Геннадий Ананьев - Бельский: Опричник
— От всех казаков низкий поклон тебе за добрые твои намерения.
— Не мельтеши атаман. Не к лицу тебе.
Это вырвалось у Бельского неожиданно, но не случайно. Атаман показался ему уважающим себя ратником. Он был могуч телом, как и Хлопко, но если тот вроде бы свою несметную силушку, боясь расплескать ее по пустякам, таил в себе, то Корела — весь нараспашку: смотри, каков я, и завидуй. А прямой ответ о разбое в подчиненных ему сотнях еще более убедил Бельского, что атаман знает себе цену, к тому же не из трусливого десятка. Не с его натурой угодничество.
— Я, воевода, не мельтешу. Я верное слово сказал, если ты и впрямь намерился казакам пособить. И не только нам, под твою руку собранным, но и остальным. На детей боярских тоже взор кинь. С ними тоже чехарда. Как с землей, так и с жалованьем.
— Многого хочешь. Вмешаюсь по праву своему в Кромах, Короче, Осколах и Белгороде, что даны мне под руку, по остальным воеводствам ударю челом государю нашему и ближнему его слуге, Борису Годунову.
— Пустое дело — челом бить. Сколько челобитных отослано, толку никакого.
— Тогда такой уговор: что в моих силах, то сделаю. Если нужда будет, своей казны не пожалею. Но челобитную все же пошлю.
— Попытка — не пытка.
К вечеру Корела, подготовив требуемую роспись, положил ее перед воеводой. Но не по ней начал разъяснения, а спросил неожиданно:
— Есть ли у тебя, воевода, недруги в Москве?
— Как не быть. Я же — оружничий.
— Я не об опальных, кого твой дядя, Малюта Скуратов, держа и тебя при руке своей, не за понюх табака определял на казнь. Я о властвующих нынче.
— Как тебе сказать…
— Скажи, как совесть подсказывает. Либо у нас разговор откровенный, разговор мужей ратных, либо зад об зад: ты воевода всей рати, я атаман казачьих сотен, под твоей рукой. Что велишь, то и делать стану.
— Не съевши пуд соли…
— На пуд долгонько времени уйдет, а его, почитай, нет вовсе. Ты мне с первого твоего слова по нраву пришелся, если и я тебе приглянулся, вот тебе моя рука. И к сохе привыкшая, и к косе, и к сабле.
Богдан подал свою руку Короле, и она словно попала в тугой ощип.
— Вот — силища. Благодать Божья великая. О недругах хочешь знать. Есть. Один Борис Годунов, великий боярин, чего стоит.
— Верно, стало быть, я подумал: отчего это татары, должно быть, касимовские, под крымцев и ногайцев разнаряженные, намедни татями прошмыгнули по Белгородской дороге. Не иначе, как по чью-то душу снаряженные. А на смотре понял: по твою, воевода, душу они.
— Теперь от меня тебе низкий поклон.
— Не мельтеши, воевода, — с мягкой улыбкой ответил Корела. — Иль не пожали мы друг дружке руки? Дозволь мне послать лазутчиков да покумекать, как ловчее их постращать.
— Разведай. А кумекать вместе станем. И не только ради того, чтобы только проучить.
— Что же, две головы — не одна.
К прибытию московской рати Корела разведал все. До двух сотен татар. Выбрали верстах в двадцати от Кром глубокий овраг с густой лущиной. Бока оврага в березовом ожерелье, а перед березами вольное поле. Издали увидят, когда колонна появится. И тебя загодя высмотрят. Из чащобы пошлют с десяток стрел, чтобы наверняка, и испарятся, улепетнув по оврагу.
— Безмозглый ратник послал столь великую засаду. Пяток бы метких и крепкоруких лучников с избытком. Куда как удачней подготовились бы они к злодейству. Перестарались, исполняя волю всесильного.
Однако это пустые слова: нужно решать, как действовать, исходя из того, что есть. Корела предложил простой ход: послать своих казаков, окружить засаду и пленить ее. Тех же, кто обнажит сабли, порубить. Выпытать у пленных, кто они такие, чью волю исполняли, и послать пыточные отписки вместе с пленными к царю Федору Ивановичу.
— Нет, — возразил Богдан. — Пленные и опросные листы — что твои челобитные, какие посылали казаки в стольный град. Останется и этот шаг без должного ответа. Правитель, как я думаю, перехватит и пленных и опросные листы, покончит и с татарами, и с конвоем, какой мы с ними пошлем.
— Тебе, воевода, видней. Я похуже знаю нравы властителей. Говори свое слово.
