Сюгоро Ямамото - Красная Борода
Из-за того что окружающие высмеивали его любовь к О-Канэ, Сукэ все более сторонился людей, замыкался в себе, с головой уходя в учебу. Слухи о том, что он призывал во сне О-Канэ, быстро распространились и столь же быстро угасли. Здесь вообще не делали трагедии из такого рода событий. Если мужу сообщали — мол, твоя жена переспала с таким-то, он со смехом отвечал: «Должно быть, простая еда приелась, захотелось сладенького» — или: «Выходит, и моя старуха еще кое на что годится». Надо сказать, мужья тоже не упускали случая поживиться «сладеньким» на стороне. Короче говоря, в большинстве своем местные жители не были сторонниками отречения от мирской суеты. Находились, правда, и ревнивцы, устраивающие порой шумные скандалы, но таких было немного.
Поэтому люди посмеялись над Сукэ, да и забыли. И только двое в поселке, Сукэ и О-Канэ, ничего не забывали — правда, по разным причинам.
Однажды в начале лета Сукэ и О-Канэ встретились на плотине. На фабрике был выходной, и после обеда Сукэ, прихватив с собой пару книжек, отправился к плотине. Выбрав поросшее высокой травой место на склоне, он сел и раскрыл книгу. Он читал, переворачивая страницу за страницей, но совершенно не воспринимал смысла прочитанного. Пытался читать вслух, водил пальцем по строке, надеясь, что так она лучше удержится в голове, но все было напрасно.
И тут появилась О-Канэ. По-видимому, она наблюдала за Сукэ и пришла сюда за ним следом. О-Канэ уже давненько присматривалась к парню и поняла, что инициатива должна исходить от нее. И вот наконец случай представился.
— Сукэ? Какая неожиданность! — с деланным удивлением воскликнула О-Канэ. — Чем это вы здесь занимаетесь? Ой, вы учитесь, и я вам, кажется, помешала.
Сукэ захлопнул книжку и замер, не решаясь даже взглянуть на женщину. О-Канэ спустилась по склону и села на траву рядом с ним. Сукэ почувствовал, как его обволакивает сладковатый запах женской косметики. У него закружилась голова.
— Вот и весне конец, — с грустью произнесла О-Канэ и, словно увлекаемая очарованием этих слов, добавила: — Жизнь безвозвратно уходит, как вода в реке...
Солнце заметно клонилось к западу, все вокруг окутал легкий туман, вода в широком ложе реки, казалось, уснула. Нагретая земля излучала тепло, сильнее запахло свежей травой, из зарослей на противоположном берегу временами доносился резкий свист какой-то птицы.
— Должно быть, камышовка, — сказала О-Канэ. — Хотя, пожалуй, для нее еще рановато.
Сукэ дрожал всем телом. Он потупил побледневшее лицо, обхватил руками колени, до крови закусил нижнюю губу, напрасно пытаясь унять дрожь. О-Канэ ощутила прилив неудержимой радости. Всю ее пронзило сладостное чувство, какого она никогда до сих пор не испытывала.
— Я люблю тебя, — зашептала она на ухо юноше. — Ты знаешь, где сарай для сушки нори? Знаешь?
Сукэ молча кивнул.
— Я хотела бы с тобой поговорить. Приходи туда сегодня вечером, в семь часов. Придешь?
Она легонько тронула Сукэ за руку. Сукэ испуганно отпрянул. Он так дрожал, что дрожь эта передалась руке женщины. О-Канэ вновь ощутила прилив неизъяснимой радости. Она крепко сжала запястья Сукэ, потом нехотя отпустила.
— Уже рыбаки возвращаются с моря, — со вздохом сказала она. — Если нас увидят вместе, пойдут всякие слухи. Лучше уж мне уйти. Эх, не все на свете бывает, как хочется.
Сукэ глядел ей вслед. На глаза набежали слезы. «Вот и весне конец», «Не все на свете бывает, как хочется», «Я люблю тебя», «Жизнь безвозвратно уходит, как вода в реке»... Эти фразы вспыхивали в его памяти, и каждое слово, казалось, было озарено нездешней красотой, лучистым, золотым светом.
— Никогда не забуду, — бормотал он про себя. — До старости, до самой смерти буду помнить.
Но сколь хрупко и уязвимо прекрасное! Да оно и прекрасно-то именно потому, что хрупко и уязвимо...
В тот вечер Сукэ в условленное время отправился к сараю для сушки нори. Откуда-то из теплого вечернего сумрака доносилось пение цикад. О-Канэ уже была у сарая и тихонько окликнула его. У Сукэ задрожали колени.
— Вы сказали, что хотите о чем-то поговорить, — смущенно пробормотал он охрипшим голосом.
Тихонько смеясь, О-Канэ ухватила его за руку и притянула к себе. Сукэ еще сильнее, чем на дамбе, ощутил запах женского тела и косметики. Этот запах окутал его густым, душным облаком. В глазах потемнело.
— Да-да, мне нужно сказать тебе... Это очень важно.... — зашептала О-Канэ. Войдем внутрь, там нам будет удобней.
— Но... — упирался Сукэ.
— Да не бойся, — тяжело дыша, прошептала О-Канэ. — ничего плохого я тебе не сделаю. Ну будь мужчиной, наконец!
Сукэ никак не мог унять бившую его дрожь. О-Канэ завела его в сарай и быстро закрыла дверь.
— Иди сюда, здесь так хорошо! Дай руку... А теперь гак... Ну вот, ну вот. Умница... — О-Канэ счастливо засмеялась. — Сукэ, — сонно произнесла она потом, — сколько тебе? Девятнадцать? Ах, да ведь ты совсем еще мальчик!..
О-Канэ в ту пору уже исполнилось тридцать пять. Ее муж Сиццан был лентяй и пьяница. Иногда, словно вспомнив о том, что людям надо работать, он нанимался на поденщину. Возвращаясь домой, он тяжело кряхтел:
— Охо-хо, ну и намаялся я сегодня!
Он не увлекался ни женщинами, ни азартными играми — только пил, а выпив, заваливался спать. Стоит ли говорить, что весь дом держался на заработках О-Канэ, и той мелочи, которую она давала мужу, на выпивку явно не хватало. Поэтому Сиццан вечно толкался в харчевнях и пивных в расчете на подачки загулявших посетителей.
О-Канэ не имела детей. Может быть, поэтому она выглядела значительно моложе своих лет и кожа у нее была гладкая и упругая. Короче говоря, О-Канэ была женственна и соблазнительна, как все легкомысленные женщины, и ее взгляд говорил мужчинам о ее желаниях значительно больше, чем слова.
Трудно сказать, правда это или досужие выдумки, только ходили слухи, будто Сиццан посещал каждого мужчину, который побывал в объятиях О-Канэ. Причем он не скандалил, не ругался. Просто вызывал очередного ее любовника и смущенно говорил: «Не угостишь ли стаканчиком?» Выпивал, если подавали, а когда отказывали, тихонько брел домой.
Любовь Сукэ продлилась всего лишь месяц, а потом была безжалостно растоптана. Однажды ночью в том самом сарае для сушки нори он, дрожа от гнева, стал упрекать О-Канэ в том, что она спит с другими мужчинами.
— Ну стоит ли обращать на это внимание, — уговаривала юношу О-Канэ, пытаясь его обнять. — Ведь люблю я тебя одного. Но не все на свете идет так, как хочется.
— Нет, не то ты говоришь, не то! — дрожащим от негодования голосом закричал Сукэ, отталкивая от себя О-Канэ. — Когда мужчина и женщина вместе, они как бы растят мандариновое дерево. И если они живут душа в душу, пестуют это дерево, оно дает сочные, сладкие мандарины. А когда ты, О-Канэ, спишь сегодня с одним, а завтра с другим, то на нашем дереве вместо мандаринов появятся где баклажан, где тыква, а где картофелина. Я так не хочу.
— Не болтай глупости! — разозлилась О-Канэ. — Говоришь красиво, а сам... Спишь со мной тайком от законного мужа, а туда же: баклажаны, тыква! За дуру меня считаешь, что ли? Ах ты... — Последовало такое витиеватое ругательство, какого Сукэ никогда еще не слыхивал.
Прекрасное, чистое, излучавшее золотой свет чувство разбилось. Сукэ мучительно переживал случившееся. Как он хотел умереть! Сколько раз намеревался уехать далеко-далеко и забыть обо всем, что было. Он воображал, как с разбитым сердцем идет, опустив голову, по бесконечной, безлюдной, покрытой снегами равнине на Хоккайдо или где-нибудь еще, и его охватывало странное чувство горькой радости. Однако он так и не набрался смелости куда-нибудь уехать.
«К чему эти бесцельные мечты, — говорил он себе, отрываясь на минуту от занятий. — Надо забыть обо всем, иначе я ничему не научусь и не выбьюсь в люди». И, словно стараясь отгородиться от шумевших рядом матросов, он затыкал пальцами уши и, низко склонившись над учебником, прилежно зубрил.
О-Канэ больше не обращала на Сукэ внимания. Она по-прежнему лущила раковины на разостланных перед фабричными воротами циновках, весело судачила с другими поденщицами и заразительно смеялась. Когда Сукэ проходил мимо, она делала вид, что не замечает его, или глядела безразлично, как глядят на собаку или кошку.
Сиццан ни разу не удостоил Сукэ своим посещением. Однако с той поры, навещая мужчин, побывавших в объятиях его жены, он всегда говорил:
— Муж и жена —это вроде как двое, растящие мандариновое дерево. И нет такого закона, который разрешал бы чужому человеку даром срывать с него мандарины. Мандарин — это тебе не какая-нибудь тыква или баклажан!
А люди говорили:
— Ну и артист же этот Сиццан!
Как говорил Бисмарк
— Знаешь ли ты тайные намерения Ротари-клуба? — спросил учитель Кандо. Яда задумчиво почесал лоб и ответил:
