Николай Алексеев - Испытание
– Папа!.. Папочка!.. – целуя его и плача, повторяла она одно только слово: – Папа!.. Папа!..
Как ни был скуп на слезы Яков Иванович, но и он не смог удержаться. Слезы катились одна за другой, щекоча его обветренные щеки.
– Вот не думал!.. Дочурка ты моя!.. – Он снял с Веры шлем, усадил ее на табуретку, помог расстегнуть шинель.
Кажется, совсем недавно он так же расстегивал на ней шубку, когда она, замерзшая, возвращалась из школы.
– Вот разденемся, позавтракаем, – проговорил Яков Иванович. – Поди, устала, проголодалась.
Увидев орден Красного Знамени на ее груди, он замер в удивлении, а потом, прижав к себе голову дочери, поцеловал в лоб.
– Что слышно о маме, бабушке, Юрке? Как они там живут? Здоровы ли? – спросила Вера.
– Они здоровы. Мама работает в цехе, на револьверном станке. А вот Юрка… – Яков Иванович тяжело вздохнул. – Юрка удрал!..
– Куда?
– На фронт.
– Какой ужас! – испуганно вскрикнула Вера. – Где же теперь его искать?
– Появился похожий на него мальчонка в одной дивизии, но во время форсирования Истринского водохранилища пропал без вести… Мне все кажется, что это был он…
– Боже мой!.. Юрка!.. Наш маленький Юрка!..
– Я маме об этом еще ничего не писал. И ты не пиши. Может быть, это просто совпадение.
Яков Иванович открыл чемодан и достал из него последнее письмо Нины Николаевны.
– Вчера вечером получил.
Вера подошла к маленькому оконцу и стала читать письмо. Прочитала и задумалась.
– Хорошая она у нас, папа!..
– Очень хорошая… – ответил Яков Иванович. – Вот столько лет прожили, а мне все кажется, душевнее ее человека нет!..
Он присел на скамейку около Веры и стал всматриваться в лицо дочери.
«Как она возмужала, – подумал он. – Давно ли была девчонкой?.. За нее, бывало, беспокоилась Нина: „Как она будет там, в институте?.. Долго ли до беды!..“
Вера рассказывала о своем полке, о друзьях и подругах, о благородном поступке Кости, о том, как они со своих У-2 бомбили колонну фашистов.
– Бомбили дорогу Локотня – Звенигород? – удивленно переспросил отец.
– Да. А погода была, папа, отвратительная, нелетная. Ну мы их и расчихвостили! Вот так – вдоль дороги да прямо по танкам!.. – Для наглядности она жестами помогала своим объяснениям, как самый заправский летчик. Показывала, как она развернулась, как сбрасывала бомбы, как петляла, когда ее ранили. Яков Иванович приподнялся и крепко поцеловал дочь.
– Спасибо, Верушка! Большое тебе и вашим летчикам спасибо!.. Если бы ты это рассказала нашим бойцам, они бы тебя на руках несли до самой Москвы!..
Вера широко раскрыла глаза.
– Папа! Значит, это ваша дивизия там была?..
– Да, дорогая, наша. Мы тогда еле-еле держались. Ты, Вера, себе даже не представляешь, как поднялось настроение у бойцов, когда вы появились над полем в ливень, в тот момент мы уже отчаялись, что нас смогут поддержать с воздуха!..
Вошедший в этот момент Куликов увидел девушку, прижавшуюся к комдиву, смутился и хотел было уйти.
– Знакомься, Иван Захарович, моя дочь. Летчица, – сказал Яков Иванович.
– Очень рад! – Куликов подал Вере руку. – Может, товарищ полковник, поездку отложите на завтра?
– Что ты, что ты, Иван Захарович! Это невозможно!.. Сейчас поедем. А дочка меня подождет. – Яков Иванович виновато посмотрел на Веру. – Позавтракает пока, отдохнет…
– Поезжай и скорей возвращайся! – Вера обняла отца. – Я буду у тебя до завтра…
– Вот и хорошо. – Пропустив Куликова вперед, Яков Иванович вышел из землянки. Вера из-за двери услышала голос отца, отдававшего распоряжения Никитушкину:
– Дочь здесь одна остается, так ты там – чайку и позавтракать. В общем, позаботься!..
– Будьте спокойны, товарищ полковник, – сказал Никитушкин. – Обижаться на нас не станет!..
Потом до Веры донесся женский голос, который показался очень знакомым.
– У меня к вам неотложный разговор, товарищ полковник, – говорила эта женщина. – Во-первых, предлагаю снова организовать женскую снайперскую команду. А то за последнее время почти всех снайперов выбили…
– Простите, Ирина Сергеевна, я должен сейчас ехать. Часа через три вернусь, тогда обо всем поговорим… А пока заходите в землянку. Там дочь, Верушка, сегодня прилетела…
Вера уже стояла на пороге землянки.
– Здравствуйте, Ирина Сергеевна! – крикнула она. – Я вас по голосу узнала!.. Папа мне писал, что вы тоже здесь.
