Древо Жизора - Стампас Октавиан
Навигатор остановился у носилок, на которых лежал больной рыцарь из Бургундии. Он бредил и в бреду причитал довольно весело:
— Господи, мы на добром пути. Боже мой, помоги нам! Пресвятая Богородица, спаси нас. Дева Мария, сподоби узреть Гроб Господень! О, я вижу, вижу его! Боже, благодарю Тебя! Стопы Твои лобзаю… Адель, любимая, я вижу Гроб Господень!..
Навигатор усмехнулся. Он не понимал, что за радость была им всем — увидеть Гроб Господень. Много лет он жил рядом с этим Гробом, и никакой пользы не сыскал для себя в подобном соседстве. Мир безрассуден, глуп, бессмысленен. О, если бы действительно существовал Бог! Насколько легче было бы ему, Жану де Жизору. Он посмотрел на очередную компанию, сидящую у костра и в безумном воодушевлении протягивающей руки куда-то в сумерки, причитая и плача. «Почему они верят? — подумал Жан. — Почему не я? Почему я так одинок и несчастен? Почему они счастливее меня? Что за несправедливость? Ведь это я владею тайными струнами мира, а не они…» Тут его окликнули и позвали на военный совет, поскольку лазутчики возвратились. Навигатор поспешил в огромный шатер, воздвигнутый в защищенном от ветра месте, возле которого выделялся своей необыкновенной красотой и статью Фовель, конь Ричарда Львиное Сердце, привезенный им с Кипра. Гохмейстер тевтонцев входил внутрь шатра, оживленно беседуя с крещеным евреем Жаком де Жерико. Следом за ними шел летописец Ричарда Амбруаз Санном. Внутри шатра было довольно тесно. Лазутчики только-только начали свой рассказ о том, что им довелось увидеть и разузнать. Войдя, навигатор пристроился в незаметном уголке и стал слушать. Его посулы не оказались напрасными. Лазутчики с жаром говорили об огромном скоплении силы, о невиданных машинах, привезенных Саладином из Персии и Индии для защиты Иерусалима от нападения, о новых, только что воздвигнутых, дополнительных укреплениях. Краше всех описывал превосходство сарацин тамплиер Этьен д'Идро. Жан не ошибся в нем — врун первостатейный. Выслушав донесение, разведки, собравшиеся на совет отпустили лазутчиков, навигатор проследовал за ними и спросил Этьена д'Идро, каково в действительности положение дел.
— Прямо противоположное, — усмехнувшись, отвечал лживый тамплиер. — Если сейчас начать штурм города, то к утру Иерусалим будет, в наших руках.
— Вы превосходно справились со своим заданием, удовлетворенно вздохнул навигатор. — Следуйте за мной и вы получите свое вознаграждение.
Когда, расплатившись с наемными лгунами, навигатор возвратился в шатер, где проходил военный совет, там уже все было окончено. Рыцари расходились, лишь немногие продолжали кипятиться и говорить что-то о всеобщем воодушевлении и готовности освободить Гроб Господень несмотря на самое сильное сопротивление магометан. Их горячность уже не имела смысла, решение было принято — возвращаться и идти в Аскалон. У входа в шатер навигатор лицом к лицу встретился с Ричардом Львиное Сердце. Вид у короля был суровый, несколько обиженный. Заглянув в глаза Жана, он вздрогнул и, опустив взгляд, прошел мимо. Жан оглянулся и с нескрываемой усмешкой посмотрел ему вслед.
Ночью, вспоминая эту сцену, он то и дело усмехался и шептал: «Что же ты не показал мне язык на сей раз? То-то! А ведь я показал тебе в сто раз больший язык, чем ты мне тогда, давным-давно, когда еще был молокососом».
Он чувствовал себя победителем. Но гнетущая, сосущая пустота в душе не становилась меньше, а наоборот, еще больше увеличивалась, чернела.
На рассвете войска покидали лагерь в Бетнубё. Ричард, не спавший всю ночь, уже сидел на своем Фовеле, объезжая войска, с горечью рассматривая привезенные осадные механизмы. Барон Меркадье, когда они оказались на вершине высокого холма, указал Ричарду на проступившие в отдалении очертания Иерусалима:
— Взгляните, ваше величество, как четко виден силуэт Святого Града. Мне кажется, это добрый знак, что мы еще вернемся сюда и отвоюем Гроб Господень.
