Евгений Салиас - Свадебный бунт
Так как вины отца, брата и дяди его, казни стрельцов и все это государское дело было почти забыто, то теперь он действительно мог, не боясь, явиться в Москву и выправить себе законное письмо. Но воевода всему этому хотя и поверил, однако решил, чтобы Барчуков отправился сам в Москву справлять этот вид, а с подложным видом в Астрахани не оставался ни единого дня. И через несколько часов прямо от воеводы молодец очутился пешком в степи за несколько верст от Астрахани в числе других вольных и невольных странников, выехавших или выгнанных из города.
На счастье Барчукова, у него были скоплены деньги, к тому же прежние скитания его в течение нескольких лет по России, конечно, сделали из него сметливого парня. Он был уже малый не промах, далеко не таков, каким явился когда-то к родственнику, в Коломну.
Степан злился на себя, как мог так неосторожно и глупо поступить, с маху признавшись Ананьеву и посватавшись за его дочь. Поклявшись исправить свою ошибку, он взялся за свое дело горячо. В первом же посаде он тотчас купил себе лошадь, а чрез две недели уже хлопотал в Царицыне. Умные люди послали молодца далее в Саратов. Здесь, пробыв у хорошо известного в городе раскольника целый месяц, как у Христа за пазухой, он справил все. Заплатив, по его совету, десять рублей одному подьячему, Барчуков, счастливый и гордый, выехал обратно из Саратова с видом в кармане, справленным якобы в самой столице, и в нем числился московским стрелецким сыном Степаном Барчуковым.
Однако, приходилось поневоле где-нибудь по дороге прожить еще месяц, чтобы в Астрахани поверили его путешествию в Москву. А то уж очень скоро съездил!
Застряв добровольно по дороге, молодец явился снова в этой Астрахани, где ждала его встреча с любимой девушкой. Он дал себе теперь клятву или жениться на Варваре Ананьевой, или уходить к персидам, продаться басурманам, или хоть просто утопиться в Каспии.
Ловко обделать мудреное дело, чтобы купец согласился добровольно выдать за наймита свою дочь и породниться с обнищалым стрелецким сыном, — было, теперь его задачей, и немалой!..
— Авось, Бог даст! Только рук не покладай, только упрямься и все переупрямишь! — думал Степан, выйдя от воеводы и бодро шагая по знакомым улицам Астрахани.
VII
Астрахань еще недавно, всего-то лет полтораста назад, была столицей царя-нехристя, мирно правившего невеликим царством своим, веруя крепко в Аллаха и пророка его Магомета, бесстрастно полагаясь во всем и завсегда на предначертанную искони на небесах судьбу свою, ее же не преминешь и не избегнешь.
А в книге небес сих было, знать, начертано царству татарскому быть сокрушенным другим царством — православным, Москве поработить Астрахань!
Столица этого мирного ханства стала теперь простым городом на окраине великого и могучего царства… Недалеко, рядом, соседи единоверцы еще держатся, еще борются за свое существование. с Белым царем. Крымский хан еще силен и дерзок. Великий падишах, султан, его не выдает, и грозные силы надвигаются порою из Босфора, чтобы заступить и оградить Бахчисарай и его Гирея от московцев и Белого царя.
Большой город невдалеке от богатыря Каспия, окруженный безотрадной песчаной равниной, голой, желтой и знойной — летом, голой, белой и ледяной — зимою, насчитывает себе уже сотни лет. А кругом него по кучам да россыпям песку или по глыбам да сугробам снега равно не живет и не движется ничто, равно мертва окрестность.
Редко-редко пройдут вереницей верблюды или татарские арбы проскрипят обозом, тихо, будто нехотя, выползая из ворот городских. Калмыки-обозники шагают молча, лениво, уныло, будто осужденные, будто высланы они из города сгинут на веки там, за краем этого горячего песчаного моря. А вослед за караваном стоит долго на безветрии близ дороги острый и едкий запах рыбы соленой и копченой… Не будь этого добра, не быть бы здесь и гнезду людскому — богатому торговому городу, не быть бы и караванам верблюдов и кораблям по обоим морям — песчаному и водяному.
Город Астрахань — совсем русский город, посреди него кремль с церквями и палатами. Митрополит с духовенством и воевода с подьячими живут в нем и правят всем краем, всем прежним татарским царством. Но есть в кремле и одна мечеть, еще уцелевшая от иных времен. А в городе несколько мечетей и много еще богатых дворов, где исповедуют Магомета.
