Георгий Марков - Строговы
Но студент и не думал обижаться. Улыбнувшись на слова Захара, он приветливо поздоровался за руку с новыми знакомыми. Перед Матвеем Соколовский задержался, они посмотрели друг другу в глаза.
Алеша, не раздеваясь, осматривал простое убранство крестьянского дома; с худенького, испитого лица его не сходила гримаса брезгливости. В доме Строговых полы были некрашеные, кровати деревянные, вместо кресел стояли табуретки, на маленьких окнах висели домотканые занавески.
Захар подскочил к Алеше, расстегнул его дошку и проворно вытряхнул из нее ошеломленного такой бесцеремонностью барчука.
Кузьмин взял сына за руку и шагнул вместе с ним в горницу, где Агафья накрывала на стол. Соколовский остался один возле железной печки, грел посиневшие руки. Матвей, раскрывая туески с медом, несколько раз обращался к нему, спрашивал, какова дорога, удачно ли миновали лога. Анна из кути тоже поглядывала на студента в щелку перегородки.
Соколовский был невысок, но строен. Щеки его смуглого, тщательно выбритого лица порозовели на морозе. Улыбаясь своим мыслям, он украдкой посматривал на Захара, цедившего из бочонка в глиняные кувшины пенистую брагу.
«Все что-то скалится – поди живется ладно. Батюшки, а руки-то какие! Белые да нежные, – думала Анна, глядя на студента, и тут же наполнялась недоброжелательством к гостям: – Семена надо веять, а их принесла нелегкая».
За столом, угощая гостей медовой брагой, Захар сказал Соколовскому:
– Береги ноги, Федор Ильич! В ноги сразу бьет, – и засмеялся.
По всему было видно, что «говернер» пришелся по нраву старику, – может быть, потому, что не обиделся он на его неладные слова.
Дед Фишка через угол стола все тянулся к Кузьмину, усердно подливая ему брагу. Хитрил охотник: «У пьяного – что на уме, то и на языке. Авось проговорится!»
Наконец он исподволь, окольными вопросами, стал дознаваться о цели приезда.
– А ты, дед, все еще прыгаешь? – смеясь, обратился к нему Кузьмин. – Тайгу, наверно, лучше родного дома знаешь?
– Что бога гневить, прыгаю… пока ноги носят, – поперхнувшись, с запинкой проговорил дед Фишка и тотчас добавил: – Только в тайгу теперь не пройдешь, не проедешь.
– Да мы туда и не собираемся, – просто сказал промышленник. – Мы вот решили с Федором Ильичом на косачиных токах поохотиться.
«Э-э, хитрая бестия, даже на браге не обведешь. Попытаем теперь этого «губернера», – сказал себе дед Фишка и повернулся к Соколовскому, сидевшему рядом:
– А ваша милость, должно, сызмальства к охоте на всякого зверя или там птицу приобучены?
– Что вы, что вы, дедушка! – засмеялся Соколовский. – Я и ружье-то как следует держать в руках не умею. На охоте всего два раза был. А природу люблю, в особенности тайгу.
«Охотнички, язви вас! Охотники до чужого добра!» – пришел дед Фишка к безрадостному выводу и тяжело вздохнул.
После чая Кузьмин с сыном легли отдохнуть. Кучер тоже залез на печку. Ехали ночью – не спали. Захар предложил Соколовскому:
– Ложись, Федор Ильич, на мою кровать.
– Нет, я не хочу. Мне ночь не поспать ничего не стоит. Дело студенческое, не раз приходилось.
«Э, да он студент», – подумал Матвей и еще раз осмотрел Соколовского.
О студентах он много слышал. Учитель в Волчьих Норах – тот самый, который советовал ему подать прошение царю, был высокого мнения о студентах. Матвей помнил, как однажды учитель сказал, что в будущем всей империей будут управлять студенты. В народе говорили, что студенты покушались на жизнь царя Александра Второго, что убит он был тоже не без их участия.
Соколовскому захотелось осмотреть пасеку. Матвей охотно согласился проводить его. Они вышли и поднялись по косогору туда, где летом стоят ульи. Земля лежала еще под снегом, деревья стояли голые. Высокое небо было ясным и холодным. К западу от пасеки тянулись холмы, пестревшие весенними проталинами.
Простота и живой характер студента нравились Матвею, и он охотно отвечал на его вопросы.
– Вы тут и родились?
– Да, вон в той бане.
– А плутать в тайге приходилось?
– Бывало. В тайге не без этого.
– Медведей когда-нибудь убивали?
– Еще бы не убивать! Летом они к нам на пасеку ходят. Мед любят, страсть!
Они стояли на опушке густого пихтача, высоко над пасекой. Пахло холодом и смолой. Засунув руки в карманы, Соколовский задумчиво смотрел на синеющие вдали холмы.
На обратном пути он опять стал расспрашивать Матвея:
– Вы грамотный?
– В Волчьих Норах три зимы учился.
– Не забыли?