Ричард оглянулся, солнечный луч сверкнул в его зеленых глазах, но тотчас же король прикрыл свой взор рукою и промолвил со стоном:
— О нет! Не буду смотреть. Нет, не увижу Иерусалима до тех пор, пока не завоюю его!
Он пришпорил коня и стал спускаться с холма. В неописуемом горе крестоносцы оставляли заветный город за своей спиною и шли назад, к побережью Средиземноморья. Единственное, что могло их утешить — припасы вина и продовольствия, приберегаемые для дней осады и выданные теперь. На ближайшем же привале был устроен целый пир, обильный, но горький. В угрюмом молчании крестоносцы насыщались и подкреплялись вином и едой, не слышно было ни молитв, ни песен, ни восклицаний. Только тяжкие вздохи…
Через полторы недели войско Ричарда вышло к развалинам Аскалона, за которыми открывался черный простор Средиземного моря — невиданная буря бушевала здесь, вздымая гигантские волны и ударяя их с ревом о берег. Не мешкая, Ричард приказал начать восстановление, города, в свое время принесшего немало славы крестоносцам. И работа закипела. Словно свежий дух вселился в короля Англии, словно буря, увиденная им, смыла следы неудач — он был весел и бодр, как в первые дни крестового похода, он пел свои старые кансоны и сочинял новые, и звук его дивного голоса приободрял работающих. Мало-помалу развалины превращались в заново возведенные строения, крепость обретала свой прежний грозный вид. «Невеста Сирии вновь готовится замуж…» — так начиналась одна из новых кансон Ричарда, которую все так полюбили, что ее можно было слышать повсюду. Жан де Жизор однажды поймал себя на том, что тоже напевает ее себе под нос. Он тотчас злобно сплюнул и пробормотал:
— Проклятье!.. Чему он так радуется?.. Ему и впрямь было мучительно неясно, откуда взялось в Ричарде новое веселье, а главное — почему Ричард, которого преследуют неудачи, не унывает, а он, Жан де Жизор, великий навигатор и тайный рулевой мира, чьи замыслы и планы неизменно сбываются, не может обнаружить в своей душе хотя бы искорки радости. Самым ужасным для Жана было то, что он отчетливо понимал — радость и злорадство противоположны друг другу и ничего общего друг с другом не имеют, хотя и похожи по звучанию. Ему и хотелось бы, возможно, научиться так же точно радоваться, как Ричард, но оставалось довольствоваться лишь умножением злорадства, когда в Аскалон пришли очередные горестные вести из Аккры, где вспыхнула междоусобица между поддерживающими Ричарда и Гюи пизанцами и генуэзцами, стоящими на стороне Конрада Монферратского и крестоносцев-французов. Конрад решил полностью присвоить себе главное завоевание похода, и Ричард никак не мог стерпеть это. Он приказал оставить работы и готовиться к немедленному выступлению. Отмахав тридцать пять лье вдоль побережья, армия вступила в Сен-Жан-д'Акр в тот самый момент, когда назрело решительное кровопролитие. Появление Ричарда резко уменьшило пыл и генуэзцев, и ливанцев. Тотчас собрался совет всех вождей, на котором встал вопрос окончательного разрешения спора о судьбе Иерусалимской короны.
Весть о том, что Конрад Монферратский избран новым королем Иерусалима, застала Саладина как раз в Иерусалиме, уже давно не принадлежащем Иерусалимским королям. Султан давно мечтал провести здесь весну и, в конце концов, посмотреть на знаменитый Огнь Господень, в чудесные свойства которого он не верил и посему желал разгадать, как именно совершается сей фокус. До праздника Пасхи оставалось несколько недель, и первые паломники, стремящиеся отметить Воскресение Христово именно в Святом Граде, только-только начали стекаться сюда.
Выслушав подробное донесение везиря Музгар-Али, Саладин вскинул брови:
— Неужто Мелек-Риджард не воспротивился подобному решению? Я удивлен. По сути, уступив корону Конраду, он признал его первенство среди всего воинства крестоносцев. Это невероятно!
— Мало того, — изображая на своем лице равное удивление, произнес Музгар-Али, — говорят, что Мелек-Риджард сам голосовал за подобное решение. Видимо, все дело в том, что он получил новые неприятные известия из своего королевства, где против него выступил его родной брат, поддерживающий короля Франции. Естественно, его теперь тянет на родину, дабы навести там порядок.
