Иван ФИРСОВ - От Крыма до Рима(Во славу земли русской)
Остерман пригласил генерал-фельдмаршала Бур-харда фон Миниха и адмирала Головина. Первый верховодил Военной коллегией, второй председательствовал в Адмиралтейств-коллегий.
— Ныне обстоятельства располагают к возврату державы нашей на берега Черного моря, — испытующе глядя на Миниха и Головина, степенно начал, как обычно, не спеша, с расстановкой Остерман.
«Видимо, войну султану объявим», — обрадовался в душе Миних, которому давно грезился жезл генералиссимуса.
Но первый кабинет-министр разочаровал его:
— Первым делом, полагаю, надобно двинуть полки генерала Леонтьева в Крым. Войну Порте объявлять покуда не станем, отговоримся, мол, хана крымского проучить надобно.
Миних самодовольно ухмыльнулся:
— Туркам все одно войну объявим. Мы теперь в силе. Глядишь, Константинополь отхватим.
Остерман перевел взгляд на Головина.
— Тебе ведомо, Змаевич на Дону изготовил пушечных прамов6 полсотни и галер столько же. В Брянске для подмоги на Днепре и у моря на верфях замешкались. Надобно там теребить Дмитриева.
Остерман, как всегда, непроницаемо хранил безразличие на лице, но все же едва заметно улыбнулся краешком губ.
— Начнем штурм Азова, тогда и войну объявим Порте. А там, с Божьей помощью, и Черное море у басурман отвоюем.
* * *
Понт Эвксинский, как звали Черное море древние римляне, издавна служил связующей акваторией для торговых связей и ареной борьбы народов.
Во времена Рюрика киевский князь Олег воевал на судах Царьград, Константинополь, столицу Византии. Нашествие османских турок навсегда отрезало этот благодатный край от европейских стран. Но поскольку Стамбул, так турки назвали Константинополь, лежал на важнейших торговых путях, между Европой и Азией и здесь пребывал турецкий султан, все европейские державы посылали сюда своих лучших дипломатов.
Отправляя к султану Ивана Неплюева, Петр I сохранил за ним все привилегии морского офицера.
Вначале за успехи пожаловал чином капитана первого ранга. Апраксин чтил заветы Великого Петра, Неплюев стал при нем капитаном-командором, а затем и шаутбенахтом, то есть контр-адмиралом. Того ни прежде, ни после Неплюева не случалось в дипломатических апартаментах Коллегии иностранных дел.
В прошлом, 1735 году Неплюев стал прибаливать и запросил отзыв для лечения. Вместо него резидентом назначили Алексея Вешнякова.
Передавая ему дела, Неплюев вводил Вешнякова в курс дела:
— Послы Швеции да Франции испокон, сколь помню, ужами вьются перед турками, дабы нас, россиян, отсель выжить. Более того, ночью спят и во сне видят, как бы подлость нам какую свершить. Натравливают султанских чинов, визиря да рейс-эфенди супротив нас, дабы те всякие подлости в уши султану нашептывали.
Неплюев долго, не один день терпеливо объяснял тонкости интриг, заводимых недругами России.
— Им што, втравить султана супротив нас в войну, а самим, хоть бы тем же шведам, позариться на наши Северные земли. Когда в Польше свара заварилась с Лещинским, шведы да французы каждодневно науськивали турок супротив нас.
Вешняков хорошо помнил и знал всю подоплеку этих интриг по переписке с Коллегией иностранных дел, где он тогда служил.
— Особо, Алексей Андреевич, опасайся происков Вильнева, француза. Он воду мутит каждый год. Сам ведаешь, крымский хан за Кабарду вступился, калмыков возбуждает против нас, а Вильнев все прошлые лета подстрекал рейс-эфенди7 . Покуда Лещинский из Данцига не сбежал, Вильнев только и мечтал, как бы турки войной на нас пошли.
Прощаясь, Неплюев кивнул в сторону южной окраины. Где-то там, среди минаретов, высились крепостные стены Едикуле, мрачного Семибашенного замка.
— Меня-то беда миновала, в Едикуле не привелось отсиживаться, как графу Толстому, Шафирову да Шереметеву, генералу. Гляди, остерегайся, но и не падай духом, ежели беда какая приключится. Россия о тебе помнить будет, завсегда вызволит.
На исходе осени обширная бухта Золотого Рога особенно живописна. Над зеркальной гладью носятся неугомонные чайки, чиркая крыльями по воде. Вдоль длинных причалов торгового порта Галаты выстраиваются сотни больших и малых судов из дальних морей и океанов. Венецианцы, испанцы, французы и генуэзцы — кого только не встретишь на пристанях и в торговых рядах! Изредка, словно диковинки, мелькают и русские купцы, потеющие в засаленных кафтанах.