— Все должно произойти так, будто крымцы сделали засаду, наши лазутчики ее обнаружили. В коротком бою мы их разбили. Именно этому придадим полную огласку. А главное, пусть немцы-наемники, каких навязал мне Борис, первыми сразятся с засадой. Предлагаю сделать так: сотни четыре своих казаков и две сотни моих боевых холопов ты поведешь на засаду загодя. Обложишь ее со всех сторон. Особенно плотно прикрой выходы из оврага. Я же поведу колонну, поставив в голову наемников.
— Верно. Дозорные из казаков. Они донесут немцам о засаде, а ты их пустишь в дело. Пусть они в рукопашке разомнутся среди густой лущины. А ты будто бы обходный маневр совершишь им в поддержку. Тебе — лыко в строку.
— Тебе тоже.
Все прошло по заранее подготовленному. Когда до оврага, пересекающего дорогу на Белгород, оставалось меньше версты, дозор казаков подскакал к начальнику передового наемного отряда. Доложил:
— В овраге — крымцы. Не сакма, а сотни за две.
Доклад оружничему, и тот приказывает:
— Ударить в лоб. Затеять сечу, казаки — в обход.
Наемники — воины исполнительные, и хотя командиры их не разделяли подобного маневра (можно повременить с атакой, сделав что-то вроде привала, пока замкнется кольцо окружения), однако они не имели привычки советовать, если их совета не спрашивали. Рассредоточились на десятки и — к оврагу, верх которого щетинился густой лущиной. Рушницы наготове. Чтоб ответить в один миг на встречные стрелы.
Вот уже менее полусотни метров. Вот уже первые разлапистые кусты, а встречных стрел все нет и нет. И вдруг:
— Ур Ур! Ур!
Вылетают на конях и — в упор стрелами. До рушниц ли тут. Выхватывай меч, если тебя миновала стрела, и рубись.
В первые минут наемники даже попятились, но быстро пришли в себя, начали теснить отчего-то не очень ловких в рукопашке татар. Еще немного, и скатываются в овраг тати, а там их уже встречают казаки и боевые холопы Бельского.
Жалкая кучка остатков из пары сотен пленена. Богдан лично чинит допрос, лишь имея при себе атамана Корелу. Что они под пытками вызнали, никто не узнал. Всех пленных после допроса связали и отправили под конвоем в Москву, а десятнику, возглавившему конвой, вручили донесение царю Федору Ивановичу и его ближнему слуге, великому боярину, в котором извещали, что крымцы уже прознали про строительство новых засечных линий и Царева-Борисова, устроили первую помеху, но были разгромлены. Отличились при этом казаки атамана Корелы.
Устный наказ же десятнику был такой:
— Только царю Федору Ивановичу в руки. Больше никому. А при вручении письма добавь: просят, мол, воевода дополнительно стрельцов и детей боярских, ибо не избежать на Северском Донце крупной сечи.
Не знал Богдан, не успевший еще завести своего человека среди наемников, что в Кремль, лично Борису Годунову, отправлено еще одно донесение о засаде. В нем командир наемников излагал свое мнение о произошедшем событии. Он уверен, что о засаде Бельский знал заранее, ибо не мог в столь короткое время обойти казаками и своими боевыми холопами крымцев с тыла и с флангов, полностью перекрыв им пути отхода.
В письме не было никаких догадок и вымыслов, только факт, но для Годунова оно было весьма полезным, навело на мысль, что следует еще более тайно готовить подобные дела. И основательней продумывать. Нужно впредь не самому все организовывать, а дать толчок для нападения крымцам. Через перебежчика, к примеру.
Меж тем и Богдан в беседе с Корелой высказал предположение, что отныне на них начнут совершать налеты крымцы, выискивая удобные моменты. Из Москвы впредь засад не будет.
— Откуда такая уверенность?
— Я знаю Годунова очень хорошо. Он больше чужими руками жар загребает, — ответил Бельский и, помолчав немного, добавил: — Теперь можно до самого Белгорода ехать без опаски. Высылать головные дозоры, конечно, будем, но только для порядка.
— Я бы не добродушничал. Продолжай ухо востро держать.
— Я от этого не отступлю. Ни на миг. Просто я понимаю и предвижу события.
— И все же не исключай боковые дозоры и лазутчиков еще вперед дозоров.
— Ладно. Принимаю твой совет.
Но правым оказался Богдан: путь до Белгорода прошел тихо и покойно. В Белгороде же ратную колонну встретили колокольный звон и восторженные толпы горожан, что весьма огорчило Бельского. Он недовольно вопросил воеводу:
— Зачем трезвон?! Зачем всполошен город?! Наш успех в скрытности! Только в ней!
— Велено было, — виновато ответил белгородский воевода. — Велено непременно с почетом встретить.
— Кто ж такую глупость велел?
Воевода промолчал, Бельский же не стал проявлять настойчивость. Он, смягчая тон, спросил:
