Зинаида Чиркова - Проклятие визиря. Мария Кантемир
Здесь, на границе, посла должны были встретить пристава султана, чтобы сопровождать его до самого Стамбула, но, сколько ни оглядывал Толстой встречавших, нигде не видел ни характерных турецких одежд, ни бунчуков — конских грив на длинных копьях. И он понял, что все разговоры в Москве насчёт этой встречи обернулись ничем. Уже этого первого условия договора султан не выполнил. Никто из Стамбула не приехал встретить русского посла.
Конники расступились на две стороны, вперёд вышел грузный человек в расшитом золотом камзоле, с седыми, развевающимися волосами. Он низко склонился перед Толстым, тяжело вылезшим из своей роскошной кареты.
— Господарь Молдавии Константин Дука кланяется тебе, великий посол, хлебом-солью, — заговорил человек мягким певучим голосом.
И тут же перед Толстым явились молодец с молодицей в ярких молдавских костюмах с роскошным караваем хлеба на расшитом рушнике.
Толстой призвал толмача, умевшего говорить и по-молдавски, и по-турецки, и тот шёпотом перевёл ему на ухо то, что произнёс залитый в золотые позументы великий ворник молдавского господаря.
Делать нечего, пришлось Толстому отломить краешек румяного хлеба, обмакнуть его в солонку, поставленную на вершину пышного каравая, и разжевать на виду у всех.
Но едва кончилась эта церемония, как Толстой приступил с вопросом к знатному молдавскому боярину:
— Почто на границе не встретили меня, яко посла великой державы, турецкие пристава?
— Не гневайся, великий посол, — опять низко склонился перед ним ворник, — не приказано султаном приезжать на молдавскую землю туркам. У нас тут своя страна, мы княжество молдавское, у нас свой господарь. А стражи наши проводят тебя до самой границы с Туретчиной и уж там с рук на руки сдадут турецким приставам.
Толстой с недоумением прослушал объяснения ворника. Как же так, с одной стороны, вроде бы Молдавия под властью султана, это его подневольное княжество, а с другой — значит, самостоятельность крайняя, коли нельзя турку появляться здесь...
Тут крылось что-то непонятное, какая-то уловка, хитрость, но пока что посол решил не вдаваться в слишком глубокие разговоры и сделал вид, что поверил этому объяснению.
— Только я не двинусь с границы, — твердо сказал он, — доколе не прибудут пристава и не будут провожать меня до самого Стамбула.
Ворник пожал плечами. Дело посольское, не его, — как хочет, пусть так и будет.
И он передал гостеприимное приглашение господаря пожаловать в столицу Молдавского княжества — Яссы, чтобы господарь мог засвидетельствовать своё почтение и уважение высокому гостю из Московии.
И опять засомневался Толстой: что, если это ловушка?
Но делать было нечего. Посол распорядился стать табором у границы, поставить усиленные посты вокруг лагеря и налегке собрался в столицу Молдавии. «Что будет, то будет, — думал он, — к тому времени, как приеду, авось и пристава турецкие подоспеют». Во всяком случае, не двинусь с места, пока султан не пришлёт своих сопровождающих... Обиду он, посол, стерпит, а великой державе убыток, урон в чести и достоинстве».
Потому он сел налегке на коня, взял с собой с десяток хорошо вооружённых солдат и поскакал за великим ворником.
Ещё в столице царь велел ему присматриваться к обычаям и порядкам стран, которыми доведётся проезжать, а особливо следить, сколько армий, как вооружены, — словом, разведывать всё, что может впоследствии пригодиться: всё равно войны с турками не миновать, хоть и откладывалась она пока на неопределённое время: турки всё ещё не простили Петру взятия Азова, неприступной этой крепости на Азовском море. Понимали, что рвётся Россия к морям — к Балтийскому на севере, к Средиземному на юге — и потому запирали вход туда всем русским кораблям.
Трое суток понадобилось Толстому, чтобы добраться до Ясс. По пути удивлялся он мягкому и красивому климату Молдавии, её плодородным полям, дружным всходам, цветущим деревьям, но больше всего поражали его крохотные мазаные домишки, слепленные кое-как из глины, навоза и соломы, частые пожарища на месте былых строений, торчащие в небо каменные трубы, только и сохранившиеся от былого селения, и необыкновенная крестьянская бедность. Едва лишь отъехали от границы, как отряд окружила толпа оборванных, грязных детей, с мольбой протягивающих руки к путешественникам. Толстой хотел было достать и кинуть деньги в эту толпу, но встревоженный ворник через толмача усердно объяснил ему, что делать этого нельзя ни в коем случае: сразу набегут такие толпы нищих, что им и не пробраться будет через них и придётся действовать оружием, а этого бы не хотелось. Народ изголодался, теперь, весной, запасы все кончились, и только молодая травка спасает от голодной смерти...
