Алексей Домнин - Матушка-Русь
Лазутчики донесли: у быстрой Орели-реки половецкие становища. Ездят степняки, облачась по-ратному, будто встревожены чем.
Игорь заволновался. Не проведал ли Кончак о походе?
Послал он гонца Святославу, приказал на бой изготовиться.
— Нам первым мечи окропить, — сказал Святослав Ольстину и Владимиру. — Конными дружинами вперед пойдем, и черные люди пусть следом поспешают. Коли велика сила поганская — держаться до Игоревых дружин.
Шли на рысях. Только перевалили ближние холмы — увидели за рекой половцев. Суетятся они между повозками, седлают коней. Двое навстречу к реке подскакали, пустили по стреле и повернули к своему стану.
Сразу вдруг стало жарко и душно, даже ладони вспотели. Степь впереди бугристая и рыжая, жидкие кусты по краям оврага.
Половцы спешат составить повозки полукругом, чтобы оборонить лагерь от стрел. Слышно, как визжат женщины и плачут детишки.
Святослав занес над головою меч:
— Не посрамим земли русской!
И с места пустились вскачь.
Конная лавина влетела в воду. Речка не широка, и кажется, будто во всю длину запрудили ее всадники.
Впереди летит Владимирова дружина, справа обходит половцев Святослав. Ольстин замешкался и приотстал.
Степняки нестройными сотнями выезжают навстречу.
Сшиблись! Перемешались дружины, не понять, где свои, где чужие.
Врезалась клином в половецкие сотни Святославова дружина.
Мелькнуло перед князем скуластое лицо, сверкнула кривая сабля. Увернулся, ударил мечом. Лопнул плоский серебристый шлем, ухнув, съехал половец с седла. Еще одного ударил Святослав наотмашь. Смотрит — перед ним уже спины своих дружинников.
Уходят половцы, рассыпаются по степи. А за ними по пятам с отчаянным гиканьем летят разгоряченные русичи. Мелькают среди них красный плащ и золоченый шлем юного Владимира.
У повозок толкотня, как на торжище. Охапками тащат воины дорогие одежды и узорочье всякое, выгоняют девок и жен.
Святослав разгорячен битвой, не может сдержать восторга и радости быстрой победы. Спрыгнул с коня, суетится меж повозками. Его толкают, он толкает кого-то и не может понять, что нужно ему.
Остановился, огляделся.
Из-за повозки с голубым шелковым верхом испуганно смотрит на него смуглая черноглазая девица в красном расшитом кожухе. В косу вплетены серебристые монеты, на груди поблескивают ожерелья.
Князь так и замер на месте. Не встречал он такой красы.
Почувствовал: дрогнуло сердце, румянец залил щеки.
— Не бойся, — выговорил он тихо, с трудом вспоминая половецкий говор. — Не обижу. — Заулыбался вдруг, сказал, не зная, зачем: — Вот руку поранил. — И стал рассматривать узкие, замазанные грязью и кровью ладони.
Половчанка посмотрела на него с любопытством. Шагнула было к князю, наверное, руку ему перевязать. Вдруг испугалась и снова спряталась за повозку.
А Святослав переминался с ноги на ногу и не мог больше вспомнить ни одного половецкого слова.
— Моя! — прохрипел кто-то за спиной.
Князь вздрогнул. Шумно дыша, подскочил толстый Ольстин. Его маслянистые глазки-щелочки искрились недобрым огоньком.
— Я первый! — он обхватил пленницу, она вскрикнула, рванулась, звучная пощечина отскочила от жирной Ольстиновой щеки. Боярин резко отпрянул. Пленница метнулась к Святославу, прижалась к нему, легкая и трепетная. Князь растерянно обнял ее.
— Отдай! — хрипел взбешенный боярин.
— Уйди! — резко сказал Святослав. — Прочь! — закричал он в красное лицо Ольстина и подхватил половчанку на руки.
— Попомнишь, — услыхал он злобный шепот во след.
Стоны, крики, плач, смех. Снуют мимо воины — на конях, пешие, гонят невольниц, тащат добро. Святославу до боли захотелось увести отсюда половчанку, укрыть ее от этого смеха и плача. Он все еще держал ее на руках, и она смотрела на него большими удивленными глазами.
«О РУССКАЯ ЗЕМЛЯ, ТЫ УЖЕ ЗА ХОЛМОМ»
Всяк человек разумен в чужой беде, а в своей — бессилен.
Словно тучи черные на солнце надвинулись. Вздымается над степью, клубясь, густая бурая пыль. Плывет она на русский стан лохматым темным пологом. И кажется: нет конца этим тучам пыли, нет конца скачущим конникам. С Дона, и с моря, и со всех четырех сторон спешат к Орели встревоженные половецкие полчища.