– Нет, что вы! Я и теперь зимой редкий вечер не читаю.
Соколовский с удивлением взглянул на Матвея.
– А где книги берете?
– Кое-что через брата в городе достаю. А больше у попа в Волчьих Норах.
Соколовский поинтересовался, что именно прочитано Матвеем. Тот назвал исторический роман Загоскина и несколько романов о рыцарях и морских пиратах.
– Я помогу вам, Строгов, доставать хорошие книги: больше не берите этой дряни ни у попа, ни у брата.
– Спасибо. Мне бы что-нибудь о том, как земля и небо устроены. Очень люблю читать об этом.
– Об ученье не мечтали?
– Замышлял, да крылья коротки, – ответил Матвей, но историю с прошением к царю рассказывать не стал: неизвестно, как бы отнесся к этому Соколовский.
Постояв на лесной опушке, они направились к подвалам, в которых зимовали ульи с пчелами. Из-под земли торчали высокие, похожие на трубы тесовые отдушины.
Соколовский рассматривал устройство подвалов, интересовался историей пасеки, разведением пчел.
Когда Матвей рассказал, как перешла пасека к Строговым и о ежегодной дани Кузьмину, Соколовский удивленно пожал плечами.
– Выходит, бессрочная кабала?
– Самая настоящая. Обманул Никита Федотыч отца, – вырвалось у Матвея. Но, не зная, каковы отношения у Соколовского с Кузьминым, он поспешил заговорить о другом: – А вы все еще наукам обучаетесь?
– Да. Юриспруденцию зубрю.
– Мудреная?
– Не очень.
Матвею хотелось знать, что это за наука юриспруденция и почему она не очень мудреная, но он промолчал, надеясь спросить об этом у Соколовского в другой раз.
Дома они принялись набивать патроны и чистить ружья.
Анна несколько раз проходила мимо них. Не нравилось ей, что этот чернявый студент сдружился с Матвеем. Она не могла подавить в себе чувство досады на мужа и позвала его в куть.
– Хватит тебе зубы точить. Иди во двор, дай скоту сена, – с раздражением проговорила она.
Когда Матвей вернулся со двора, гости уже поднялись. Кузьмин, расчесывая бороду перед зеркалом, спросил Соколовского:
– Ну, как погуляли, Федор Ильич?
Соколовский, не отвечая на его вопрос прямо, обратился к младшему Кузьмину по-французски:
– Tres bien. Malheureusement, les jours hiver sont trop courts. Переведите это отцу, Алеша.
Бледный подросток неуверенно перевел:
– Очень хорошо. Жаль, что дни зимой слишком коротки.
– Это по-каковски, Федор Ильич? – спросил Матвей.
– Французы так говорят, – ответил Соколовский.
– Французы! – пренебрежительно махнул рукой Захар. – Помню, дед рассказывал, как в двенадцатом году воевал с ними. Мерзли они у нас в России, как воробьи на морозе. Нет, дюжей наших русских никого на свете не сыщешь.
– А ты бы помолчал, старик, не твоего ума это дело, – вмешалась Агафья. «Кто его знает, может, он из энтих самых хранцузов!» – думала она, считая, что своими словами Захар может обидеть Федора Ильича.
Но Захар не обратил внимания на слова жены и продолжал расспрашивать:
– А петь по-ихнему умеешь, Федор Ильич?
– Кое-что умею.
– Споешь?
Студент усмехнулся.
– Можно.
Захар обрадовался.
– Эй, старуха, Фишка, идите слушать!
Соколовский, продолжая улыбаться, негромко, но приподнято запел «Марсельезу»:
Allons? enfants de la patrie…
Пропев два куплета, он остановился и спросил:
– Ну, как?
Захар покачал головой.
– Нет, наши лучше поют.
– У всякого народа свои песни, отец, – возразил Матвей. – А по-моему, неплохая песня. Жаль, слов не понимаю.
– Нет, нет, Матюшка, русский народ сроду песнями славился, – горячо сказал Захар. – Куда им до нас!
4
Ночью Кузьмин, Соколовский, дед Фишка и Матвей отправились на охоту.
За пасекой охотники разделились. Соколовский пошел с Матвеем, Кузьмин – с дедом Фишкой. Матвей хорошо знал тайгу во всей окрестности и привел Соколовского прямо к тетеревиному току. Они наломали сучьев и замаскировались в десяти шагах друг от друга.
Перед рассветом стали слетаться косачи. Соколовского сразу же охватило нетерпение. Ему хотелось стрелять, но Матвей чего-то выжидал.
Когда косачей слетелось столько, что снег почернел под ними и самцы, фыркая, щелкая, хлопая крыльями, вступили в схватку, Матвей сказал:
– Ну, теперь, Федор Ильич, не зевай.
Раздался выстрел, другой. Птицы большим клубком поднялись в воздух, но тотчас же опустились. Две птицы остались на снегу. Третья взмыла высоко и вскоре упала около ног Матвея.