Толстой с недоумением выслушивал эти объяснения ворника, но взгляд его теплел от вида недавно посеянной и дружно взошедшей пшеницы, мягких волн уже высоко поднявшегося овса, завязывающихся метёлок проса, а разбросанные по лугам гурты овец говорили о том, что хозяева рады молодой траве и спешат подкормить свои стада. Видел он и тощих, заморённых коров, изредка встречались в пути и стада тучных, откормленных молочных красавиц.
«Конечно, — раздумывал Толстой, — и у нас, в России, так же вот: откормленные стада у богачей-помещиков и тощие да заморённые — у крестьян». Но хорошие стада встречались редко, ещё реже — богатые усадьбы, обустроенные деревянными хоромами и деревянными же конюшнями да кое-где обнесённые добротными плетнями. Чаще были на виду скособоченные мазанки с подслеповатыми крохотными окошечками, затянутыми бычьим пузырём.
«Знать, несладко в турецкой неволе», — иногда подумывал Толстой, но напрямую спросить у ворника не хотел: кто знает, как отзовётся его слово в самом Стамбуле. Он не желал неприятностей с самого начала своей службы в Туретчине.
Целый отряд сопровождал посла России. Пестрели синие и красные мундиры статных конников, офицеры щеголяли шарфами через плечо поверх кафтана, камзола, коротких лосин.
Оглядывал Толстой и молдавских оруженосцев, следовавших за ворником, — убогие, самодельные мундиры разных цветов, чаще серого или тёмного, барашковые шапки, косматые лошадки. И в душе он радовался: всё-таки образовал царь свою армию на манер европейских стран. Красота и разнообразие цветов, а главное — всегда можно узнать, что это русский солдат. Впрочем, взгляд его только скользил по окружающим. Гораздо больше его интересовала страна, по которой он ехал впервые. Запомнил Пётр Андреевич слова мудрого царя — внимательно приглядываться ко всему, не сильно расспрашивать, а лишь мотать на ус да потом особым условным словом рассказывать обо всём, что видел и слышал.
Курьеров Толстой отправил ещё немного. Пока ехали по Украине, принявшей русское подданство, нечего было особо рассказывать — и так много русских, и солдат, и офицеров, да и важных сановников было тут. А вот теперь здесь, в новой стране, о которой мало кто и слышал на Москве, стоило пристально приглядываться ко всему и принимать к сведению. И это надо сообщить Петру Алексеевичу, и об том упомянуть, и рассказать, какое худое вооружение у молдавских гвардейцев, а ведь они, видно, цвет армии, что уж говорить об ополчении, о дружине, которую мог собрать молдавский господарь. Да и запрещала Порта господарю Молдавии держать армию, можно только для своей охраны собирать бойцов, а когда придёт пора сражаться на стороне Порты, тогда созывать и ополченцев.
Поразили Петра Андреевича и Яссы: вроде бы столица, а крепостных стен нет и в помине, нет ворот, в которые во всяком городе въезжают.
Раскинулось на нескольких холмах поселение — город не город, хоть и сверкают куполами — синими, жёлтыми, яркими — десятки храмов. Но самые значительные дома всё больше деревянные, даже господарский дворец хоть и затейливо выведен, а строен из дерева, а не из камня.
И мазанки облепили причудливые высокие дома, и вокруг каждой своё поле, свой огород, свой сад, и небольшие стада бродят среди города на выпасах и выгонах. А на реке гогочут гуси, кукарекают петухи, и роются в пыли узеньких улиц чахлые куры.
— Наш город теперь сильно застроен, — скороговоркой пояснял Толстому великий ворник, а толмач сыпал словами вслед за его речью, — а лет сто назад тут и вовсе был всего лишь убогий хутор. Только и было у хутора богатства что мельница, строенная стариком Иоанном — его в хуторе звали Яссей. Господарь Стефан Великий перенёс сюда столицу из Сучавы и прежде всего выстроил храм Святого Николая, а потом и большие хоромы для себя и бояр. И стены были, да турки приказали их срыть и ворота разрушить, чтобы не смог господарь Молдавии запереться в крепких стенах и не платить бир — дань турецкую...
Много узнал Толстой от ворника: и как непосильна плата за престол, и лишь очень богатый человек мог позволить себе сесть на этот престол, и какая тяжёлая дань, и самое главное, что все богатства Молдавии турки вывозят к себе, в Туретчину, расплачиваясь за меха, кожи, скот, мёд, воск, пшеницу своими совсем обесценившимися деньгами — турецкими аспрами, а дань требуют только в золотых талерах...
