Джек Коуп - Прекрасный дом
На рассвете того дня, когда Райли отправился за головой Бамбаты, у Тома произошел разговор с сержантом.
— Дональдсон, наши солдаты тоже ведут счет головам убитых мятежников?
— Не думаю, сэр. Насколько мне известно, они этого не делают.
— Почему?
— Они понимают, что вам бы это пришлось не по вкусу.
— Такие чувства делают им честь, черт возьми! И все же некоторые из них расстреливали пленных, а другие стреляли пулями дум-дум.
— Очень немногие. Но даже им не хотелось бы, чтобы вы об этом узнали.
— Ты что-нибудь предпринял в этом отношении? Тебе известно, что Уилер продал в ученичество четырех ребятишек?
— Да. Я пообещал Уилеру рассказать об этом его отцу, и я буду удивлен, если старый кузнец не заклеймит его раскаленным железом. Но это его не слишком обеспокоило; он только просил меня ничего не рассказывать вам.
— Как будто это меня хоть сколько-нибудь интересует!
— Я пытался поговорить с людьми, но они смотрели на меня с яростью, и я чувствовал, что они потом будут просто издеваться надо мной. Они покорно слушаются вас, но со мной считаться не хотят.
— А между тем они с каждым днем ведут себя все хуже и хуже.
— Я бы этого не сказал, сэр. Есть одна вещь, которой они не забудут до конца дней своих, — это то, как вы действовали в бою при Нкунзини. Они сердятся, когда слышат, как всякие Роузбады, Рэнджеры и прочие подонки из Иоганнесбурга и Кейптауна, воевавшие меньше двух недель, хвастаются числом убитых ими мятежников.
— И поэтому не хотят отставать от подонков. Что ж, лучших учителей по части разбоя, чем некоторые добровольцы, им не найти. Я видел их за «работой».
Спустя полчаса колонна отправилась прочесывать лес в ущелье. По сравнению с первыми днями восстания количество правительственных войск и их вооружение значительно возросли. Вьючные мулы с притороченными пулеметами в строгой последовательности перемежались пехотой; полевые орудия, скорострельные пушки, зарядные ящики и санитарные фургоны катились по неровным степным тропам. Сзади быстрым, мелким шагом двигались неутомимые и бесстрастные санитары-индийцы в поношенных, непомерно просторных мундирах.
Первой в лес вступила часть наемников и пехоты, и едва они скрылись из виду, наступила странная тишина. Пять или шесть тысяч человек исчезли, не издав ни звука, не подав ни единого знака. Затем спешившиеся кавалеристы образовали кордоны, блокируя лесные высоты, чтобы лишить мятежников возможности ускользнуть через проход в ущелье. Там оказался в стороне от своего взвода и пробирался через пахучие заросли, надеясь выйти к какой-нибудь скале и там определить свое местоположение. Иногда он натыкался на муравьев. Черные и лоснящиеся, каждый длиною в дюйм, они медленно ползли гуськом и были бесконечно равнодушны к любому препятствию, словно время и лес принадлежали им. Пробираясь вперед, он путался в густой траве, которая, стремясь к свету, тянулась к верхушкам деревьев и цеплялась за все, к чему ни прикасалась. Том старательно обходил ползучие растения, щетинившиеся толстыми ядовитыми колючками, и кусты, украшенные гирляндами белых и пурпурных цветов, прекрасных и нежных, но без запаха. Дикость, величие и таинственность леса никак не вязались с войной, он это ясно ощущал. Слепо, с безжалостным безразличием предавалась природа своему извечному коловращению, однако за все бесчисленные века она не видела ничего более жестокого, чем охота на людей, в которой участвовал и он, Том.
Мрак сомкнулся над ним, и он очутился перед почти не разрушенной стеной скалы; серая, поросшая мохом, она поднималась с бугра к невидимому небу. Он припомнил, что с гребня горы в дальнем конце прохода заметил на расстоянии около двух миль какое-то нагромождение скалистых глыб, где вполне могли находиться гнезда орлов, а при наличии более глубоких пещер — и логова леопардов. Заросли деревьев и ползучих растений были очень густы, и прошло немало времени, прежде чем он отыскал тропинку в обход скалы. Он выбрался на широкую площадку; глыбы, громоздившиеся слева от него и внизу, поднимались на головокружительную высоту со дна ущелья. Где-то в глубине шумел водопад, но Том не видел его, ибо он скрывался в каком-то прекрасном и таинственном уголке. На многие мили вокруг простирались отвесные, почти сплошь лесистые склоны, и нигде не было видно ни малейшего признака вооруженных людей, с трудом пробирающихся сквозь чащу в поисках мятежников. Он сел отдохнуть на краю обрыва, свесив ноги над пропастью. Небо стало светло-голубым, а воздух был холодный и сухой. Одна-единственная маленькая птичка с алой грудкой и ярко-зеленой головкой взмыла на дрожащих крылышках высоко в воздух и поймала на лету какое-то насекомое. Еще секунду она парила в вышине, а затем, сделав изящный пируэт, устремилась на пятьдесят или более футов вниз к верхушкам деревьев. Она не испугалась, увидев его, и ему было радостно от сознания, что он не нарушил ее покоя. Эти птички легко пугались и бросали свои гнезда, свитые из паутины, травы и моха, если кто-нибудь случайно замечал их.