Валентинова обняла Веру, и они крепко расцеловались.
– Смотри, какая большая стала! Молодец, Верунчик! – Ирина Сергеевна назвала Веру так, как звала ее дома.
Они обнявшись вошли в землянку. За ними, придержав ногой дверь, шагнул Никитушкин, неся в руках деревянный поднос, заставленный тарелками.
Вера хотела помочь ему, но Никитушкин отстранил ее:
– Что вы! Что вы! Вы ведь гостья!
За столом Ирина Сергеевна рассказала Вере о своем горе:
– Единственная у меня цель – найти ребят. Я живу сейчас только ради них… И даже в мыслях не допускаю, что они погибли… Работаю очень много. Иначе бы меня тоска загрызла…
– Смотрю я на вас, Ирина Сергеевна, – сказала Вера, – и мне представляется мама. – Вера взяла письмо и развернула его. – Работает на заводе. Ударница! На доске Почета вывесили ее фотографию… Я маму не узнаю…
– Ты просто не знала свою маму…
– Может быть… Но теперь я ее хорошо понимаю… У нее есть потребность приносить пользу. Так и должно быть у всякого, кто считает себя настоящим человеком. Ужасно, что есть еще люди, которые этого не понимают. Вот мама пишет, что с нею туда приехала из Белоруссии молодая, здоровая женщина, какая-то Карпова Галина Степановна. Она думает только о том, чтобы сберечь свою красоту, и из-за этого не хочет работать…
– Карпова? Из Белоруссии, говоришь? – перебила ее Валентинова и спросила с тревогой: – А ты ее знаешь?
– Нет, не знаю.
– Прочитай мне, что о ней написано.
Вера передала Ирине Сергеевне письмо, и она сама прочитала все, что говорилось о Карповой. «Что это: совпадение фамилий или она действительно его жена? – подумала Валентинова. – Может быть, именно поэтому он говорит о себе: „Семейный, но одинок…“ Такой мужественный человек, а жена – пустышка…»
– Ну и бог с ними, с такими женщинами, – сказала Ирина Сергеевна. – Мы должны гордиться, что на них не похожи! Мы не сумели сохранить своей внешности, но зато в войну стали душевно богаче…
– Что, что вы, Ирина Сергеевна? – спросила Вера, почувствовав что-то необычное в ее голосе.
– Ничего, дорогая… Это я, Верунчик, просто так…
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Дверь землянки открылась. Ворвавшийся ветер сбросил со стола листы бумаги и разметал их по полу. Вера собрала бумаги, положила на место. «Наградной лист», – прочла она на одном листе, и ее взгляд невольно остановился на имени того, кто стоял первым в списке. К ордену Красного Знамени представлялся Кочетов Николай Остапович. В углу листа была приколота записка, подписанная Хватовым: «Яков Иванович, листы просмотрел, – говорилось в записке. – Все достойны награждения. Следовало бы представить нижеуказанных товарищей к офицерскому званию. Они этого заслуживают». И в этом списке первой тоже стояла фамилия Кочетова.
Взяв несколько наградных листов, Вера села на кровать и, опершись локтем на подушку, стала читать реляции. Она читала их с интересом и восхищалась подвигами этих людей. Все они казались ей необыкновенно храбрыми и бесстрашными.
Невольно ей представился образ Павла Корчагина, мчавшегося на коне в самое пекло сражения… Он скрылся в дыму, и сразу же там загрохотали снаряды.
Задремавшая было Вера в испуге открыла глаза. В комнате было уже темно.
– Вера, ты здесь? – услышала она голос отца. И стены землянки заколыхались от колеблющегося света зажженной им спички. – Поспала?.. Вот и хорошо. Теперь весь вечер проведем вместе. Сейчас обедать будем… – Он подошел к столу и зажег керосиновую лампу.
В землянку с тарелками в руках вошел Никитушкин.
– А я нарочно вас не будил, – сказал он. – Уж очень крепко спали.
Яков Иванович вымыл руки и сел за стол против Веры.
– Я тебя сразу не спросил: что же ты думаешь теперь делать? Опять летать?
– Нет, – сказала Вера и оперлась руками на спинку стула. – Летать, папа, я теперь не могу… Но хочу так же, как и все, защищать Родину…
– Может быть, тебе вернуться в институт? – спросил Яков Иванович. Он говорил спокойно, а у самого все перевернулось в душе – бедная девочка, война уже покалечила ее… Как бы хотелось ему вновь увидеть ее маленькой, взять на руки, успокоить, уберечь…
– Нет, в тыл я не хочу. Понимаешь, папа, как бы тебе сказать… Не могу я жить на свете, если не буду защищать свою страну… Я знаю, ты, как отец, хотел бы мне сказать: «Не смей больше воевать, дочка». Ты так и говоришь, но только более осторожно, хочешь уговорить меня вернуться в институт… Но я уже не та Верушка, что была там, в Белоруссии, даже не та, что была в Москве…