Только за последние полста лет, все чаще и чаще целые семьи крестятся в православие, бросают мечети, ходят в русские церкви… Но дома, в обиходе все идет по старому, на прежний дедов и отцов лад. С православным людом перекрести сживаются легко, кумятся, роднятся… Да и мало различия между ними, потому что правоверный, приняв учение Христа, остался тот же в нравах и в привычках своих, в семье и в гостях, а православный, сокрушив татарина, будто принес и отстоял только веру Христову, а все остальное, свое, бросил, утерял, позабыл и все у нового побратима-татарина перенимает.
Да и много ли было ему что позабывать и терять? Давно ли те же астраханцы только под другим званьем и столько веков подряд приходили за данью к нему, на Москву, и на свой лад все гнули. Баскаки сказывали, ворочаясь к себе, в орду, что там, на Москве, живется «как дома».
И за эти полтораста лет, что сокрушилось Астраханское ханство, учение Христово и держава царя московского будто не принесли света в дикий край и не дали мира… Неверность астраханцев всегда тревожила Москву. Много иноземцев и инородцев стекалось сюда веки-вечные отвсюду, могли бы они смягчить «нравы звериные», занеся сюда хоть малую толику всесветного разума и людской «знаемости» всякой, а на деле этого не было и в помине. Только дикие вести да слухи заносились в город и расходились по обывательским домам из каравансераев или с базарных площадей. И не раз эти слухи рождали и смуты.
Астраханский край под державой Москвы был гнездом всякой «шатости народной и смущения государскаго», и из него уже как зараза шло «колебание умов» в соседние овруги и распространялось к Яику, на Дон, на Гребни, Запорожье. Иногда и до калмыцких улусов смута добиралась, и тамошние ханские порядки в «шатость приводила».
Теперь ходил слух, что государь и царь Петр Алексеевич, не любивший мирволить буянству и празднословию смутительному, пообещался уже в свободное от своих государских забот время прийти и разорить Астрахань, срыть, разнести и смести ее с лица земли, а рядом на самом Каспии новый город построить с басурманским прозвищем в честь любимца Меншикова — «Александерсбург»…
И астраханцы верили слуху, и ждали царя в гости для этого генерального разоренья.
Управители судеб российских на Москве со времен еще Грозного считали причиною частых смут на Каспийской окраине «звериные нравы», или дикость обитателей его, но в действительности не одна дикость, а многие другие невидимые двигатели колебали и подымали чернь православную и инородческую на всякие вероломные и разбойные дела.
В Астрахани сталкивались вместе запад и восток, христианство и ислам, а к ним в придачу и узаконенное идолопоклонство. И на этом рубеже двух враждебных миров мира быть не могло.
Хозяин и владыка края предполагался русский человек и православный — «русс» или «москов». А на деле он был задавлен тьмой-тьмущей всякой татарвы всех именований и исповеданий — от магометанина до брамина, от суннита до шиита, от идоло- и до огнепоклонника. Этой Москвою, распоряжавшейся здесь из-за тридевять земель, установился порядок диковинный, «ни такой, ни сякой». Эта повелительница, заправлявшая всем, казалась чудовищем, злом…
Что такое это Москва?.. Воевода кровопийца и его подьячий и повытчик, иль приказный ярыжка! Воры, крючки и сутяги! Волокита судейская, дыба и застенок, колодка, конек и кандалы! Плаха, клеймы и кнут палачевы! А еще что? Указы и наказы, один другого мудренее и не подходящие к норовам уроженцев.
И рассуждают астраханцы:
«Рядом, по соседству, — всякие государства, где много лучше живется. Вот хоть бы в Персии, а то в Крыму, а то в Киргизии. Там воля полная, законов стеснительных нет. И все эти царства — богатые, сильные… Вот даже калмыцкие ханы как с Москвой поговаривают иной раз. Того гляди, войной на нее двинутся…
Православный в мохамедов закон перейдет, его выморят в судной избе, даже без пристрастья и пытки, да и отпустят на все четыре стороны, не разыскивая, кто его совратил к Мохамеду, хотя закон московский на это строг и прямо велит татарина-совратителя казнить. Да воеводы, знать, не смеют закон предъявлять, опасаясь за себя. А калмыцкие и крымские ханы не так действуют. Много всяких татар крестятся в православие постоянно… А заикнется кто из новых перекрестей, хоть с дуру, хоть с пьяну, хоть с расчета по лукавости, что его насильно «москов» крестил, и что кается он и жалобится ханам, защиты их просит… И что тогда за шум и за гомон поднимут халы и вся татарва. Зашумят так, как если бы всю их страну огнем и мечем прошли… Иной раз сдается, что воевода готов тотчас попов, крестивших этого татарина, или его крестных и восприемников, как совратителей человека с пути истинного, головой ханам выдать. Только замолчи, азиат! Сделай милость, не горлань, как паленый боров, на все свои азиатские пределы.
