Виталий Орехов - Лето столетия
– Ата, я не хочу замуж за Дивлетгира.
Пришлось открыть глаза. Его любимая девочка сидела рядом на коленях и смотрела ему в глаза. Старческая катаракта мешала видеть, но он отчётливо ощущал её присутствие, её чёрные косы, её сосредоточенный взгляд. Говорить, как и всё последнее время, было трудно.
– Почему, Айсур? Семья – это счастье.
Айсур не сразу разобрала, что именно он проговорил. Но постаралась ответить на то, что поняла, пока отец опять не забылся.
– Потому что, ата, я не люблю его. Я хочу уехать.
Старик, несмотря на старость и слабость, всё понимал. Но в его мире были другие приоритеты. Род, его продолжение и усиление. Эту миссию он принял от отца и обязан был передать своим сыновьям. Установления эти соблюдала тьма поколений, и не ему, старому дураку, менять их.
– Отец…
Он снова проснулся.
– Дочь, когда… я умру, ты… выйдешь… замуж за Дивлетгира…
Долгое предложение далось ему тяжело. Когда он осознал, что сказал, Айсур уже не было в юрте, а снаружи стояла глубокая степная ночь.
Похороны были скромными, копили деньги на свадьбу. Имам прочитал положенную молитву, и отца похоронили за степной дорогой, поставив сверху большой камень. А когда закончился траур, сыграли свадьбу. Айсур попросила у братьев разрешения пригласить учительницу, те согласились, но она не пришла. Айсур искала её глазами среди гостей, но безрезультатно. Аида считала себя женщиной прогрессивных взглядов, а потому не хотела участвовать, как она сказала мужу, в «порабощении». Из-за того, что Тарусов не повлиял на ход событий, она считала мужа отчасти виноватым. Тарусов только пожимал плечами.
Айсур вспоминала свою свадьбу только однажды. Она ехала на поезде из Омска в Москву и увидела в соседнем купе двух киргизов, юношу и девушку. Недавно поженившиеся, они сидели в обнимку, а вагон покачивался, набирая скорость. Было видно, что они любили друг друга. Смотреть на счастливых киргизов было невыносимо, она отвернулась.
И в этот момент она вспомнила все, что чувствовала на свадьбе. Молитвы имама и поздравления матери и братьев. Айсур вспомнила, как она, замерев, сидела в богатом наряде невесты, а рядом с ней – насупившийся Дивлетгир.
Однако у жениха были свои планы, а у невесты – свои. Как только она осталась одна, за несколько часов до первой брачной ночи Айсур сбежала, заплатив одному из знакомых конников серебряными украшениями из своего приданого. Тот ненавидел Дивлетгира из-за старой семейной распри и согласился помочь. Он отвез её на закате с одной дорожной сумкой на запад, к русским поселениям у города Алма-Ата. Там он оставил её, сказав, что, если будут расспрашивать старейшины, он скажет, куда отвёз беглянку. Соблазн изнасиловать её был велик, но он очень устал и слишком спешил домой, а рассвет уже поднимался над Казахстаном. Грязно притянув к себе и поцеловав в губы, он повернул коня и уехал. Так впервые в жизни Айсур осталась совсем одна.
Ей предстоял долгий путь, но и время, затраченное на подготовку, она провела не зря. До Алма-Аты она добралась на попутной полуторке, а оттуда поезд шёл в Талды-Курган, дальше в Семипалатинск – и до самой Транссибирской магистрали. Денег хватало ровно на две недели. Дальше пришлось бы расплачиваться наследным серебром, но до этого дойти было не должно. Айсур сразу же пришла на вокзал.
Здание вокзала только строилось, но билеты уже продавались, правда под общзаказ. Айсур соврала, что едет в Москву как представитель казахского животноводства на съезд ударников пятилетки. Товарищ за кассой попросил удостоверение, но она уверенно и чётко ответила по-русски и по-казахски:
– Телеграфируйте Тарусову в Чундже, он подтвердит.
Кассиру было лень что-то телеграфировать, тем более проверять, а делегаты, ещё более экзотические, чем Айсур, в последнее время были не редкость. Поэтому он ей поверил. Взяв по стандартному тарифу советскими рублями, он выписал ей билет до Омска со всеми пересадками и с питанием на вокзалах. Айсур не могла поверить своему счастью. Если все проблемы в её жизни будут решаться так же просто, она добьётся всего, чего только пожелает.
«Люди как курицы, – решила она, – они клюют зерно под ногами, видят только грязь, они даже не могут посмотреть на небо, впрочем, они этого и не хотят, им это и не надо». Айсур уверилась в собственной удаче.
