Алехо Карпентьер - Век просвещения
Этот жест показался девушке недопустимо развязным.
— А мы в дела не вникаем, — заметила она.
— Да, это было бы нелегко и обременительно, — пробормотал гость.
И, без всякой паузы, он стал рассказывать, что недавно вернулся из Бостона, большого торгового города, где без труда можно закупить пшеничную муку по более дешевой цене, чем в Европе. Как раз теперь он ждет груз муки, часть собирается продать на месте, а остальное отправит в Порт-о-Пренс. Карлос уже собирался вежливо выпроводить этого незваного гостя, который сперва так интересно рассказывал о своей жизни, а потом перешел на ненавистный им предмет — заговорил о купле и продаже, но тут посетитель непринужденно поднялся с кресла и с таким видом, будто он находится у себя дома, направился к стопке книг в углу гостиной. Перебирая томики, он бурно выражал свою радость всякий раз, когда имя автора было связано с какой-либо передовой доктриной — политической или религиозной.
— Я вижу, что вы au courant [14], — объявил он, завоевав этим расположение молодых людей.
И вскоре они уже показывали ему книги своих любимых авторов, а чужеземец снисходительно ощупывал эти издания, даже зачем-то нюхал бумагу и переплеты из телячьей кожи. Затем он направился к физическим приборам и стал собирать какую-то машину, разрозненные части которой валялись в беспорядке на столиках.
— Эта штука также служит для вождения судов, — проговорил он.
В комнате было очень жарко, и гость попросил разрешения снять сюртук; молодые люди были немало удивлены и обескуражены этой просьбой, видя, как бесцеремонно вторгается незнакомец в их заветный мир, который в тот вечер казался тем более странным, что возле «Тропинки друидов» или «Падающей башни» маячила фигура постороннего. София понимала — гостя следует пригласить к столу, однако ее смущало, что чужой человек разделит с ними трапезу: ведь они в полночь ели то, что обычно едят в полдень; но в это время гость, уже успевший наладить квадрант, назначение которого было для них до сих пор загадкой, выразительно посмотрел в сторону столовой, где еще до его прихода был сервирован завтрак, и сказал:
— Я, пожалуй, принесу свои вина.
Он отправился за бутылками, которые, входя в дом, оставил на скамейке, в патио; возвратившись, он торжественно водрузил их на покрытый скатертью стол и жестом пригласил молодых людей занять места. София опять пришла в негодование от неслыханной бесцеремонности пришельца, который, впервые попав в дом, сразу же повел себя как pater familias [15]. Однако братья с таким удовольствием смаковали молодое эльзасское вино, что, подумав о несчастном Эстебане, который только недавно перенес мучительный приступ болезни и теперь с нескрываемым интересом поглядывал на гостя, девушка решила играть роль чуть надменной, но любезной хозяйки и собственноручно передавала кушанья посетителю, называя его «господин Хьюг» и произнося эту фамилию с присвистом.
— Ю-ю-ю-ю-юг, — поправлял он ее, изо всех сил растягивая звук «ю» и резко обрывая его, перед тем как произнести звук «г».
Однако София произносила его фамилию по-прежнему; она отлично поняла, как ее надо выговаривать, но с некоторым злорадством коверкала, и каждый раз по-другому: «Иуг», «Хюк», «Югю»; девушка придумывала причудливые сочетания звуков, а братья весело смеялись, лакомясь при этом праздничными пирогами и марципанами, которые принесла Росаура; вкусные вещи вдруг напомнили Эстебану о том, что наступила страстная суббота.
— Les cloches! Les cloches! [16] — громко выкрикнул гость, с раздражением подняв указательный палец над головой, словно желая этим сказать, что большие и малые колокола в городе слишком уж трезвонят весь день.
Затем наступил черед второй бутылки — на сей раз это было вино из Арбуа. Уже слегка захмелевшие молодые люди встретили ее шумными проявлениями радости и подняли руки, как бы благословляя вино. Осушив бокалы, все направились в патио.
— А что у вас там, наверху? — спросил господин Хьюг, ступив на широкую лестницу.
Перепрыгивая через несколько ступенек, он мигом взлетел на второй этаж и очутился на галерее под самой крышей; галерея эта была ограждена колонками, между которыми шли деревянные перила.
— Пусть он только посмеет войти ко мне в комнату, я его мигом выпровожу оттуда, — пробормотала София.
Но бесцеремонный гость приблизился к последней двери и легонько толкнул ее полураскрытую створку.
— Здесь у нас что-то вроде чулана, — пояснил Эстебан.
