Евгения Демина - Хозяйка мельницы
Радимичи гостили ещё два дня, пока Драгомир умывался настоем кровавника,[51] а его храбры всё чаще задевали Ростиславовых локтями в сенях. Варяги по сеням не слонялись: были дела поважнее.
Багровела трава у хлева, коптились днища котлов, бухло тесто для коровая. Гремели сундуки, легла на скамью кунья шуба,[52] ждёт невесту огневой наряд.
Любашка не показывалась на людях, над ней пели сёстры, укладывали приданое, плакали.
Плакала сама Любашка или нет — блёклым голосом повторяла за девушками:
— Не давай, кормилец-батюшка,Своего-то слова верного,Не крепи-ко меня, девицу,Крепко-накрепко да навеки…
На свадьбу Драгош не остался, ушёл накануне, рано утром. Княжичи сами вешали за ним засов.
Усадьбу накрыла тишина, только солнце щекотало ставни — цеплялось, чтоб подняться выше, птахи купались в пыли, гнус гудел… Хлестали по пёстрым бокам хвосты, стадо лилось на луга. Конюхи с Владком пошли проведать табун.
Ограда разломана, кони мечутся, и меньше их… чуть не вполовину. Сторожа? У одного лицо вчистую выедено, второй поломан весь, сказать ничего не успел, только кровь ртом пошла.
Рванулась братина на поиски. След остыл, лошадей и не сыщешь. Целыми привели только двух, с остальных — то копыта обглоданные, с кого — хвост, с кого — зубы. Принесли красные ошмётки — разорванная в клочья рубашка-целошница.[53] Будет переполох и на женской половине…
Ростислав рвал на себе волосы, братья-волки рядком сидели на поленнице и в четыре голоса причитали над косточками. Из женского дома никто не показывался.
— Боятся, — прошипел князь. — Правильно делают. А ну все за мной.
Пегая стая хлынула мимо курятника, трое серебристо-чёрных волков впереди ткнулись носами в руки князя. Он поскрёб им за ушами и под салазками.
Четвёртый остался: прижимал лапой конскую ногу и сипло постанывал.
Выпорхнула из светлицы Хильдико, покружила над поленом, потрепала аспидный загривок.
— Не плачь, Ворон-то твой жив…
Владко громко шмыгнул:
— Как ты не поймёшь. Я же не с одним Вороном… Я их всех кормил, поил, объезжал, холостил… Купал, гривы расчёсывал… А теперь всё-о-о…
— А вот и не всё — пока не отомстим, — девушка задумалась.
— Мы этого не оставим… Будь у него стада, всем глотку перегрызём… Я с него шкуру спущу-у-у…
Хильдико обняла его и погладила по голове. Волосы были пушистые и горячие.
— Я бы сама спустила — за брата. Но придётся остаться… Буду удачу вам звать.
— Да… Видно то нам Недоля плакала. Хотя… — направил покрасневшие глаза на Хильдико. — Я всё равно не верю. Что-то здесь не то… Страшно. Вешка теперь засыпать боится: «Вдруг тоже не проснусь». Вроде не младенец — восемь лет — должен сам уметь оберечься. К нам в постель лезет, а за ним Радей, потому что одному тоже страшно…
— Добричка не боится. Наоборот, любопытничает: «Видела мельницу? Видела мельницу?».
— Да есть она, эта мельница, я видел. А кстати, ты похожа на ту девушку.
— Какую девушку?
— У мельницы девица была. Во сне у нас. Ты сны читать умеешь?
— Сны-ы?.. Плоховато… Не сильна я в этом.
— Рогнеда читает, а тоже не помогла… А мельница на север отсюда. Может, переход дневной…
— Думаешь, ведьма там поселилась?
— Ведьма… Если не посильнее…
— Я попробую узнать.
Солнце переступило полдень, поволокло тени против травы. Соколиная и волчья откинулись на дровяной укат. О верхние поленья стукнулось подклёванное яблоко, зелёное ещё и жёсткое, как голыш.
Владко вдруг полез за пазуху.
— Хильдико…
— Что?
— Вот это тебе.
На пальцах у неё повисла нитка речного жемчуга, розоватого и вытянутого — как зёрна.
Пошло бы к красному наряду с белой вышивкой…
— Мне ли? Не хочется чужую судьбу примерять.
— Тебе, тебе, — Владко подвинул к ней её же руку. — Носи, не бойся. Вернусь — проверю. Не вернусь — всё равно носи.
— С замочком?
— Дай я.
Девушка закрутила волосы. Надо ж, подарки. А что взамен попросит?
— Хватит, щекотно.
Шершавые ладони нехотя соскользнули и снова принялись баюкать копыто.
— А знаешь, там с медведями косуля была. Мелкая такая, вздорная. Ни дать ни взять сестра.
— Значит, она сама?
— Видать порезвилась. И платье изорвала, и как коней бьют, посмотрела… Не прощу.
