Луиджи Малерба - Греческий огонь
Военный кортеж пересек Вал Константина и сделал первую остановку на Форуме Быков, где представители корпорации городских ремесленников преподнесли победоносному стратигу памятные дары: расшитую золотом шелковую тунику, серебряную медаль с его изображением, золотое кольцо с выложенным на нем финифтью рисунком скрещенных мечей, кожаный щит и наконец шлем, сработанный общими усилиями золотых дел мастеров, кожевенников и ювелиров, украшенный золотым обручем с рельефным орнаментом и напоминающий императорскую корону.
Неизвестно, понял ли Никифор намек, только представители корпорации горожан заметили, что за шлем он благодарил их более горячо, чем за другие дары. Военный кортеж вновь возобновил свое шествие к Форуму Волов и дальше на Ипподром, где обычно завершались торжественные парады, после чего победителя принимали во Дворце.
Чтобы не вызывать подозрений, Бринга намеревался выйти навстречу Никифору в золотом плаще магистра во главе небольшого отряда своей личной охраны, тоже в парадной форме. Верные и беззаветно преданные ему сирийцы должны были броситься на Никифора и арестовать его до появления дворцовой гвардии под предводительством Нимия Никета. 11икому не доверяя, Бринга решил, что обойдется силами своих сирийцев. Несмотря на договоренность с этериархом об участии дворцовой гвардий в аресте Никифора, он считал, что достаточно и того, чтобы они не перешли на сторону противника, а об остальном он собирался позаботиться сам со своими людьми.
Бринга продумал все до мельчайших деталей. Первым делом надо было затащить Никифора в подвал под императорскими трибунами и ослепить, с тем чтобы войска, даже если бы им удалось освободить своего полководца, не смогли провозгласить его императором. После ослепления его должны были завернуть в мешковину и незаметно перенести в одну из тайных тюрем Дворца. Но действовать надо было быстро, чтобы успеть осуществить захват Никифора до провозглашения его императором на Ипподроме.
Бринга вообще предпочитал ослепление всем прочим видам наказания и частенько к нему прибегал. Обычно это наказание применялось к заговорщикам, к тем, кто покушался на честь и достоинство императора, членов его семьи и людей, приближенных к особе государя. Многие еще помнили, как евнух приказал ослепить повара только за то, что тот пересолил жаркое из кролика и тем самым будто бы покушался на его, Бринги, здоровье, а следовательно, и на его жизнь. Потом портного, который сшил ему слишком узкую и короткую тунику, оскорбив его честь и достоинство, и наконец придворного врача, видевшего магистра обнаженным, когда лечил от таинственной кожной болезни. Бринга был сторонником ослепления не только из-за эффективности этого средства, которое раз и навсегда обезвреживало преступника, но и из-за его символического значения, провозглашавшегося в приговорах императорского суда. На эти высказывания он мог бы сослаться, если бы ему вдруг вменили в вину наказание, которому он собирался подвергнуть Никифора Фоку.
Когда корабль, влекомый лошадьми, остановился в центре Ипподрома, из-под портика Дворца Дафни появился отряд гвардейцев, возглавляемый Иоанном Брингой, облаченным в золотой плащ высшего сановника империи. Медленным шагом, как и подобало в данном торжественном случае, евнух вместе со своим эскортом направился к кораблю, с которого Никифор, прежде чем сойти на землю, все еще приветствовал толпу. Тем временем метальщики поддерживали постоянный огонь под котлом сифона, а другие не спускали глаз с Бринги и его гвардейцев, идущих по центру Ипподрома.
И вот, когда Бринга и его отряд оказались на расстоянии двухсот шагов от корабля, Никифор скрестил руки и поднял их над головой: это был сигнал. В то же мгновение ствол сифона был наведен на центр Ипподрома, по которому шел евнух. Один из метальщиков поджег фитиль, и в сторону евнуха с гулом полетел огненный шар. Бринга и его гвардейцы слишком поздно поняли, что произошло, — спастись они бы уже не успели. Отряд был полностью уничтожен огнем первого снаряда, но сразу же вслед за ним был пущен второй, который уже просто ударился в землю, рассыпавшись множеством искр и огненных змеек. На мгновение наступила полная тишина, а затем над толпой взметнулся крик ужаса: началась паника, многие в смятении бросились бежать.
На песке Ипподрома лежали обугленные трупы, вернее, части разорванных на куски и разбросанных по всему полю тел.
Несколько солдат корчились на земле, пытаясь содрать с себя кипящую смолу, которая уже сожгла их одежду и теперь пожирала плоть. Тело Бринги, еще узнаваемое по лохмотьям золотого плаща, вздрагивало в предсмертных судорогах. Дым, чад и запах горелого мяса, казалось, возбуждали толпу, над которой стоял смешанный гул голосов и пронзительных криков. Теперь, когда Никифор Фока уничтожил своего самого опасного противника, народ и солдаты победоносной армии были готовы незамедлительно провозгласить его императором, но командиры получили строжайший приказ не допускать провозглашения на щите, как это не раз происходило в подобных обстоятельствах. И вот, вместо того чтобы поднять своего стратига на щит и внести в Тронный Зал, они подчинились приказу сопровождать его до входа в Храм Святой Софии, предоставив привилегию коронации патриарху Полиевкту.
