Мор Йокаи - Сыновья человека с каменным сердцем
– Моя ложа открыта? – спросил он.
Дама сделала книксен и улыбнулась.
Пройдя мимо ряда задрапированных коврами дверей, Леонид нашел свою и открыл ее. Затем он растворил вторую дверь, и друзья очутились в ложе, обнесенной спереди тонкой бронзовой решеткой.
Теперь они уже явственно слышали музыку.
– Да ведь это театр или цирк! – воскликнул Эден, обернувшись к Леониду. Затем, взглянув через решетку, он добавил: – Или баня.
Леонид рассмеялся:
– Как тебе угодно. – С этими словами, бросившись на кушетку, он взял со столика отпечатанный листок. Это была обычная театральная программка. Вместе с Эденом они стали читать вслух.
– Первый номер: «Don Juan au Serail».[11] Это действительно забавная штука. Жаль, что мы уже пропустили. «Tableaux vivants».[12] Довольно скучная история «Les bayadéres du khan Almollah».[13] Веселая вещица: один раз я уже видел. «La lutte des amazones»,[14] «La réke d' Ariane».[15] Это, должно быть, превосходно, если только Персида сегодня в ударе.
В дверях ложи появилась склонившаяся в почтительном поклоне фигура: то был официант.
– Стол накроешь здесь, – приказал Леонид.
– На сколько персон?
– На три.
– Кто ж третий? – удивился Эден.
– Увидишь.
На столе мгновенно появилась закуска, сладкое и бутылки шампанского в серебряном ведерке со льдом. Затем слуга оставил гостей одних. Леонид запер за ним дверь ложи.
– Послушай, Леонид! В какую странную рафинерию ты меня привез! – воскликнул Эден, бросив взгляд сквозь бронзовую решетку.
Леонид в ответ засмеялся.
– Ты, значит, думал, что мы, русские, только псалмы поем?
– Нет! Но здесь, в здании, принадлежащем казне, и вдруг такое заведение!
Леонид, улыбнувшись, только махнул рукой: стоит ли говорить об этом?
– А что будет, если нас здесь обнаружат?
– Сошлют в Сибирь.
– А музыканты не выдадут?
– Они никого не видят. Весь оркестр состоит из слепых музыкантов. Да ты не смотри туда. Это – развлечение для старцев. Нас ждет другое.
Леонид стукнул два раза в стенку соседней ложи, оттуда послышался ответный стук, через мгновение драпировка раздвинулась, и появилась женщина.
Она походила на одну из очаровательных героинь сказок «Тысячи и одной ночи». На ней был длинный, до щиколоток, персидский кафтан, туго обтягивавший ее фигурку, с золотым пояском на тонкой талии; длинные нити жемчуга свисали на грудь, разрезанные рукава, спадавшие с дивных округлых плеч, открывали изумительно красивые руки, о которых только мог мечтать скульптор. Ее овальное кавказское лицо говорило о благородном происхождении: у нее был изящный, тонкий нос, свежие губы, длинные загнутые ресницы и иссиня-черные горящие глаза; голову ее ничто не украшало, если не считать двух царственных, доходивших до пят кос.
Она недоуменно застыла в проходе.
– Ты не один?
– Иди сюда, Иеза, – позвал Леонид. – Юноша, которого ты видишь, – половина моей души; другая половина – ты.
При этих словах он неожиданно встал и обнял обоих: Эдена и черкешенку. Затем, хохоча, усадил их на софу, а сам устроился напротив.
– Ну, как Эден? Не правда ли, это нечто иное, чем холодные изваяния там, наверху? Разве здесь, в преисподней, не лучше?
Иеза со сдержанным интересом рассматривала Эдена, а он равнодушно взирал на ее красу.
– Видал ли ты где-либо такие глаза? А этот очаровательный ротик, который то дуется, то улыбается, манит, смеется, просит, издевается? И каждый раз он иной.
– Ты хочешь меня продать? – спросила черкешенка.
– Упаси бог того, кто захочет тебя отнять! Но если ты сама полюбишь того, кто мне друг и даже брат, я отдам тебя даром.
Иеза придвинулась к тому краю софы, где сидел Эден, и, зажмурив глаза, положила обе руки ему на колени.
– Из тебя вышел бы превосходный укротитель диких зверей, Эден, – сказал Леонид, сжав в руках маленькую ножку черкешенки в красной туфле. – Эта девушка обычно дичится1 упорствует и капризничает, но стоило тебе взглянуть на псе своим победоносным взором, как она стала смиренной, словно послушницы в Смоленским монастыре, – спаси, господи, их грешные души. Ты пропала, Иеза! Самые красивые дикарки, имя которым – женщины, немеют, едва на них бросит взгляд этот укротитель львов.
Черкешенка подняла голову и в упор посмотрела на Эдена. Щеки ее пылали. Она покраснела, пожалуй впервые после того, как екатериноградский купец продал ее, сдернув одежду с плеч девушки.
