Владимир Войнович - Деревянное яблоко свободы
– Кажется, вы что-то сказали?
– Ничего особенного. Вы чем-то расстроены?
– Нет, что вы, – говорю я бодро. – Чем я могу быть расстроен?
– А эта девушка, которая смотрит на нас таким странным взглядом, и есть ваша невеста?
– Где?
– Там, возле оркестра.
– Да, это она, – сказал я беспечно. – А рядом с ней ее мать.
– Ваша невеста, кажется, не очень довольна вами.
– Что вы! Она счастлива. Если вы не возражаете, сейчас я вас представлю друг другу.
Музыка кончилась. Я взял Веру под руку и решительно повел туда, где сидели Лиза с матерью.
– Позвольте вам представить мою юную гостью, – сказал я, стараясь сделать это непринужденно, но получилось как-то развязно и даже чуть ли не нахально. – Вера Николаевна Фигнер, дочь друга и однокашника моего отца.
– Очень рада, – сказала Авдотья Семеновна. – Прелестное дитя, – добавила она, разглядывая Веру в упор.
– Алексей Викторович сказал, что вы первый раз в свете? – спросила Лиза, подавая руку в белой длинной, до локтя, перчатке.
Произнеся мое имя и отчество, она как бы подчеркнула, что для случайных знакомых я только Алексей Викторович, и никто больше.
– Да, – сказала Вера. – Первый раз.
– Это заметно, – кивнула головой мать, с одной стороны, как бы делая комплимент, а с другой стороны, вроде бы и намекая, что быть первый раз в свете не очень прилично, а может быть, даже и безнравственно. – А что же ваш батюшка с вами не приехал? – спросила она.
– Он говорит, что и в молодости балы не любил.
– Бывает, – сказала она, опять-таки как бы видя за этим некий недостаток, если не сказать порок.
Тут опять заиграли вальс, я растерянно стал шарить глазами и увидел приближающегося ко мне Костю. Я ему показал глазами на Веру, он сразу все понял и подошел к ней.
– Вы позволите?
Прежде чем ответить, она посмотрела на меня и улыбнулась растерянной улыбкой. И только после того, как я согласно кивнул головой, Вера повернулась к Косте и положила руку ему на плечо. Я пригласил Лизу. Мы пошли танцевать, и она сразу же начала с выговора.
– Эта девица, кажется, уже считает вас своим хозяином.
– С чего вы взяли? – спросил я.
– Я же видела, когда Баулин ее пригласил, она посмотрела на вас, словно спрашивала разрешения.
– Это естественно, – сказал я. – Мы только что танцевали вместе, кроме того, она моя гостья, и вообще, будучи впервые на таком балу, она может не знать, как надо себя вести в каждом случае.
– А вам, я вижу, очень нравятся деревенские девушки, которые не умеют себя вести.
– Лиза, – сказал я несколько раздраженно, – вы не хуже меня знаете, что Вера такая же деревенская, как и мы с вами. Она дворянка, причем не самого последнего рода.
– Партизан Фигнер – ее дед?
– Нет, он, кажется, не имеет к ним никакого отношения.
– Тем не менее, я думаю, вам стоит за ней поволочиться, а может быть, даже и сделать ей предложение. Она вполне мила, юна, а что касается фигуры, то при современных корсетах некоторые недостатки очень легко скрыть.
– А вы злюка, Лиза! – неожиданно для самого себя обнаружил я.
– Может быть, – сказала она и улыбнулась такой улыбкой, что мне стало не по себе. – Но если вы еще раз появитесь на балу вместе с ней, то знайте: наши отношения кончены.
– Вы предъявляете мне весьма странное условие, – сказал я. – Вера – моя гостья, и я не могу ее не сопровождать.
– Значит, вы хотите сказать, что и дальше будете за ней ухаживать?
– В той степени, в какой меня обязывает долг хозяина, – сказал я.
– В таком случае проводите меня на место.
– Лиза, – сказал я, – ведь это же глупо. Вы меня ревнуете, хотя у вас для этого нет никаких оснований.
– Можете понимать мои слова, как хотите, но если вы не пообещаете мне, что больше не будете с ней появляться, я прошу отвести меня на место.
– В таком случае, – рассердился я, – извольте. Я провожу вас на место.
Танцуя, я подвел ее к тому месту, где сидела Авдотья Семеновна.
– Теперь поцелуйте мне руку, – шепотом приказала она, – чтобы никто не видел, что мы с вами в ссоре. А теперь уходите, я вас больше знать не желаю.
Авдотья Семеновна зорко следила за нами, она не могла слышать то, что мы говорим, но, очевидно, догадывалась, что мы ссоримся.
– What happened? [3] – спросила она громко.
– Ничего особенного, мама, – садясь рядом с нею, улыбнулась Лиза, – просто Алексей Викторович сегодня несколько нездоров.
Я пожал плечами и отошел. Вскоре танец кончился, подошли Вера с Костей.
– Почему вы не со своей невестой? – спросила Вера.