Обратив в буквальном смысле слова в прах своего главного врага при дворе, Никифор Фока направился к Храму Святой Софии с зажженной свечой в руках, дабы вознести благодарение всемогущему Господу, даровавшему ему победу над врагами империи в далеких азиатских регионах, и особенно над теми, которые ожидали его в Константинополе. В Храме его встретил патриарх Полиевкт, который, будучи уверен, что исполняет волю народа и армии, возложил ему на голову корону василевсов и возвел на престол вместе с двумя малолетними сыновьями Феофано — Василием и Константином.
Командиры и простые воины, столпившиеся под священными сводами Храма, с недоумением спрашивали себя, каким образом у патриарха оказалась под рукой эта золотая корона, украшенная рубинами, наверняка не случайно и не в одночасье сработанная константинопольскими ювелирами. Но вопросу этому так и суждено было остаться без ответа, тем более что и сама церемония оставляла впечатление хорошо и заранее организованной. И вот Никифор Фока, уже император, с короной на голове и в простом солдатском плаще, произнес твердым и мужественным голосом свою короткую ответную речь на торжественное приветствие патриарха.
— Я пришел в Храм Божий, чтобы возблагодарить Господа, а не для того, чтобы короноваться на трон василевсов. Но коль скоро корона была возложена на меня самим патриархом, с Божьего соизволенья, от имени народа и армии, я проявил бы черную неблагодарность, если бы не принял ее. Небо устало от тщеславия, спеси, праздности, алчности и роскоши, в которых погрязли придворные. Я — солдат, человек верующий и хочу остаться таким на все то время, что Господь Бог сподобит меня пребывать на троне Священной Византийской империи. Я отдам все свои силы служению делам государства, но это не помешает мне взяться за меч, если понадобится для защиты империи, и не пощажу своей жизни ради веры. По примеру мудрецов древности я буду жить по законам умеренности и чести, и это касается не только меня, но и придворных, которых я должен буду утвердить в их прежних должностях или назначить на новые, чтобы они помогали мне в трудном искусстве управления государством. Многие годы я жил в военной палатке, шагал по пустыням, обдуваемым знойными ветрами, и плавал в штормовом море, но понимаю, что пускаюсь сегодня в гораздо более трудное и рискованное предприятие, чем защита империи на полях сражений. Надеюсь, что Господь в своем безмерном великодушии даст мне силы, твердость, скромность и другие добродетели, которые сделают меня достойным короны, возложенной на мою голову патриархом в этом священном месте.
Закончив свою речь, Никифор Фока преклонил колени перед патриархром Полиевктом и предавался молитве до тех пор, пока святой отец собственноручно не поднял его.
8
С лоджии Дворца Дафни Феофано наблюдала, как корабль проплывает под центральной аркой, у входа на Ипподром. Там, внизу, на посыпанной песком дорожке, где проходили конные состязания, теперь разыгрывалась кровавая схватка не на жизнь, а на смерть между стратигом Никифором Фокой и магистром Иоанном Брингой. Схватка, от которой зависела также и ее судьба, продолжение или конец ее жизни в неге и роскоши, конец преступлениям И злоупотреблениям властью, которые она постепенно превратила в свою привилегию. Феофано знала, что в день, когда она лишится трона, ее никто не пожалеет. Она знала, что ее ненавидят и боятся, что она не может никому доверять и что, лишь укрепив свою власть, она могла бы рассчитывать на что-то в будущем.
Когда она увидела с лоджии два огненных снаряда, выпущенных с корабля Никифора, а потом то, что осталось от Бринги и его гвардейцев на беговой дорожке Ипподрома, она испытала огромную радость: кто-то, то ли на небесах, то ли под землей, на ее стороне. Феофано никогда не доверяла Бринге, хотя и подчинялась в силу необходимости приказам и решениям магистра, нехотя следовала его советам, продиктованным, во всяком случае так она считана, неизбывной злобой. Кто мог бы убедить ее в том, что дерзость Льва Фоки во время Аристотелева обеда не была инспирирована самим же вероломным советником? И почему Бринга всегда оказывал покровительство пяти сестрам покойного Романа II? Почему он позволял им делать и говорить все что вздумается у нее за спиной? Феофано была уверена, что евнух не упускает случая, чтобы поставить ее в неловкое положение, опозорить или оговорить, прекрасно понимая, что, чем сильнее падает авторитет регентши при дворе и в народе, тем больше возрастает его собственный авторитет, укрепляется его власть.