Он замолчал. Хильдико обернулась и увидела брата. Спрятала ожерелье под рубашку.
— Куда оселок[54] дела?
— Почему сразу я?
— Секиру точила?
— Я к вам заходила, с собой не брала. Ищи.
— Пойдём, поможешь. Чем бездельничать.
— Полтабуна задрали. Жалко.
Аскольд шагнул ближе. Хильдико встала.
— Жалко? А меня тебе не жалко?
— А мне твоя Любашка сразу не понравилась. Я тебе говорила. У Эрика две дочери: Торварда и Сванхильд. Бери на здоровье. Торварде ты нравишься. Так нет, тебя сюда потянуло.
— Тебя, смотрю, тоже, — он сдёрнул Владка за шиворот. — Целыми днями за тобой вьётся. Раз она тебе нравится, собирай-ка вено, утренний дар, езжай к нам в Свитьод,[55] я тебя на поединок пошлю, а там посмотрим…
— Я у тебя невесту увёл, что ли?.. Погоди, а к сестре твоей уже кто-то сватался?
— Может и сватался, да не твоё дело.
— А Светан сказал, у ней нет жениха…
— Дурака-то не строй. И кости эти убери. Нид[56] сочинять на дружка своего будешь. С которым вы вместе росли и который вас с детских лет знает.
— Эй, Владко! Проревелся? Батька ждёт.
Братья, легки на помине. Щиты несут.
— Видеть вас всех не могу! — Аскольд забыл про сестру и умчался за угол.
— Стой! Ну догоняйте, что ли! Сейчас вторые полтабуна нам порвёт!
Но Аскольд шёл на женскую половину. Ему навстречу выглянула Невенка с вёдрами, ойкнула и прыгнула назад. Девушки попрятались по углам и наблюдали, как варяг трясёт старшую княжну. Рогнеда прятаться не собиралась, нахлестала ему по щекам и дала воды.
— Кабы не моё брюхо, я бы вмиг её догнала. А остальные у нас спят очень крепко, — обвела обсидианными зрачками светлицу, и сёстры присели пониже.
Добричка тихонько плакала над тряпками, с которых сыпались нитки и бисер:
— Мы для неё вышивали, а она…
Пусть это будет самой горькой твоей обидой.
Конунг побыл там ещё немного, но нужно было готовить оружие к битве. В мирное время оно засыпает, а пробудившись, чует сильный голод. Затем и наносят на него руны, чтобы дитя огня, воды, земли и ветра было покладистей и разбирало дорогу… Наточить ему зубы, почистить шкуру — ручной зверь должен знать заботу, иначе одичает.
Владко всё там же, уныло отгоняет мух хвостом. Братья взяли его под руки, отняли кость и увели. Хильдико вертится рядом, заметила — вжалась в столб под навесом. Аскольд только отмахнулся.
Девушка обхватила опору. Что она может сделать? Брат сам не свой, Владко слезами умылся, девицам досталось от тех, от других и от третьих.
Её подёргали за ленту в волосах. Ольгерд и Баюс.
— Хильдико! Точильный камень куда дела?
— Да почему я-то? Я с вами вообще не живу!
— Ну у тебя девки ножи чем-то точат?
— У нас своё.
— Так одолжи.
Постучала по оконнице.
— Рогнеда!
— Ой! Напугала.
— Точило подай.
— Зачем?
— Вон, попросили.
Рогнеда увидела двоих воинов и гордо вскинулась:
— Ничего своего нет. Стол — подай, точило — подай.
Скрылась из вида, пошарила где-то, вновь показалась и протянула брусок:
— Нате. Хильдико, слушай, ты мне нужна. Помнишь, три дня назад, ты тогда в воду смотрела — как это делать?
— Вот они знают.
Побратимы переглянулись.
— Тебе зачем? — спросил балт. — На Драгомира?
— На кого же?
— А с кем нам воевать тогда? Ты вот что, подскажи, где глины накопать или воска взять.
— Воск есть. Годна собрала. Все борти[57] за мёдом облазала, а у меня тесто взошло — и куда всё теперь?
— И место потемнее.
— Можете в погреб залезть. Пущу, открою. Только меня научите.
— Ты нам колдовство не испортишь? Животом своим?
— Я-то не испорчу. А вот тебя кто испортил? Полудница сковородкой огрела?[58]
— Зато остальное всё цело.
— Ну заходите уже.
Пока обогнули терем, Ольгерд нашептал что-то приятелю, и Баюс толкнул Хильдико:
— Это кто? Старшая дочь конунга?
— Да, Рогнеда её зовут.
— Я не пойму, она замужем или нет?
— Нет. С братьями живёт.
Баюс кивнул и прильнул к уху Ольгерда.
Княжна сама спустилась с ними, не боясь оступиться. Захлопнула крышку, зажгла осторожно лучину и села на ступеньку. Баюс взял у неё комок воска, вылепил человечка. Рогнеда подняла щипцы повыше, чтоб воск не растаял.