– Мы решили сегодня держаться на расстоянии. Я сейчас должен уехать и прошу вас собраться тоже.
– А разве мы не будем танцевать мазурку?
– Извините, у меня сегодня нет настроения, – сказал я. – Впрочем, вы, если хотите, можете остаться. Я попрошу Костю, и он проводит вас домой.
– Да нет, нет, я, пожалуй, тоже пойду, – сказала она, хотя, кажется, не прочь была и остаться.
– Как вам будет угодно, – ответил я, понимая всю безнадежность своего положения в том смысле, что мой уход вместе с Верой тоже будет воспринят как очередной вызов.
«Черт с ними, – говорил я самому себе, выходя с Верой на улицу, – пусть думают, что хотят, меня совершенно не трогает».
На дворе заметно потеплело, было тихо, сыпал редкий, крупный снег, и снежинки вились, как бабочки, в свете фонаря над центральным подъездом купеческого клуба. Вся улица была заставлена экипажами. Два кучера прогуливались по мостовой, похлопывая по бокам рукавицами.
– Филипп! – крикнул один из них. – Кажется, твой барин вышел!
– Вижу, – откуда-то издалека отозвался Филипп, и, круто развернув лошадей, подал сани к подъезду…
– Езжай один, Филипп, – сказал я ему. – Мы с барышней пешком прогуляемся. Не возражаете? – спросил я ее.
– Нет, я с удовольствием, – улыбнулась она.
Филипп, громоздясь на облучке, как памятник, смотрел на нас неодобрительно.
– Ну, чего стоишь? Езжай, говорю, – повторил я свое приказание.
– Поедем, барин, – сказал Филипп. – Время-то позднее. Неровен час, озорники какие нападут.
– Ладно, ладно, езжай, не бойся, – успокоил я его. – И передай Семену, пускай спит да прислушивается, прошлый раз я звонок оборвал, пока добудился.
Филипп подумал еще, почесал в затылке, но, не решившись спорить, вдруг гикнул на лошадей, и они с места рванули крупной рысью. Мы пошли следом. Сыпал снег, было скользко, и я предложил Вере взять меня под руку, чтобы была поддержка, если вдруг она поскользнется. Первое время мы шли молча. Я чувствовал себя неловко. Установившийся между нами шутливый тон не подходил к обстановке и настроению, а как с ней говорить иначе, я не знал. Конечно, можно было сказать, что вот какая прекрасная погода, но так все говорят всегда; она человек достаточно умный, тонкий и ироничный и сразу почувствует фальшь. Не говорить ничего просто глупо. «Надо было выпить», – подумал я. Навеселе я становлюсь смелей, быстро вхожу в контакт, могу говорить о любых пустяках и быть достаточно остроумным. Впрочем, все это, вероятно, относится и к другим людям, и всякое пьянство начинается, я считаю, с того, что человек хочет освободиться от скованности, а потом докатывается черт знает до чего. Но все же выпить не мешало. Чем свободнее я хотел чувствовать себя с Верой, тем большую ощущал в себе скованность. С Лизой я никогда не был скован. С ней, если мне хотелось говорить, я говорил, если хотелось молчать, молчал. Но с Лизой теперь, после этого дурацкого случая, все кончено. Нечего ставить мне нелепые, невыполнимые условия… Мои отношения с ее father и до сих пор не были идеальными. Пусть они будут испорчены вконец… Иван Пантелеевич не из тех, кто не желает смешивать личные симпатии и антипатии со служебными взаимоотношениями.
– Вы чем-то огорчены? – спросила Вера.
Слава богу, она заговорила первая. Иначе мы могли бы промолчать всю дорогу.
– Напротив, – сказал я, придавая своему голосу максимально бодрую интонацию. – Я очень рад.
– Рады чему?
– Тому, что мы идем вместе, что сыплет снег…
– А вы на меня сердитесь?
– За что?
– За то, что я поставила вас в неловкое положение перед вашей невестой.
– Вы совершенно напрасно так думаете. Может быть, я особенно рад тому, что вы поставили меня в нелов…
Я прикусил язык. Кажется, я говорил лишнее. Во всяком случае, в словах моих имела место некоторая двусмысленность. Но я этого не хотел. То есть не то чтобы я не хотел, просто я не считал себя вправе смущать это юное создание. «Она слишком юна и чиста, а я стар». Мне казалось, что я слишком знаю изнанку жизни, и само это знание уже делает меня грязным и недостойным Веры. Ну и, конечно, возраст. Слишком велика разница. То есть не то чтобы уж так велика, девять лет – вполне пристойная разница. Но все-таки… Я взрослый, сложившийся человек, а она совсем еще девочка. Что может быть общего между нами? Да если бы я хотя бы знал, чего хочу. Не есть ли это просто минутное увлечение, которое пройдет еще быстрее, чем прошло мое увлечение Лизой? Лизу я, по крайней мере, знаю давно и хорошо, а с ней мы даже толком ни о чем не говорили. Я искоса посмотрел на свою спутницу, она думала о чем-то своем и улыбалась.