Русичи тревожно переговариваются. Куда ни глянь — всюду конные степняки. Хоть и пришли сюда русичи не малым числом, но как совладать с такою несметною силой?
Знать, проведали половцы об Игоревом походе, поджидали в готовности. Не успели полки передохнуть малость, а передние дружины добычу поделить, как подступили к ним недруги.
Самошка бегал, приплясывая, меж рядами, звенел своим высоким голосом:
— Ишь, пугают. Будто мы суслики полевые, в норы попрячемся. А вы что не веселитесь? — ругался он на сынов. — Радоваться должны, что обиду воронью поганому учинили. Будет потеха!
Сыны неохотно заулыбались.
Игорь ссутулился, будто занедужил. Был он бледен, то и дело поглаживал побагровевший шрам над бровью. На Святослава взглянул мельком, словно не заметил его.
Нет, не трусил Игорь. О такой битве — отчаянной, насмерть, мечтал он. С коварным ханом Кончаком давние у них счеты, еще с той сечи, когда в одной лодке бежали позорно.
Не удалось врасплох застать могучего хана, дерзким налетом разгромить его войско. Знать, нарочно хоронился он до этого дня, заманивал их глубже в свои земли…
Нет, нельзя дожидаться, пока Кончак петлей затянет мешок, отрежет пути. Уходить, сегодня же ночью!
Стараясь быть спокойным, Игорь заговорил:
— Вся земля поганская тут. Коль на каждого степняка по стреле — стрел не хватит…
— Шли по шерсть, а возвращаться стрижеными, — невесело хмыкнул Ольстин.
— Примем битву — дружину погубим. И не будет нам за то ни славы, ни чести. Я так мыслю — отходить надобно. В ночь поднимать конные полки…
— За ночь далеко утечь можем, — торопливо выговорил Ольстин.
Святослава гнев охватил. Как отходить? Людей оставлять на погибель? Лобастый, взъерошенный, вскочил он на ноги.
— Не добро замыслили, братья. Сами на конях утечем, а смерды и черные люди как за нами поспеют?
Колеблется Игорь, не знает, как порешить. Не смеет он положить полки в чужой стороне!
Ольстин подливал масла в огонь:
— Черных людей оставим — дружины сохраним. А кому с того польза, коль все зазря полягут?
— Не знать мне прощения от земли родимой, — тихо проговорил Игорь. — Путь один вижу — уходить. А что черных людей на смерть и полон обречем, за то грех на себя беру.
— Здесь стоять буду! — упрямо сказал Святослав. — Все равно кони мои притомились, не выдержать им большого пути.
— Слушаю тебя, брат, и диву даюсь, — обратился к Игорю сивоусый Всеволод. — Страхом разум твой полонен. Не пристало нам задом вперед ходить.
Игорь нахмурился, постоял молча. Задели его слова брата. Не был он трусом и не будет. Битва — так битва!
…Долго ночь тянется. Не спят русичи. Дом вспоминается, земля родная. Далеко она, не подашь туда весточки. Прошел Святослав меж кострами дружинными, присел на горючий камень. Не чаял, не гадал, что придется на чужой земле голову сложить. Не за себя больно — за них, за мужей рыльских. Не видать им жен, детишек своих.
Подошел к князю Путята-гусляр. Посидели, помолчали, на том и разошлись.
— Попомни эту ночь, Ольгович, — сказал князю старик. — Она всей жизни твоей испытание.
Собрал Путята вокруг себя воинов — сказывает им старину под гусельный напев: о древнем славном Святославе, который ходил легко, как барс, и спал промеж дружинников, под голову седло положив. Много земель он Руси привоевал, а сам погиб в чужом краю от меча печенежского. Отбивался храбро, как лютый зверь, хотя и ран на теле было — не счесть. Сделал печенежский князь чашу из его черепа, написав на ней: «Чужое ища, свое потерял».
— А мы не за чужим сюда пришли. За обиды Руси отомстить, к славе дедовой своей прибавить, — кончил сказ Путята.
Кости наши взяты от камени,телеса наши — от сырой земли,кровь-руда — от черна моря!
Встрепенулся: — Эх, гни песню новую, что дугу черемховую. Выходи на круг, кто плясать охоч — сердце потешить да ноги поразмять. — И ударил по струнам. — У нас шуточки зашучены со крепка ума, с ясна разума.
Жил-был дурень,жил-был бабин.Вздумалось дурнюПо Руси гуляти…
Повскакали воины, отбросив раздумья, пошли в перепляс в пудовых своих кольчугах. Заходили, заметались тени вокруг костра.
Сам Путята быстро струны перебирает, на месте пританцовывает. В отсветах костра его длинная борода кажется огненной.
Прислушивается издали Святослав к тяжелому топоту с присвистом и перезвоном, улыбается. Велика душа русская: в радости ее не унять, в беде не понять — не затужит, не заплачется.
