Олег Михайлов - Проконсул Кавказа (Генерал Ермолов)
Граф Зубов, раздосадованный неожиданным препятствием, приказал:
– Выбить засаду и разогнать неприятеля!
Казаки спешились, а за ними двинулся рассыпанный в цепи 3-й батальон егерей Кавказского корпуса. Казаки поползли по земле к утесам, откуда поднимался густой пороховой дым. Егеря шли за ними в некотором отдалении, отвлекая на себя внимание неприятеля. Когда гребенцы и волжане были уже у подножия утесов, егеря перешли в открытое наступление.
Дербентцы приготовились было к тому, чтобы встретить их свинцом, как загремело могучее русское «ура!». Это подползшие спешившиеся казаки с шашками наголо рванулись на противника. Натиск был стремителен, «ура!» гремело не смолкая. Джигиты Шейх-Али-хана дрогнули и бежали к Дербенту.
Русские войска подошли к городу и расположились на окружающих его высотах. Валериан Зубов сам произвел рекогносцировку.
Дербент, называемый по удобству своего местоположения аравийскими писателями Баб-эль-Абу-аб – Ворота Ворот или Главные Ворота, именовался еще Железной Дверью – ввиду своей укрепленноcти. Он был обнесен с трех сторон прочными и высокими стенами, из которых северная и южная имели в длину до трех верст и продолжались к востоку на несколько сажен в море. К юго-западу стены подымались на крутой утес, возвышавшийся на сто шестьдесят сажен, и соединялись с цитаделью Нарын-Кале, которая как будто висела над городом. В этой цитадели находился Шейх-Али-хан со своей сестрой. Улицы города были кривы и тесны, дома с плоскими крышами построены из ноздреватого камня.
Большую часть стен прикрывала передовая башня, мешавшая не только устройству батарей, но даже сообщению между отдельными частями корпуса. Дербентцы засели в этой башне и встречали русских пушечными и ружейными выстрелами.
Зубов решил начать штурм, не ожидая отряда Булгакова, j движении которого между тем не приходило никаких известий.
– Сколько может быть защитников в передовой башне? – скорее разговаривая с самим собой, чем обращаясь к генерал-майору Римскому-Корсакову, спросил главнокомандующий.
– Точно неизвестно, ваше сиятельство, – отвечал тот.
– Я думаю, их не больше семидесяти человек.
– Очень может быть. Но башня в четыре яруса, и стены ее на вид столь прочной кладки…
– Все это так, – нетерпеливо перебил Зубов Римского-Корсакова, – однако эта башня должна быть не далее как завтра на рассвете взята нами!
– Но у нас в обозе нет лестниц достаточной высоты! – пытался возразить генерал.
– Зато в вашем распоряжении без числа удальцов! – отрезал Зубов, давая понять, что приказ обсуждению не подлежит. – Какой полк, по вашему мнению, наиболее готов к штурму?
– Воронежского пехотного полка батальон, ваше сиятельство, – не раздумывая, сказал Римский-Корсаков.
– Кто командует?
– Полковник Кравцов, ваше сиятельство.
– А, знаю. Храбрый солдат! Усильте его двумя гренадерскими ротами – и завтра с Богом…
Третьего мая, едва появилось солнце, воронежцы под командованием полковника Кравцова двинулись к башне. Почти все солдаты, видя, что идут на верную смерть, переоделись в белые рубахи.
– Отступления быть не может! – сказал им накануне командир.
Довольно быстро они окружили башню со всех сторон. Но что можно было поделать без лестниц? Прикладами да прихваченными с собой бревнами солдаты не могли разбить стены из дикого камня. Беспомощно толкались воронежцы, стреляя безо всякой цели вверх, по хорошо защищенному врагу. А дербентцы со всех четырех ярусов башни сыпали свинцовый град на наступающих…
Но никто из солдат не сделал и шага назад. Кравцов и все офицеры были ранены, а штурмующая колонна продолжала бой, предпочитая верную смерть позору отступления.
Распоряжавшийся штурмом Римский-Корсаков через несколько часов бесполезной бойни прислал приказание немедленно отступить, и воронежцы отошли, захватив всех убитых и раненых. Штурм совсем не удался, и только беспорядочностью стрельбы со стороны дербентцев можно было объяснить сравнительно небольшую убыль, какую понесли наступающие: 25 убитых и 72 раненых.
Результаты неудачи, преувеличенные слухами, не замедлили сказаться. Сразу же заволновался и загудел весь окрестный край. В тылу у русских стали скапливаться отряды дагестанцев, некоторые спускались с гор в надежде на легкую добычу.