Прохаживаясь вдоль бесконечно длинных торговых рядов, резидент Вешняков воочию убеждался, как наживаются на торговле и султанские таможенники, и левантийские, греческие, генуэзские и прочие купцы.
Такие прогулки Вешняков совершал обычно с утра, а, отдохнув в послеобеденное время, ближе к вечеру отправлялся коротать время в гости к австрийскому посланнику.
В последнее время его все чаще вызывают в Порту, и встревоженный рейс-эфенди в очередной раз высказывает тревогу о походе русских войск в Крым. Приходится каждый раз ловчить, изворачиваться, ссылаться, что крымский хан нарушает границы России, и к тому же он не является подданным султана, а лишь его союзник.
Каждый такой визит Вешняков вынужден обставлять для ублажения турок подарками. Для рейс-эфенди обязательно пару-другую соболей, для чиновников рангом пониже и подарки поскромнее.
Быстро промелькнули для Вешнякова первые месяцы в Стамбуле. Ранней весной нагрянула беда, которую предвидел Неплюев. В первых числах апреля во дворе русского посланника появился турецкий чиновник. Без обычных церемонных поклонов он сухо передал секретарю посольства приглашение для резидента.
— Великий визирь ожидать будет его в Диване8 . Когда чиновник скрылся, встревоженный секретарь направился к Вешнякову.
— Сие неспроста, Алексей Андреич, — за многие годы старый служака до тонкостей знал обычаи и нравы турецкого этикета. — Положено вас в Порте принимать, а Диван означает принижение.
Слушая секретаря, Вешняков думал о другом. Вчера прискакал запыленный гайдук из Киева, привез срочный пакет. В последнее время, каждый раз распечатывая почту из Петербурга, Вешняков ловил себя на мысли, что наконец-то все определится. Это ожидаемая резидентом нота с объявлением войны. Вчера это волнение улеглось разом и как-то полегчало на душе. В конверте оказалась та самая бумага.
Теперь Вешняков мог лишь гадать, известно ли о ноте великому визирю. Так или иначе — семь бед, один ответ. Присланную бумагу вручать надо сегодня.
— Мне ведома причина, — просто ответил Вешняков секретарю, — ты наряди-ка со мной переводчика и канцеляриста. Сам оставайся здесь. Вскрой все архивы, все, что тайное и не должно туркам попасть в руки, предай огню. Нынче я передам визирю весточку о войне с турками.
Соблюдая все церемонии, в сопровождении гофмейстера, чауш-паши, переступил Вешняков порог большого зада Дивана. Вдоль стен сидели на шелковых подушках министры, щеголяя друг перед другом богатством тюрбанов и сверкающими алмазами и сапфирами на кольцах, унизывающими пальцы.
Как обычно, великий визирь сидел в углу на расшитой золотом софе.
Не успел Вешняков развернуть ноту и с поклоном передать ее визирю, как тот движением руки остановил его и что-то резко произнес по-турецки.
— Он говорит, что вы все время его обманывали, русские лживы, и сейчас, когда вы опять будете его одурачивать, русские полки штурмуют Азов и вступают на земли Крыма.
Выслушав переводчика, побледневший Вешняков молча, с поклоном протянул визирю ноту.
Тот небрежно вырвал ее из рук резидента и, не глядя, передал толмачу. Когда тот зачитал главное, о чем шла речь, о войне, визирь вскочил и, гневно раздувая ноздри, гортанно закричал, указывая рукой на дверь.
Вешняков правильно истолковал красноречивый жест визиря и, пятясь, вышел из зала. Вслед ему неслись крики, которые он понимал без перевода:
— Аллах да покарает неверных!
В приемной зале чауш-паша загородил дорогу и бесцеремонно протянул руку в сторону:
— Вам придется подождать здесь указания высоко чтимого султана о вашей дальнейшей судьбе.
Решение султана объявили вечером, перед заходом солнца.
С этой ночи потянулись долгие месяцы томительного пребывания Вешнякова в сырых подземельях Семи-башенного замка.
* * *
Гнев великого визиря объяснялся просто. В эту кампанию 1736 года русские полки безусловно брали верх над турками.
Корпус фельдмаршала Петра Ласси наглухо обложил гарнизон Азова, с моря доступ к крепости преградили суда Донской флотилии контр-адмирала Петра Бредаля. Турецкие линейные корабли, фрегаты и галеры с помощью и припасами маячили на горизонте. Мелководье мешало войти им в устье Дона. Перегружать подмогу на мелкие гребные суда турецкий адмирал не решался. Разведка донесла, что на подходе к устью ощетинились на судах три сотни орудий русской флотилии. Вступать с ними в схватку мелким судам было бессмысленно.
