Роберт Крайтон - Тайна Санта-Виттории
— Мне неприятно это говорить, потому что я восхищаюсь тобой, Бомболини, — сказал один из стариков, — но в такое грозное время, как сейчас, разве не должен правитель оказать услугу своему народу?
Бомболини почувствовал большое удовлетворение, когда члены Большого Совета дружно забаллотировали эту идею, прежде чем он успел что-либо ответить. Не так-то просто отказаться от роли мученика, когда тебе ее навязывают.
Было прямо-таки удивительно слышать, как много людей, по мнению членов Большого Совета, были не только достойны того, чтобы отдать жизнь за свой город и за вино, но и готовы отдать ее, не возроптав.
— Взять хотя бы Энрико Р., — сказал один из членов Большого Совета. — У него нет друзей, нет земли, он никому ничего не должен. У него нет никакого серьезного резона цепляться за жизнь. Я уверен, что, если только мы его попросим, он будет рад сделать это для нас.
— Ты забываешь, — сказал другой член Большого Совета, — что Энрико, между прочим, женат на моей сестре. Она никогда ему этого не позволит.
Тогда они принялись рассматривать по очереди каждого занесенного в книгу падре Поленты. Когда им попадалась фамилия одного из членов Большого Совета, у них хватало такта просто не называть ее и переходить к следующей. Когда же им попадалась какая-нибудь казавшаяся подходящей фамилия, они принимались обсуждать обладателя, и кое-какие слова, произнесенные в эту ночь в храме святой Марии, будь они повторены когда-нибудь потом и даже сейчас, несомненно, послужили бы поводом для вендетты и привели бы к такому кровопролитию, какого еще не бывало в наших краях. Наконец им показалось, что в лице Н. они нашли нужного человека, что лучшего «победителя» в предстоящей лотерее им не сыскать.
Никто не любил Н., и сам Н., насколько это было известно, тоже не любил никого. Он был презираем даже в своей собственной семье. Если бы жребий пал на Н., его родственники устроили бы по этому случаю пир. Н. владел хорошим участком земли, хорошими виноградниками, которые раскинулись уступами по склону горы на большом пространстве, и у него было много доброго вина.
— Н. хорош еще тем, — сказал Бомболини, — что как бы ни был он плох, но человек он храбрый.
— И скупой как черт, — сказал Пьетросанто. — Скорее умрет, чем отдаст этим сволочам хоть каплю вина.
Однако тут же кто-то указал на то, что Н. состоит в кровном родстве с пятьюдесятью шестью гражданами Санта-Виттории, и некоторые из них, как известно, не в своем уме. И Фунго — дурачок и Рана-Лягушонок тоже, между прочим, состоят в родстве с Н., и это ни для кого не секрет. Так разве можно поручиться, что тому или другому из них не будет в его безумии какого-нибудь видения или иного откровения свыше и он не побежит к немцам, дабы спасти жизнь Н. или хотя бы его душу?
И вот в результате этих дебатов одно имя стало все чаще и чаще подвертываться всем на язык и в конце концов стойко утвердилось на бумаге.
— Да у кого же хватит духу сказать ему об этом? — спросил кто-то. — И что, если он скажет «нет»? А ведь наверняка так и будет.
— Эмилио Витторини, согласен ты пойти с нами? Витторини утвердительно кивнул.
— Тогда ступай домой и надень мундир.
Делегация, когда она окончательно оформилась, состояла из Бомболини — мэра, Роберто Абруцци — как представителя внешнего мира, Анджело Пьетросанто — представителя городской молодежи, Пьетро Пьетросанто — как представителя военных кругов города и Витторини — по сложившейся традиции. Священника решили в состав делегации не включать по причинам, которые каждому были понятны.
Незадолго до полуночи — поскольку комендантский час больше не соблюдался и никто, после того как у нас побывали эсэсовцы, не спускался теперь вниз в Римские погреба, чтобы укрыться от самолетов, — все члены делегации собрались у дома Витторини на Корсо Кавур и направились к дому Баббалуче, дабы спросить каменщика, не будет ли он так добр вытянуть выигрышный билет в «Лотерее смерти» и завтра поутру отдать богу душу для блага своих сограждан.
Они долго топтались перед дверью — никто не решался постучать.
— Я считаю, пускай Витторини постучит, — сказал Пьетро Пьетросанто. — Он самый почтенный из нас, а это случай особый и требует торжественности.
Но Витторини не соглашался стучать и не хотел первым входить в дом. — Роберто у нас единственный, кто не сделал ничего такого, что могло бы возбудить к нему ненависть, — сказал Бомболини. — Может, ты, Роберто, хочешь войти первым?