Держа свечу над головой, юноша первый вошел в заброшенную комнату, куда он не заходил уже несколько лет. Вдоль стен выстроились баулы, ящики, дорожные сундуки, и царивший тут порядок составлял забавный контраст беспорядку в комнатах нижнего этажа. В глубине виднелся шкаф, где хранилась церковная утварь, он привлек внимание господина Хьюга своей великолепной резьбой.
— Прочно!… Красиво! — негромко сказал гость.
Для того чтобы посетитель мог убедиться в прочности шкафа, София раскрыла его, так что стала видна толщина дверцы. Однако теперь внимание француза привлекли старые одежды, висевшие на металлической перекладине: они принадлежали родным со стороны матери, которые некогда построили этот дом; здесь оказались парадный костюм академика, облаченье прелата, мундир морского офицера, судейская мантия; были тут и наряды дедушек и бабушек — строгие сюртуки, бальные платья из выцветшего атласа, украшенные кружевами, муслиновые платья, позеленевшие от селитры, и перкалевые, и ситцевые; хранились здесь и маскарадные одежды — пастушки, гадалки, принцессы инков, дамы давно прошедших времен.
— Да это сущий клад для игры в живые картины! — вскричал Эстебан.
Не сговариваясь, все разом подхватили его мысль и принялись вытаскивать из шкафа запыленные реликвии, спугнув при этом целые тучи моли; потом они стали скатывать платья по навощенным перилам красного дерева, которые тянулись вдоль лестницы. Вскоре большая гостиная преобразилась в театральный зал, и все четверо начали представлять различные персонажи, становясь поочередно то актерами, то зрителями: достаточно было слегка заколоть одежду булавками, допустить, что ночная сорочка — это римский пеплум или греческая туника, и можно было изобразить какое-нибудь историческое лицо или героя романа, причем пучок латука заменял лавровый венок, курительная трубка играла роль пистолета, а тросточка, подвешенная к поясу, сходила за шпагу. Господин Хьюг, явно тяготевший к античности, поочередно представлял Муция Сцеволу, Гая Гракха и Демосфена, — зрители быстро разгадали в нем греческого оратора, когда он вышел в патио на поиски камешков. [17] Как только Карлос взял в руки флейту, а на голову надел картонную треуголку, все хором признали в нем Фридриха Прусского [18], хотя он долго упорствовал и доказывал, что хотел изобразить флейтиста Квантца. Эстебан принес из своей комнаты игрушечную лягушку и принялся изображать опыты Гальвани. Однако юноше пришлось этим и ограничиться, ибо пыль, поднявшаяся от старого платья, заставила его расчихаться, а это грозило ему приступом. Предполагая, что господин Хьюг мало осведомлен в истории и искусстве Испании, София не без задней мысли изображала сначала Инес де Кастро, затем Хуану Безумную, потом знаменитую «Судомойку» [19]; под конец девушка состроила ужасную гримасу, обезобразившую ее лицо и придавшую ему тупое выражение, — никто не мог понять, кого она представляет, а София под протестующие возгласы зрителей объявила, что имела в виду «некую инфанту из королевского дома Бурбонов». Уже перед самым рассветом Карлос предложил устроить «grand massacre» [20]. Привязав костюмы нитками к проволоке, натянутой между стволами пальм, они приладили сверху ярко раскрашенные шутовские личины, вырезанные из бумаги, и принялись сшибать костюмы мячами.
— На приступ! — вопил Эстебан, давая сигнал к атаке.
И на землю падали прелаты, офицеры, придворные дамы, пастушки, а громовые раскаты хохота, поднимавшиеся к небу из узкого колодца патио, должно быть, слышны были на всей улице… Взошло солнце, но они все еще продолжали свою игру, швыряя пресс-папье, кастрюли, цветочные горшки, тома энциклопедии в раскачивавшиеся на проволоке костюмы, которые им не удалось сбросить наземь мячами, и бурно предавались какой-то неистовой радости.
— На приступ! — по-прежнему вопил Эстебан. — На приступ!…
В конце концов они кликнули Ремихио и приказали ему заложить экипаж, чтобы отвезти гостя в ближайшую гостиницу. Виктор распрощался с хозяевами, он в пышных выражениях благодарил их и обещал снова прийти вечером.
— Ничего не скажешь, это — человек! — объявил Эстебан.
Молодым людям пора было уже облачаться в траурную одежду и идти в храм Святого Духа, где им полагалось отстоять очередную заупокойную мессу ради вечного блаженства их отца.