– Наполним бокалы, друзья! – воскликнул Леонид, ловко открывая бутылку с шампанским.
Он налил вино в три бокала, два из них протянул Эдену и Иезе. Те отпили лишь наполовину. Леонид заставил их поменяться бокалами и снова подлил вина.
– Пейте до дна! Вы пьете теперь любовь друг друга.
Вино возымело свое действие, и Иеза развеселилась. За перегородкой, в зале, звучала музыка; черкешенка подпевала ей. В знак симпатии к Иезе Эден повернулся спиной к залу и не сводил глаз с девушки; он не обращал ни малейшего внимания на то, что происходило на сцене; между тем Леонид при каждом новом номере выглядывал из ложи и отпускал шутливые замечания по поводу исполнявшихся номеров.
Иеза много пила, и вскоре голова ее отяжелела. Она прилегла на софу, положив голову на колени Эдена, а ножки в красных туфельках – на колени Леонида.
Эден гладил ее шелковистую головку, как обычно гладят голову любимой собачки.
– А ты сегодня не выступаешь? – вдруг спросил Леонид у Иезы.
– Нет. Сегодня я свободна.
– Жаль. Могла бы показать что-нибудь моему другу.
Иеза вскочила.
– А сам он этого желает? – И она вопросительно взглянула на Эдена.
– О чем вы? – спросил Эден.
– А! Ты же еще ничего не знаешь. Ведь Иеза наездница. Она прекрасная танцовщица на лошади. Обычно ее выступление заключает программу. Выбери что-нибудь из ее коронных номеров.
– Но я ведь не знаю репертуара Иезы.
– Варвар! Он не знаком с ее репертуаром! А уже полгода живет в цивилизованной стране! Ладно, я перечислю тебе ее роли: «La reine Amalagunthe», «La diablesse», «Etoile, qui file», «La bayadére», «La nymphe triomphante», «Diana qui chasse Actéon», «Mazeppe».[16]
При последнем названии черкешенка воскликнула:
– Только не это! В программе этого нет.
Леонид рассмеялся.
– Эден! Не робей. Выбирай последнее…
Иеза вскочила на ноги и закрыла рукой рот Леонида, не давая ему говорить.
Леонид шутливо боролся с ней, освобождая рот от этого прелестного замка.
Конец поединку положил Эден, сделавший свой выбор:
– «Мазепа».
Тогда Иеза строптиво отвернулась от них и прислонилась плечом к стене ложи.
Леонид торжествовал.
– Мне ты никогда не хотела показать этот номер. Говорил я тебе, что придет день, когда я его увижу.
Черкешенка бросила пламенный взгляд на Эдена и запальчиво произнесла:
– Хорошо. Будь по-вашему.
И она, словно видение, исчезла в проходе между ложами; драпировка тут же задвинулась.
Музыка в зале смолкла, видно, окончился очередной номер.
Только теперь Эден сквозь решетку стал внимательно разглядывать сцену. Она представляла собой раковину со сводами, размером не менее тридцати саженей по окружности. Сразу от рампы амфитеатром поднимались ряды лож, обнесенных золоченой решеткой. Публику нельзя было видеть, и только сигарный дымок, струившийся из лож, свидетельствовал о том, что там находятся люди. Сцена была задрапирована занавесом с рисунками на мифологические сюжеты. По краям сцены находились боковые двери.
Этот подвал первоначально предназначался под склад для сырья. Но какой-то хитроумный француз преобразил его в своеобразный Элизиум, где незаконно, без разрешения властей, выступали служители «свободного искусства». Сюда стекалась «золотая молодежь» столицы, бывали здесь и почтенного возраста богатые отцы семейств, которые, платя сто рублей за вход, развлекались целый вечер.
Не исключено, что об этом заведении была осведомлена полиция. Однако, вероятно, ловкий импрессарио знал секрет той волшебной мази, с помощью которой удается замазывать глаза недремлющему Аргусу. А может быть, власти просто опасались, что в тот час, когда полиция решит устроить осмотр всего помещения, на пресловутом сахарном заводе вдруг вспыхнет пожар, который дотла уничтожит все, вплоть до «рафинерии». В конце концов там ведь не печатали фальшивых денег и не занимались политикой, – стоило ли поднимать на ноги полицию? Пусть себе веселятся… «Tout comme chez nous».[17]
Спустя несколько минут после того, как Иеза оставила ложу молодых друзей, сцена опустела. Лишь две девушки-сарацинки в турецких шароварах разравнивали сцену: очевидно предстоял номер на лошадях.
Кто-то постучал в дверь ложи, и Леонид открыл ее.
Это был слуга с конвертом на серебряном подносе.
– Что это?
– Письмо для того господина.
– Как оно сюда попало?
– Привез гонец par expresse,[18] имевший поручение найти этого господина, где бы он ни был.
