Сюгоро Ямамото - Красная Борода

Спустя полчаса пришел Ниидэ.

Пока он осматривал больную девочку, Нобору сообщил ему то, что услышал от Кимбэя. Не произнеся ни слова, Ниидэ закончил осмотр, придвинул к себе корзинку с лекарствами и, прихлебывая чай, который принес ему хозяин, отсчитал десять порошков и объяснил, сколько раз в день давать их больной.

— Ну а как же насчет детей? — нерешительно спросил Кимбэй.

— Пока не знаю, — ответил Ниидэ. — Схожу, поговорю, может быть, удастся куда-нибудь пристроить, а пока позаботься о них ты. Или не согласен?

— Видите ли, господин Ниидэ, — Кимбэй судорожно сглотнул слюну. — Я как раз перед вашим приходом говорил господину доктору, что дела у нас идут из рук вон плохо, едва сводим концы с концами, а ведь этих детишек кормить надо...

— Рокусукэ передал мне деньги — пять рё два бу[11]. Сказал, что на похороны. Кроме того, насколько я знаю, он заплатил за комнату вперед. Разве не так?

— Вы изволили сказать, что Рокусукэ оставил деньги? — Кимбэй пристально поглядел на Ниидэ.

— В любом случае ты не останешься внакладе. Но если ты не согласен, мы пристроим детей в другое место.

— Что вы! Я буду за ними присматривать, как за родными.

— Ну а мужа О-Куни, как его... Тосабуро, что ли? Еще не поймали?

— Одни говорят — арестован, другие — вроде бы еще на воле. В точности не знаю, не до того мне было.

Ниидэ строго поглядел на детей, спросил у каждого имя и возраст. Детишки со страхом смотрели на обросшего бородой Ниидэ и что-то невнятно лепетали в ответ.

— Не беспокойтесь, все будет в порядке, — сказал им Ниидэ — Ваша мать скоро вернется, и сестренка поправится ..А скажите, кем вы хотите стать, когда вырастете большими?

Ниидэ, по-видимому, хотел разрядить атмосферу, но в этой обстановке вопрос прозвучал по меньшей мере неуместно. Он и сам это почувствовал, разозлился на себя и покраснел. Еще раз повторив детям, что мать скоро вернется, он поспешил покинуть ночлежку.

Выйдя на улицу, Ниидэ велел Такэдзо отнести корзину с лекарствами в больницу, а сам нанял паланкин и вместе с Нобору отправился к тюрьме.

— У вас находится под арестом некая О-Куни. Это моя пациентка, она тяжело больна, и мне нужно ее осмотреть, — сказал он вежливо поклонившемуся чиновнику. По-видимому, Ниидэ здесь знали, чиновник проводил его и Нобору в лазарет, куда вскоре привели и О-Куни.

— Я вас оставлю. Когда закончите осмотр, позовите, — сказал чиновник.

— Подойди сюда, О-Куни. Я доктор Ниидэ, лечил твоего отца. Я попытаюсь вызволить тебя из тюрьмы. Подойди, не бойся и расскажи, как все случилось. — Голос Ниидэ звучал мягко, но настойчиво.

О-Куни было тридцать два года, но выглядела она на все сорок. Собранные в пучок волосы казались серыми, неживыми, изможденное лицо с выступающими скулами было изборождено морщинами. Сшитое из старых лоскутьев кимоно выглядело настолько поношенным, что им побрезговал бы нищий.

Ниидэ всячески пытался разговорить О-Куни, но она молчала, тупо глядя перед собой. Она похожа на бутылочку из-под сакэ с вышибленным дном, подумал Нобору.

По-видимому, у Ниидэ лопнуло терпение.

— Поговори-ка с ней ты, — обратился он к Нобору, — а я схожу пока к местному начальству.

Нобору подумал об умершем в больнице Рокусукэ, о детях О-Куни, дрожащих от страха в незнакомой ночлежке, и решил начать разговор с детей.

О-Куни вздрогнула, глаза ее раскрылись.

— Как там мои малютки? — спросила она. — Позабо- тился ли о них старик?

Нобору рассказал о детях, о кончине ее отца, о том, что Рокосукэ оставил деньги. Он добавил, что доктор Ниидэ обязательно ей поможет, если она поведает о себе все, без утайки.

— Значит, отец умер? — рассеянно пробормотала она и надолго умолкла, уставившись в пространство ничего не видящим взглядом. Потом тихо спросила: — Он очень мучился?

— Нет, отошел без страданий.

О-Куни нерешительно поглядела на Нобору и, словно силясь что-то припомнить, медленно начала рассказывать.

Она не столько обращалась к Нобору, сколько разговаривала сама с собой — похоже, забыла о его присутствии. Как раз в этот момент вернулся Ниидэ. Нобору сделал ему знак, и тот молча сел. По-видимому, она даже не заметила вошедшего.

...О-Куни была единственной дочерью Рокусукэ. С трех лет она воспитывалась в деревне, куда ее отправил отец, потом он взял ее к себе, и два года они прожили вместе. Однажды в отсутствие Рокусукэ пришла мать О-Куни и забрала девочку. Уже потом O-Kyни узнала, что мать вступила в связь с юным учеником Рокусукэ (это и был Тосабуро) и бежала с ним из дома. Поэтому отец отправил девочку в деревню.