Припекало, жара стояла градусов 40, не меньше. Поезда ходили каждый день, уходили вечером, и всё, что девушке оставалось, – подождать состав, чтобы навсегда покинуть степи. Она искренне опасалась народной милиции, потому что, хотя у неё и были документы, Тару-сов мог телеграфировать в Алма-Ату. Но по какой-то причине этого не произошло. Много позже Айсур пыталась окольными путями узнать, почему никто так и не сообщил о её пропаже. Когда она уже отчаялась узнать правду, страшная тайна открылась ей. Узнав, что его сестра пропала, возмущённый Амарбек обозлился на Дивлетгира и убил его той же ночью. Своих не выдали, Тарусов ничего так и не узнал. Когда Аида поинтересовалась у родственников, где же Айсур, те сообщили, что молодые уехали на север. Аида горевала несколько недель, а после забылась. Жизнь в Чундже пошла своим чередом.
За товариществом
За товариществом Семёнов ходил вдоль луга, машинально обрывая листья и концы веток у придорожных кустов. Мозолистые руки не чувствовали ничего. Он сам не знал, почему был так зол. Вроде бы отдых на даче должен был отвлечь от тех мыслей, что преследовали его в последнее время. Но разговор с Ниточкиными будто вывел его из себя. Каждый из них не хотел ничего плохого, они были хорошими людьми, уверял себя Семёнов, но почему-то душевное беспокойство поглощало всё. Похоже на состояние воздуха перед грозой, внутренний барометр Семёнова предвещал бурю.
– Успокойся. Успокойся, приказываю!
Внутренним голосом был он сам. Как и всегда. Как и тогда…
Ночные сумерки поглощали Вершки, лёгкий ветер едва колыхал траву у него под ногами, но мыслями Семёнов был не в Вершках, не в Москве и не в России. Ещё один признак начинающейся бури – он вспоминал войну. Войну, которой не было.
Говорить о том, где он был, запрещал секретный приказ
Говорить о том, где он был, запрещал секретный приказ Наркомата по военным и морским делам за номером 117-М(СС). Их всех заставили выучить его наизусть. Но одно дело – печатные буквы шифротелеграммы, другое – то, что видел своими глазами, в чём участвовал. Мозг не затуманить никакими бумагами. Очевидно, чем занимался Семёнов. Он убивал.
Что такое служить Родине? Что это значит? Дед и бабка Семёнова ещё были крепостными, они служили, их могли продать и купить, как скотину. Родители служили всю жизнь, мать в Торжке у купца, а отец – на селе. Тяжёлый низкооплачиваемый труд, изо дня в день. Вот что такое служение по-настоящему! Отец говорил, что служба – это рабство, он верил в революцию. И он первый был рад, когда его сын пошёл в Красную гвардию. Служить.
Виктору не было и восемнадцати, когда он поступил в Школу красных командиров. Как и любой сельский мальчишка, он считал, что «офицер» – значит небожитель. Годами выпестованная генетическая память заставляла преклоняться перед офицерским мундиром, внушавшим пусть невольное, но уважение. Редкие картинки из школьных книг про бравых гусар и драгун, песни про военных – всё это создавало образ военного человека, преданного слуги Отечества. Только всё это было царское, злое. Вот Красная армия – то же самое, но правильное, честное, справедливое, для всех. Но почему же тогда надо служить? Согласившись служить, Виктор пошёл на компромисс со своими убеждениями первый и последний раз в жизни. И одному Богу известно, сколько раз себя потом он за это проклинал.
Поначалу было интересно и ново. Военная наука казалась почти магией. Тактическая подготовка, механизированная армия будущего, танки, командный голос. Виктор увлечённо штудировал «Опыты Империалистической войны» тов. Иванова, брошюрку с предисловием тов. Троцкого.
Там же появились друзья, настоящие товарищи. Там же он вступил в партию большевиков, и Виктор, конечно же, поступил так по зову сердца, как отличник боевой и политической подготовки. Виктору было двадцать четыре. В двадцать пять его отправили на Восток.
Серое небо над песками Монголии и Тувы было будто обманом, в который никто не верил. Виктор приехал в гарнизон на самой границе советской власти командиром роты, а уехал командиром батальона. Он не любил вспоминать про эти годы, они казались прошлым, тем прошлым, о котором рассказывали родители, прошлым, когда не было фотографий. Но фотографии были. Семёнов хранил их в своей квартире в Москве. И иногда смотрел.
Вот его первая фотография с ротой. Узкие глаза и широкие губы монголов, которыми он командовал, среди них теряются русские лица сибиряков. Будёновки смотрятся на монголах так смешно и нелепо, хочется видеть их в подбитых ватой халатах в юртах. Они смотрят в чёрное око фотографического аппарата, многие – впервые в жизни. Это – подопечные Виктора, он гордится ими.
