Александр Савельев - Сын крестьянский
— Стой, ребята, слухай меня! Отзвонили — и с колокольни долой, сиречь время к царю Шуйскому уходить. Примет, наградит!
Многие, уже приготовленные, закричали:
— Время, время! К Шуйскому!
Лашков все же заметил: то тут, то там из рядов выскакивали ратники и скрывались в густолесье. Догадался, обозлился: «Сукины сыны, к смерду подаются!» Крикнул:
— Кои из рядов уходят, из самопалов по ним! Раздалась пальба, несколько ратников было убито.
Все же человек двести скрылись. Лашков махнул рукой на эту потерю.
— Рать, вперед, к царю!
Он пробрался с отрядом своим в тыл врага и присоединился к царскому войску.
Вступили в бой рязанцы во главе с князем Лыковым.
Силы изменились в пользу царских войск. Болотников, с трудом обуздав свое неуемное желание биться до конца, приказал отступить.
Ехал Болотников с телом друга в Тулу. Горел пурпурный закат. «Какой багряный, словно кровь Горы! Эх, Хведор, Хведор! Осиротел я». Слезы катились по щекам воеводы.
Скорбь Болотникова, украинцев, запорожцев, донцов, Илейки и многих, многих воинов была несказанно велика. С «Петром Федоровичем» Гора быстро сдружился и умело, незаметно смирял дикую, необузданную натуру «царевича». Горевал Илейка. Мрачным огнем горели черные, запавшие глаза его. «Нет Хведора, друга! Лежит хладное тело, а душа справедливая улетела, как орел быстрокрылый! Горе какое! Чую, друг, что и я недолго переживу тебя!»
Многие навзрыд плакали, когда тело Горы опускали в могилу. Болотников при этом кратко сказал:
— Хведор Гора, родной, нет тебя! Ты умер сегодня, а завтра, быть может, погибну я, другой, третий, многие. Такова судьбина воинов! Будем же помнить тебя, пока живы! Станем бить ворогов нещадно, пока бить можем! Прощай, родной!
Повстанцы разошлись, печальные и гневные.
Попытка Болотникова наступать на Москву сорвалась. Он с беспокойством размышлял: «Что-то с казаками сталось, кои на другой берег Восмы перебралися? Слуху нет об них…»
А с ними было вот что. Окопавшись в своем буераке, они упорно отстреливались от наседавших врагов. Так продолжалось два дня. На третий день стрелять стало нечем. Им кричали:
— Сдавайся, голота! Помилуем!
Они же, измученные, голодные, но непреклонные, показывали кулаки.
— Ну, казаки, держись! Ударят сейчас по нас. Смотри не сдаваться! — воскликнул есаул Борис Сычугов, приглядываясь к движению в стане врагов.
— Пошто сдаваться?
— Коль сдадимся, погибнем. Знамо дело, не помилуют!
— Дурней нету! — отвечали казаки с горящими, как у волков, очами.
На них хлынули многочисленные царские отряды и, подавив числом, всех перебили.
Шли бои на подступах к Туле. Болотников яростно отбивал атаки, сам с отрядом врывался в войска противника и наносил им тяжкие удары.
По левому берегу речки Вороньи, близ Тулы, повстанцы строили защитные валы. Болотников, Шаховской, Телятевский распоряжались. «Петр Федорович» часто действовал плеткой, Иван Исаевич — словом.
— Выше подымай вал! А здесь, в болоте, ворог не пройдет… Эвона на той вершинке укрепление соорудим, да и засядем в нем. Пускай-ка выбьют! — весело крикнул он.
Строители сами начинали улыбаться и дружнее брались за дело. Заграждения доходили до Малиновой засеки, пересекавшей Ворону.
Закончив укрепления, воины засели в них и стали ждать врага. Речка была мелка, но топкая, кругом лес да болота. На правый берег Вороны пришли Каширский и Рязанский царские полки, кои бились при Восме, и три полка Скопина-Шуйского из Серпухова.
Бой начался 12 июня. В нескольких местах вражьи отряды пытались перейти Ворону вброд, но безуспешно. Повстанцы выбивали их ружейным и пушечным огнем. Нападающие тонули в илистой речке, засасывались в болоте.
Скопин-Шуйский со своими полками стоял в резерве. Он приказал скрытно подвезти наряд близко к засеке. И вот неожиданно тридцать орудий начали гвоздить через речку в повстанцев, засевших вблизи засеки. В этом месте укрепления смешали с землей, много бойцов было перебито, а остальные бежали. Через речку хлынули три свежих царских полка, бросились в брешь, пробитую пушками.
Напрасно Болотников и Шаховской пытались остановить беглецов, били их нагайками. Ничто не помогало. Как табун испуганных коней, с обезумевшими глазами, дико крича, мчались они к Туле.
Рязанский царский полк в другом месте прорвал укрепления.
— Отступать! — был приказ воеводы.