— Детство я провела без матери и очень страдала от этого, — продолжала О-Куни, — и вот она появилась у нас в доме и сказала: я твоя родная мать — хочешь жить со мною вместе? Я так обрадовалась. Мне казалось, будто все это происходит во сне. И, конечно, согласилась. Когда мы пришли домой, она представила Тосабуро как нашего родственника.

Они открыли маленькую москательную лавку, дело вел Тосабуро, а мать нанялась приходящей судомойкой в чайный домик. Тосабуро едва исполнилось семнадцать, когда они убежали из дома. Мать О-Куни была на семь лет старше и старалась во всем угождать возлюбленному. Должно быть, поэтому Тосабуро вконец обленился, и когда появилась у них в доме О-Куни, он переложил на нее все заботы, а сам целыми днями бездельничал, уже с утра напивался и заваливался в постель.

О-Куни ничего не знала об отношениях матери и Тосабуро. Ей только было известно, что он их родственник. Правда, она не могла понять, почему он не ходит на работу, бездельничает, а мать все ему прощает.

Минул год. Однажды, когда О-Куни одна хозяйничала в лавке, неожиданно заявился отец. Девочка так перепугалась, что готова была убежать, но от страха у нее буквально отнялись ноги...

— Отец предложил мне вернуться к нему. Как сейчас помню, он был очень бледен и через силу улыбался. Все уговаривал, мол, ты моя дочь, единственная услада в одинокой жизни, вернись к своему отцу...

Голос О-Куни задрожал, на глазах выступили слезы и покатились по щекам. Она даже не пыталась утереть их.

О-Куни было три года, когда Рокусукэ отправил ее в деревню. Когда-то она прожила вместе с отцом два года, но это было давно, а теперь ей уже тринадцать, и никаких родственных чувств она уже к Рокусукэ не испытывала.

«Не хочу! — закричала она. — Я буду жить с матерью!»

Он долго глядел на дочь, потом сказал: «Если в чем-то будешь нуждаться, приходи, для тебя я ничего не пожалею». И с этими словами ушел. О приходе отца О-Куни ничего не сказала ни матери, ни Тосабуро, решив, что больше он все равно не появится. Так и случилось. Шли годы, а Рокусукэ не давал о себе знать. Когда О-Куни исполнилось шестнадцать, мать настояла, чтобы она вышла замуж за Тосабуро. Девушка не хотела этого, Тосабуро был ей неприятен, но перечить матери не решилась. Так она стала женой Тосабуро, толком не представляя, что такое супружеская жизнь.

С той поры в доме начался разлад.

Прошло два года после свадьбы О-Куни с Тосабуро. И вот однажды, в зимнюю ночь. О-Куни окончательно поняла, что привязывало мать к Тосабуро.

В их доме была лишь одна маленькая спальня, перегороженная двустворчатой ширмой по одну сторону спали О-Куни и Тосабуро, по другую была постель матери. О-Куни все еще никак не могла привыкнуть к своим супружеским обязанностям — они вызывали у нес лишь чувство отвращения и усталости, и она долго не смыкала глаз после объятий мужа.

В ту ночь она тоже уснула не сразу. Внезапно ей послышалось, что мать зовет Тосабуро. Тот всегда засыпал сразу.

Он и на этот раз крепко уснул. По крайней мере он не откликнулся на призывы матери. О-Куни сжалась под одеялом, ожидая, что будет дальше. Вскоре мать подползла к их постели, растолкала Тосабуро и что-то шепнула ему на ухо. Тот недовольно заворчал, но все же пошел на другую половину. Вскоре до О-Куни донесся жаркий шепот и стоны матери. Она слышала это уже не в первый раз, но прежде считала, что мать донимают ночные кошмары. Но этой ночью она наконец поняла все: мать и Тосабуро — любовники. Теперь ей стало ясно, отчего последние два года мать беспричинно придирается к ней, ругает по всякому пустяку. О-Куни не любила мужа и сейчас не испытала ревности. Просто ей стало противно, она почувствовала такое отвращение, что ее стошнило — прямо в постель.

Вспоминая об этом, О-Куни застонала и прикрыла ладонями рот, будто старалась подавить подкатившую к горлу тошноту.

— Успокойся, хватит и того, что ты рассказала, — остановил ее Ниидэ. — А что сталось с матерью?

О-Куни отняла ладони от рта и рассеянно поглядела на него.

— Умерла, — безразлично ответила она. — Вскоре после той ночи мать ушла из дому. А спустя пять лет муж сообщил, что она при смерти, но видеть меня не желает. За все эти годы она ни разу не зашла. Где она жила — не знаю, но вроде бы с Тосабуро продолжала встречаться. Он часто не ночевал дома, а иногда пропадал по нескольку дней кряду. Потом я родила девочку, и жалких доходов от лавки только-только хватало, чтобы не умереть с голоду. Но Тосабуро доходы мало беспокоили. Теперь он иногда сам приносил деньги — говорил, будто выиграл в карты, но я-то догадывалась, чьи это деньги. Они были заработаны матерью, и она отдавала их Тосабуро. Вот как она дорожила им. Только ему разрешила бывать у нее, когда почувствовала, что смерть близка. А я не пошла на похороны, не знаю даже, где ее могила. Не молилась я и за упокой ее души — знала, не обрадует ее моя молитва. Должно быть, она и сейчас, на том свете, ненавидит меня.