Но Роберто считал, что негоже пришлому человеку просить кого-то пожертвовать жизнью во имя дела, которое самому просящему чуждо. И кончилось, конечно, тем, что не кто другой, как наш мэр, постучал в дверь и, когда она отворилась, первым вошел внутрь. Такой ценой платит правитель за свой высокий пост.
Каменщик был человек сметливый. Некоторые считали даже, что он умен, но другие никак с этим не соглашались. А уж что Баббалуче сметлив, тут спору не было: он был не менее сметлив, чем наши петухи, которые всегда чувствуют, если вы пришли по их душу, и умудряются умереть от преклонного возраста где-нибудь на застрехе, лишь бы не попасть в горшок. Не успела наша делегация шагнуть за порог, как Баббалуче уже понял, зачем она пожаловала.
— Вы пришли сообщить мне что-то, — сказал каменщик. — Надеюсь хотя бы, что это будет добрая весть.
И тут Бомболини допустил ошибку: он опустил глаза на свои башмаки, и тотчас, словно по команде, все тоже уставились в пол. А когда пришло время поднять голову — потому что нельзя же было не поглядеть на каменщика, излагая ему свою просьбу, — мэр обнаружил, что у него не хватает на это сил. И тогда в темной грязной комнатенке наступило долгое молчание, и томительная эта тишина звоном и грохотом отдавалась в ушах.
— Завтра у нас тут будет лотерея, — выдавил наконец из себя мэр.
— И вы, верно, хотите предложить мне быть членом лотерейной комиссии?
— Даже кое-что побольше, — сказал Пьетро Пьетросанто.
— Звучит заманчиво, — сказал Баббалуче.
И снова наступила тишина, еще более ощутимая, чем прежде. Слышно было, как в соседней комнате дышит жена Баббалуче и как урчит в животе у Святого Жозефа — осла Баббалуче, которого он держал в доме.
— Лотерея-то будет не совсем обычная, а? — сказал Баббалуче. Голос его звучал резко, жестко, холодно. — Все проигравшие выиграют, а выигравший проиграет?
Снова молчание.
— Крупно проиграет, — сказал Баббалуче.
— Я знаю, чего вам надо, — помолчав, сказал в конце концов каменщик. Если бы в эту минуту дверь дома отворилась, вспоминал Роберто, то все они, один за другим, пятясь, выбрались бы на Корсо и никогда не перешагнули бы больше порога этого дома. — Вы хотите заставить меня тащить билетик, потому что мне нет никакого резона кого-нибудь оберегать, — я всех ненавижу.
— Примерно что-то в этом роде, — сказал Роберто.
— А может, все как раз наоборот? — сказал Баббалуче. — Нет никакого резона спасать каменщика, потому что его ненавидят все?
Теперь уже никто не мог оторвать глаз от кусочков кожи, валявшихся на полу. Все вперили взгляд в эти обрывки и обрезки, разбросанные на каменных плитах пола, словно пытались прочесть по ним чью-то судьбу. И тогда Бомболини произнес те слова, которые должны были навсегда окружить его имя почетом, даже если бы его сограждане забыли все то добро, что он для них сделал.
— Бабба, — сказал он, — наш выбор пал на тебя, по тому, что никто не сумеет выполнить это лучше, чем ты, — так мы считаем.
Если вам доводилось когда-нибудь слышать крик павлина на заре, вы без особого труда можете представить себе звуки, вырвавшиеся из глотки каменщика. В них звучал вызов, и странное ликование, и горечь, и это был не один выкрик или вопль, — он повторялся снова и снова, так что Роберто, например, показалось со страху, что он тоже сейчас закричит вместе с каменщиком. Как видно, слова Бомболини очень пришлись Баббалуче по душе.
— Этот героический поступок ты совершишь во имя Италии, — сказал Витторини, и павлин загоготал снова.
Жена Баббалуче и дети подошли к двери, но он махнул рукой, отсылая их прочь.
— А где была ваша Италия, где были все вы, когда они сотворили со мной вот это? — закричал Баббалуче и застучал искалеченными ногами об пол.
Он был первой жертвой фашистских зверств. Несколько чернорубашечников явились сюда из Монтефальконе, пришли на Народную площадь, схватили Баббалуче и на глазах у всего народа переломали ему одну за другой обе ноги, а когда он после этого отказался прославлять дуче, запихнули ему в горло живую лягушку. И с тех пор Баббалуче стал ходячим позором Санта-Виттории и спина города согнулась под бременем этого позора.
— Пошли отсюда, — сказал Пьетро Пьетросанто.
— Пошли отсюда, — сказал Анджело Пьетросанто. — Мы совершили ошибку.