Старые кавказцы, бывшие при Зубове, объясняли ему, что здесь не Европа и даже не Турция, где можно применять то, что предписывает стратегия. Здесь главный залог успеха – быстрота действий. Они убедили Зубова не откладывать повторного штурма, тем более что к концу этого несчастливого для русских дня с гор спустился наконец отряд генерала Булгакова.
4
Отправленной в обход первой бригаде пришлось преодолеть такие затруднения, о каких никто и не думал. Сам по себе переход был невелик, всего восемьдесят верст, но в их числе двадцать пришлось сделать по совершенно непроходимым тропам.
Батарея Ермолова двигалась вслед за егерями подполковника Бакунина. Солдаты молча оглядывали нависшие над безднами утесы, редкие далекие и пустые аулы, которые лепились подобно птичьим гнездам по уступам гор, неистово ревущие горные реки, низвергающиеся в пропасти. Грозное и пустынное величие ландшафта захватило и Ермолова. «Природою учрежденная крепость, – думал он, понукая свою лошадку и испытывая неудобство от непривычного казачьего седла. – Тут мы еще хлебнем лиха. И воевать здесь надобно по-особенному, не так, как в Италии… Узнать сперва не только самое природу, но и характер, обычаи своенравных здешних обитателей…»
Батарейцы, как и полагалось в артиллерии, на подбор рослые, под стать своему командиру, были несколько подавлены непривычной обстановкой. Исключение составлял фейерверкер 4-го класса Горский – не в пример остальным маленький, щуплый и шустрый, с длинным и узким, загнутым вверх носом, из-за которого в батальоне его прозвали Патрикеевной.
– А что, братцы, – приговаривал Горский, шагая у передка орудия, – ведь сегодня никак первое мая… День святого пророка Иеремея… Иеремея-запрягальника, яремника… Чует мое сердце, придется нам в ярмо впрягаться в честь Иеремея-батюшки… Поработать замеето лошадей, да, чую, поболе, чем в прежнем переходе…
У селения, брошенного жителями, отряд начал подниматься на главный, Табасаранский хребет. Первой преградою на пути явился дремучий лес. Через него вверх, на крутизну, вилась узкая тропинка.
– Что я говорил? Май смаит, – повторял Горский, суетясь у застрявшего зарядного ящика. – В мае и жениться – век маяться, не то что по горам елозить…
– Да нишкни ты, враг! – добродушно крикнул ему огромный бомбардир с толстыми щеками и широкими плечами. – Только в ногах путаешься!
Он подсел под задок повозки, крякнул и выдернул попавшее между корнями колесо. Лошади рванули, зарядный ящик снова пополз вверх.
Подниматься пришлось по крутизне более чем на три версты. Лес редел, растительность постепенно беднела, и наконец только ярко-зеленые и красноватые мхи да ягели оживляли пустынные скалы. Воздух редел тоже, ускоряя дыхание и сжимая сердце. Подъем был так крут, что орудия и обозные повозки приходилось втаскивать на руках. С рассвета и до полудня на вершины взобрались всего только батальон пехоты и отряд казаков. В довершение ко всему после полудня пошел проливной, с грозою, дождь, не перестававший лить до следующего утра. Глиняная почва размякла, превратилась в месиво, так что шесть лошадей были не в силах сдвинуть с места двенадцатифунтовое орудие, и в помощь им Бакунин прислал две сотни солдат. Но и они выбились из сил.
– Не иначе как Патрикеевну надо позвать… Он подтолкнет, – хрипло шутил толстый батареец, пытаясь вместе с гренадерами втащить на крутизну большую, старинного литья, бронзовую пушку.
Между тем буря разыгрывалась. За ослепительным блеском молнии следовали непрерывные удары грома, грозно раскатывавшиеся по ущельям бесчисленным эхом. Их заглушал рев проливного дождя, попеременно сменявшегося то снегом, то градом.
– Право, как в преисподней! – стараясь пересилить шум дождя, крикнул Ермолову Бакунин и обернулся к солдатам: – Наддай, ребята!
Он перекинул через плечо веревочную постромку и пополз вверх, надсаживаясь так, что на побагровевшем от натуги лице вовсе исчезли рябинки.
– Наддай! – вторил ему Ермолов, подставляя могучее плечо под лафет.
Пушка стронулась.
– Чисто Еруслан Лазаревич! – одобрительно сказал старый гренадер. – С таким командиром и черта победишь, не то что горы…
Утром 2 мая весь отряд был уже на вершине хребта. Предстоял спуск, еще более затруднительный, чем подъем. И думать не приходилось брать с собой обоз. Он замедлил бы переход настолько, что неизвестно, когда бы отряд поспел к Дербенту. А Зубов уже торопил через посыльных. Булгаков решил оставить обоз под охраной двух гренадерских рот в горах, а всем остальным спускаться в долину Девечумигатан налегке.
