди. У меня горе, — сердито отмахнулась от нее Анна.
Но Юдифь не ушла.
— Госпожа! — воскликнула она. — К твоей сестре приедут родичи отовсюду, и, если тебя не будет, они потом замучают тебя сплетнями и пересудами! Зачем же тебе множить свои несчастья?
— У меня горе, — повторила Анна, но уже не так решительно.
Уперев руки в бока, Юдифь храбро стояла на своем.
— Во времена Судей жила-была одна женщина, которая не могла родить ребенка, и ее тоже звали Анной, — сказала она. — И что она сделала? Нет, она не стала сидеть дома и плакать в одиночестве, как старая сова в кустах, а пошла в дом Господень в Силоме праздновать Новый год и там ела и пила, но никому не открывала свое горе. А потом возле одной из колонн Святыни она молча воззвала к Господу, прося дать ей сына, как стригали овец молят о награде. Первосвященник Илий, он тоже родич моего хозяина, увидел, что она шевелит губами и словно корчится от боли, и принял ее за пьяную, но она все рассказала ему и про свое бесплодие, и про насмешки соседей. Тогда Илий утешил ее и обещал, что Господь исполнит ее просьбу, если она рано утром придет в Храм и помолится Ему. Через девять месяцев Анна родила чудесного сына, который стал Самуилом-пророком.
— Неси мне чистые одежды, — решительно проговорила Анна. — Готовь все, что следует. Я еду в Иерусалим, и моя рабыня Юдифь едет со мной.
С улицы до них-донесся громкий крик священника:
— Выходите все и идите на гору Сион в дом Господа!
Анна и Юдифь выехали в Иерусалим, приказав заложить в упряжку белых ослов. Всего у Иоакима было шесть пар белых ослов, но эта была лучшей. Очень скоро они догнали других благочестивых жителей Кохбы, которые отправились в путь на несколько часов раньше, — мужчин, женщин, детей в праздничных одеждах, с корзинами, полными винограда и фиг, и голубей на плечах. Впереди себя они гнали тучного жертвенного вола с позолоченными рогами и в венке из масличных веток. Возглавляли процессию флейтисты.
Во всех деревнях евреи одинаково славят Иегову, поэтому над всеми дорогами клубились облака пыли. Перед Иерусалимскими воротами путники выстраивались в очередь, громко перекрикиваясь друг с другом.
На улицах словно выросли масличные рощи. Зеленые ветки украшали дома, и возле каждых ворот зеленел шалаш. Шалаши были на всех площадях. и на всех крышах. На рынках торговали скотом и птицей для жертвоприношений, а также свежими и засахаренными фруктами и вином. Повсюду сновали мальчишки, предлагая тирсы и айву. Идя к жертвеннику, на котором сжигались подношения, жезлы нужно было нести в правой руке, а в левой — ветки айвы.
Юдифь спросила Анну:
— Госпожа, правда ли, что этот праздник напоминает израильтянам о том, как Моисей водил их по пустыне и как они спали в шалашах, а не в каменных домах? Трудно поверить, что в пустыне было столько зеленых веток.
— Ты права, дочь моя. Этот день евреи отмечали задолго до рождения Моисея, только никому об этом не говори и обо мне тоже, потому что я откажусь от своих слов.
— Госпожа, да ты знаешь больше священников! Расскажи, почему ветки в тирсах связаны по три, и в них ива, пальма и мирт, причем пальмовая ветка обязательно посередине, миртовая справа, а ивовая слева.
— Вряд ли мне известно больше, чем священникам, но я отвечу тебе. Этот праздник'- праздник Плодов и Канун Полнолуния. Когда-то, когда над Эдемом светила полная луна, наша праматерь, Вторая Ева, сломала ветку мирта, понюхала ее и сказала: «Это дерево просто создано, чтобы плести из него шалаш, приют любви», — потому что она жаждала поцелуев Адама. Потом она отломила пальмовый лист, соорудила из него опахало и сказала: «Этим опахалом хорошо раздувать огонь», — потому что тогда Адам любил ее еще как сестру. Этот пальмовый лист она спрятала и, сорвав другой, еще не распустившийся, сказала: «А вот это скипетр. Я дам его Адаму и скажу ему: «Повелевай мной, если желаешь, этим нераспустившимся скипетром». Последней она отломила ветку ивы с красной корой и «колкой листвой и сказала: «А эти ветки подходят для колыбели». Народившаяся луна напоминала колыбель, и ей очень захотелось иметь ребенка.
— Госпожа, а почему ветки айвы несут в правой руке?
— Говорят, наша праматерь Ева дала Адаму вкусить айвы и тем самым заставила его полюбить себя, как ей этого хотелось.
— Значит, звезда из айвы, которую бездетные женщины съедают, чтобы забеременеть…
— Чепуха, — перебила ее Анна. — Я семь лет ела ее с молитвами в каждый праздник кущей.
— Говорят, айва с Корфу помогает.
— Нет. Я два раза посылала за айвой с Корфу, а один раз даже с островка Макрис. Только деньги выбросила.
Юдифь сочувственно поцокала языком.
— Я все испробовала, — вздохнула Анна. Несколько минут они ехали молча.
Кровь бросилась Анне в лицо.
— Твоя старуха, должно быть, болтала спьяну, а ты злоупотребляешь моим доверием. Никогда не повторяй ничего подобного в моем присутствии.
Юдифь молча улыбнулась. Она сама была из иевусеян, потомков ханаанеян, которые считались хорошими рабами и слугами, за что евреи прощали им многие предрассудки. В праздник кущей они тайно поклонялись богине Анате (в ее честь названа деревня Вифания), чья священная львица была родоначальницей колена Иудова, а во время Пасхи, или праздника опресноков, все еще оплакивали ее погибшего сына Таммуза, бога ячменного снопа.
Анна пригласила сестру в дом, и до полуночи они распевали гимны, рассказывали сказки и сплетничали в беседке на крыше. На другой день начался праздник. В жертву принесли козла отпущения, двух баранов, тринадцать волов с позолоченными рогами и четырнадцать овец. Козел был как бы за прошедший год, бараны — за лето и зиму, тринадцать волов — за тринадцать новых лун, а овцы — за первые четырнадцать дней каждого месяца молодой луны. К каждому животному полагалось немного