Том снял шлем, подставляя лоб свежему ветерку. Его патронташ был полон бинтов и других перевязочных средств; он носил с собой даже баночку с сывороткой против змеиного укуса. В револьвере у него по-прежнему оставался только один патрон — он позаботился об этом. Выбросив все свои патроны, он сохранил один для самозащиты. Он брал с собой перевязочные средства, карболовую мазь и кристаллы марганца, которыми, как он знал, пользуются зулусы, и оставлял их в пещерах, надеясь, что их найдут и они пригодятся раненым. Этот жест — а это был только жест, не больше — убедил его в том, что он должен найти другое, более определенное решение. Он должен выпустить этот последний патрон не в целях самозащиты, а в защиту чего-то более важного: веры в справедливость и право и в знак протеста. Как может он протестовать, когда никто его не слушает и даже не хочет слушать? Он мог бы застрелиться; об этом он тоже думал, но отверг эту мысль не потому, что боялся смерти, а потому, что самоубийство не казалось ему выходом из положения. Он вспомнил молодого инженера из Иоганнесбурга, который вложил дуло дробовика в рот, так что его мозгом обрызгало стену в гостинице. Он думал об этом целыми неделями и в конце концов сказал себе: «Нет, я так не кончу». Если он перешагнет через край обрыва, то полетит прямо, без всяких препятствий, к верхушкам деревьев, а потом — не все ли ему равно, что будет потом? Дикие звери, медлительные муравьи и осыпающаяся земля уничтожат все его следы. Он бросил вниз камешек. Тот упал на скалу, и стук его потревожил толстого розово-серого горного голубя. Птица поднялась над расселиной, хлопая мощными крыльями. Он следил за ее полетом, пока вдруг краем глаза не уловил какое-то движение вблизи от себя, на вершине скалы, откуда он только что спустился. Сердце его дрогнуло, и он обеими руками ухватился за край обрыва, чтобы не упасть. Он обернулся всем телом, и глаза его встретились с глазами зулуса. У зулуса было худое, изможденное лицо, кожа плотно обтягивала выступающие скулы и приобрела какой-то землистый, мертвенный цвет. Человек стоял спиной к скале, на нем была рваная воинская шинель, обрезанная по колено и стянутая ремнем, на котором висела кобура револьвера.
— Том, — сказал он по-английски, — я вижу, ты один.
Том встал и несколько мгновений изумленно смотрел на зулуса.
— Не могу поверить, что это ты. Ты ранен, Коломб?
— Нет, я не ранен.
Том сделал шаг вперед, и зулус положил руку на револьвер.
— Ладно, ладно, — сказал Том, — можешь не беспокоиться.
— Я мог бы застрелить тебя еще там.
Они снова посмотрели друг другу в глаза, и зулус улыбнулся скупой, неприятной улыбкой.
— Почему ты не убил меня?
Коломб не шелохнулся, он все еще был начеку.
— Что ж, я обязан тебе жизнью… — сказал Том, ожидая, что будет дальше.
— Ты спас моего деда.
В горьких его словах слышалось что-то недосказанное, и Том сразу вспомнил два тела, зашитые в одеяла, и горе и плач, охватившие долину.
— Ты был там?
— Да, я там был.
— Тяжелый жребий выпал на твою долю в этой войне. Могу только сказать: я рад, что ты остался жив и что мне удалось повидать тебя.
Том говорил так, словно и он смертельно устал, и его слова о войне ничуть не уязвляли гордости зулуса; поэтому ожесточившееся сердце Коломба вновь согрелось теплом их былой дружбы. Он по-прежнему стоял спиной к скале и смотрел поверх обрыва.
— Ты скажешь, что я сам во всем виноват.
— Нет, теперь я знаю об этом больше.
— Ты предупреждал меня, Том.
— Да, я предупреждал тебя. Но я тебя не виню. В бою важно только одно — кто победит. Я говорил, что вы не можете победить.
— Мы знали это. Теперь нас разбили. Но бои еще впереди.
