Фридрих Клингер - Фауст, его жизнь, деяния и низвержение в ад
Но вот, следуя предписаниям магии, Фауст начертал ужасный круг, который навеки должен был лишить его попечения всевышнего и разорвать нежные узы, связывавшие его с человечеством. Глаза Фауста пылали, сердце взволнованно билось, волосы встали дыбом. В этот миг ему показалось, что он видит перед собой старика отца, молодую жену и детей, в отчаянии ломающих руки. Затем он увидел, как они опустились на колени и молились за него тому, от кого он собирался отречься.
— Это нужда, это мое несчастье повергло их в отчаяние! — закричал он и топнул ногой.
Гордый дух его негодовал на слабость сердца. Он снова приблизился к кругу. Буря выла под окнами, дом содрогался до самого основания. Светлый призрак встал перед ним и воззвал к нему:
— Фауст! Фауст!
Ф а у с т: Кто ты, осмеливающийся мешать моему смелому дерзанию?
П р и з р а к: Я — гений человечества, и я хочу спасти тебя, если ты еще можешь быть спасен.
Ф а у с т: Что ты можешь мне дать, чтобы «насытить мою жажду знаний, наслаждений и свободы?
П р и з р а к: Смирение, покорность в страдании, скромность и высокое чувство познания самого себя, мирную смерть и блаженство за пределами земной жизни.
Ф а у с т: Ты создан моим возбужденным воображением, призрак! Скройся! Я узнаю тебя по коварству, с которым ты обманываешь несчастных, покорившихся тебе. Соблазняй нищего, униженного раба, монаха и всех тех, кто заковал свое сердце в противоестественные кандалы, кто искусственно взвинчивает свой дух, чтобы избежать когтей отчаяния. Силам души моей нужен простор, а за содеянное ими пусть отвечает тот, кто дал их мне.
— Мы еще увидимся, — сказал призрак, вздохнув, и исчез.
— Неужели и на пороге ада меня будут дразнить детскими сказками? — воскликнул Фауст. — Нет, я все равно пробьюсь сквозь тьму. Я хочу знать, что скрывает от нас темная завеса, которую рука тирана протянула перед нашим взором. Разве я сам создал себя таким, что удел ограниченности возмущает мою душу? Разве я сам раздул огонь страсти в своей душе? Разве я сам вложил в свое сердце стремление всегда расти и никогда не останавливаться? Как? Разве я сосуд, изготовленный неведомой рукой и осужденный на уничтожение, потому что он не отвечает замыслу мастера и не соответствует той низменной цели, для которой он был предназначен? Всегда быть только сосудом, только орудием, вечно только подчиняться? Зачем же дана рабу эта противоречивая властная потребность свободы и зачем дано ему сознание собственной силы? Вечность! Неизменность! Где смысл в этих звуках? Человеку доступно лишь то, что он чувствует, вкушает и постигает, лишь это принадлежит ему. Все остальное — видения, которых он объяснить не может. Бык пользуется своими рогами и уповает на их силу, олень радуется своей легкости, спасающей его от охотника, а разве человек в меньшей степени властен над тем, что отличает его от этих животных? Я достаточно имел дело с людьми и со всеми их выдумками. Они втаптывали меня в грязь, их фантазии я принимал за истину. Довольно, теперь я попытаю счастья с дьяволом!
В диком восторге бросился он внутрь круга, а вдали раздались вопли его жены, детей и отца:
— Погиб! Погиб навеки!
4
Сатана, владыка ада, повелел оповестить оглушительными ударами рогов по огненному диску солнца всех падших духов на земле и в преисподней о том, что он устраивает сегодня огромный дружеский пир. Адские духи поспешили на этот могучий зов. Даже посланцы сатаны на нашей земле оставили свои посты, ибо приглашение заставило предположить, что ожидается нечто исключительное и великое. Огромные своды ада огласились дикими криками адской черни. Мириады дьяволов расположились на обожженной и бесплодной почве. Но вот появились князья ада и заставили толпу смолкнуть, чтобы сатана мог выслушать доклады своих послов, прибывших с земли. Дьяволы повиновались, и страшная тишина воцарилась в густой, мглистой тьме, нарушаемой лишь воплями осужденных на вечную муку. Рабы дьяволов, тени, не достойные ни блаженства, ни вечной муки, готовили бесчисленные пиршественные столы. Эти рабы вполне заслужили свою позорную участь. Когда они имели еще плоть и кровь и питались плодами земли, они принадлежали к той двуличной породе, которая дружит со всеми, никого не любя. Язык их болтал о дивном учении добродетели, но сердце ему не следовало. Они не совершали зла лишь потому, что это связано с опасностью, но они не творили и добра, потому что оно требует мужества и самоотречения. С религией они обращались так же, как еврей-скупец со своим капиталом: они клали ее на проценты, рассчитывая хорошо обеспечить таким способом свои жалкие души. Они молились богу только из страха и дрожали перед ним, как рабы. А дьяволы, поистине ничуть не лучшие господа, чем некоторые владельцы крепостных крестьян, тормошат их за это как следует в аду. В то же время другая толпа таких же несчастных в поте лица своего трудилась в огромной адской кухне, готовя яства для своих безжалостных господ, — страшное занятие для души, однажды уже погубившей принадлежавшее ей тело обжорством, пьянством и излишествами. Очевидно, дьяволы, хотя они не едят и не пьют, переняли все же у людей обычай любое торжество отмечать обжорством и пьянством и в таких случаях устраивают пир из душ. Предводитель каждого легиона подбирает нужное количество грешных душ для стола своих подчиненных. Те, в свою очередь, передают эти души рабам, которые их варят, жарят и поливают адским соусом. Нередко бывает и так, что кому-нибудь из этих несчастных приходится сажать на вертел своего отца или жену, сына, дочь или брата и поддерживать под ними мучительный огонь — ужасное и поистине трагическое положение, усугубляемое еще тем, что надзиратели кухни, тоже дьяволы, не менее злорадные, чем всё слуги знатных господ, стоят с бичами в руках за спинами рабов, заставляя их трудиться не покладая рук. Я рекомендую этот сюжет трагическим поэтам Германии, которые так часто ищут темы для своих сочинений в смрадных болотах ада и вообще среди всякой грязи{12}. Сегодня для услаждения повелителя, его высших сановников и любимцев дьяволы остановили свой выбор на папе, который, будучи наместником господа бога на земле, стремился к владычеству над миром и возмущал подданных против императоров, королей и князей. С ним вместе были отобраны: жестокий завоеватель; знаменитый философ, который при помощи схоластических силлогизмов распылил в ничто существо существ; лицемерный монах, которого его орден, ссылаясь на якобы совершенные им чудеса, хотел причислить к лику святых. Для адской черни также прибыли совершенно свежие припасы. Недавно папа натравил друг на друга два войска, состоявшие из французов, немцев, итальянцев и испанцев, для того чтобы, воспользовавшись суматохой, забрать в свои руки еще кое-какие земли и округлить таким образом наследие святого Петра{13}. Они дрались как герои, и тысячи их полетели в ад. Каким бы это было счастьем для душ, предназначенных на съедение дьяволам, если бы на этом и кончились их мучения! Но дьяволы по частям низвергают их обратно в адские болота, растерзанные члены вновь срастаются, и несчастные продолжают существовать для новых страданий.
Пока грешники выли на вертелах, смотрители винных погребов и виночерпии — тени указанного выше ранга — расставляли на столах бутылки и бокалы. Бутылки были наполнены слезами лицемеров и неверных вдов, ханжей, людей, особо чувствительных и кающихся из слабодушия. Тут были также бутылки, наполненные слезами завистников, пролитыми при виде чужого счастья, слезами эгоистов, пролитыми при виде чужого горя от радости, что не их оно постигло. Были и слезы смеющихся наследников и слезы сыновей, проливаемые над гробом скупого жестокого отца. Бутылки, предназначавшиеся для десерта, были наполнены слезами священников, которые, желая растрогать своих слушателей, выступают в роли комедиантов на алтаре. А для того чтобы сделать напиток более острым, в него подмешали еще слезы блудниц, плачущих от голода до тех пор, пока не явится покупатель, желающий за деньги насладиться грехом. Сюда же добавили еще слезы сводников и своден, врачей и бесчестных адвокатов, слезы, которые эти господа проливают, жалуясь на плохие времена. На отдельных столиках, приготовленных для сатаны и князей ада, стояли бутылки, наполненные благороднейшим напитком, шипящим, искристым и пьянящим. То была смесь из слез, которые проливают над несчастьями своих народов великие мира сего, не препятствующие, однако, своим чиновникам выдумывать для этих народов все новые мучения, слез дев, оплакивающих утрату своей невинности и продающих себя с еще влажными глазами, и слез временщиков, попавших в немилость и плачущих о том, что теперь они уже не могут грабить и притеснять других, пользуясь покровительством своего государя.