Из Тулы пришли свежие отряды. Они стали сдерживать врага, а беглецы постепенно оправлялись и отступали уже относительно в порядке. Две лавы подкатились к стенам Тулы. Защитники всасывались в ворота острога. У них «сидели на плечах» недруги, часть которых ворвалась в острог. Болотников, Шаховской, Илейка, Телятевский ринулись к воротам, за ними с тысячу всадников, порубили врагов.
— Запирай, запирай!
Иван Исаевич соскочил с коня, ринулся вперед, а за ним и другие.
Захлопнули ворота, раздавив между створами и вышвырнув наружу несколько вражеских бойцов. Телятевский бросился на стену острога, с ним толпа ратников с самопалами. Стрельбой из них и из нескольких пушек осажденные отгоняли от острога нападающих.
Глава XXIII
В конце июня царь со своим войском обложил Тулу. Московские царские полки, большой передовой и сторожевой, стояли на левом берегу реки Упы, по Крапивенской дороге. Здесь стоял также Рязанский полк и расположилась ставка царя.
На правом берегу Упы, по Каширской дороге, стоял Каширский полк; рядом с ним — татарские, чувашские, марийские отряды князя Урусова.
По обе стороны Упы расположился «наряд».
Вокруг Тулы много болот. Мошкара заедала царских ратников. Лихоманка, хворь гнилая, стала косить людей. Взамен выбывших в царское войско пригоняли новых ратников.
Подвоз продовольствия в Тулу прекратился, осажденным приходилось надеяться только на свои запасы.
Воевода опять имел столкновение с «Петром Федоровичем». Тот, после сытного полдника благодушно настроенный, потягиваясь, щуря свои цыганские очи, вдруг изрек:
— Иван Исаич, знаешь что? Надо бы нам жителей потрясти. У нас запасов мало. О горожанах не горюй, с голоду не помрут, отыщут себе еду. А ежели не отыщут, ну, что же!.. Да будет им земля легка. В рай попадут.
Болотников нисколько не удивился этим словам. Презрительно глядя на «царевича», ответил:
— Так, батюшка, Петр Федорыч! Крепки словеса твои, да… негожи! Ну, мужики тульские в нашу рать вступят, и в рот им малая толика будет попадать. А стары люди, женки, дети? Глядеть будем на погибель ихнюю? Негоже это!
Болотникова поддержал Шаховской.
— Ай, ай, ай, царевич! Не хорошо баешь, не по-народному!
Илейка отступился, пристыженный, даже покраснел.
— А и впрямь, вроде как неподходяще. Я сыт, а дите малое с голодухи мрет! Эх, Иван Исаич, справедливый ты человече! А мне невмоготу так жить. Натура моя уж очень себялюба.
— Царские дети, Петр Федорыч, все таковы… Бела кость, не то, что мы, грешные, — сказал Болотников, весело глядя на него.
«Хорошо ведаешь, какое я царское дите! Неча зубы скалить!» — побагровев, подумал Илейка, но промолчал. Обиженный, ушел, хлопнув дверью.
Оставшись один, Болотников уселся в кресло. Сквозь раскрытое окно доносились пальба из пушек, залпы из самопалов. Раздался четкий стук множества копыт и говор людской — мимо проезжал отряд. Через некоторое время — шаги многих и команда:
— Поспешай, поспешай!
Шаги ускорились, постепенно стихли. На подоконник вспрыгнул черный зеленоглазый кот. Увидев Ивана Исаевича, мяукнул и шарахнулся наружу.
— Ишь на черта похож!
У окна на липе возились и звонко чирикали воробьи. Все эти звуки Иван Исаевич слушал отдыхая; потом глубоко задумался. Почему-то вспомнил прошлогодний осенний денек, когда высоко в небе тянулся в теплые края косяк гусей. Может, они вблизи Венеции опустились? Болотникова резануло по сердцу, стало грустно-грустно… Далекое, невозвратное время, прекрасная и скорбная жизнь, канувшая в вечность, а мысли о жизни той, как отрава… Лидо, морские волны с рокотом ударяются о берег, пенятся, отходят, приходят… Иван и Вероника сидят на песке под яркими, жгучими лучами полуденного солнца, глядят на далекий, исчезающий парус… Вероника, Вероника! У Ивана захолонуло в груди. Сколь красива… любимая, любимая… Не увидит он ее более, не услышит! А помнить будет, до смерти самой… из души ее не вырвешь и не надо вырывать!
Болотников встряхнул головой, отгоняя мысли о прошлом. Неудержимым потоком нахлынуло настоящее. «Русь, великая Русь! Тебе служить до конца жизни буду. Помнить буду о горе народном, о море-океане слез!»
Царская артиллерия грохотала ежедневно, производила разрушения, пожары, которые быстро исправлялись, тушились. К стрельбе так привыкли, что удивлялись тихим часам.
