Два брата - Александр Мелентьевич Волков
Егор Марков чуть ли не в первый раз в жизни не был согласен с царем. Ему хотелось отправиться домой, в Петербург, и там заняться изучением порохового дела, чтобы внести в него усовершенствования. Но заявить об этом царю он побоялся: а вдруг у него не выйдет, вдруг он только протянет дело?..
— Начну снова искать мастера, ваше величество, — упавшим голосом произнес Егор.
Царь, не зная, о чем думает Марков, сказал:
— Ничего, не робей, я тебя не виню — дело трудное. Но мы своего добьемся — коли не так, то по-другому. Я Куракину скажу, чтобы он всячески тебе содействовал.
Егор Марков снова взялся за поиски. Теперь он уже довольно хорошо говорил по-голландски, но не любил лгать и не скрывал, что он русский.
Вскоре ему удалось узнать, что два года назад от ван Проота ушел старый мастер Корнелиус Стихман.
В печальную минуту попал Егор Марков в дом бывшего мастера ван Проота. Корнелиус Стихман накануне умер, и плачущая семья собиралась его хоронить. Маркову, чтобы объяснить свой приезд, пришлось выдать себя за старого знакомого Стихмана, с которым он когда-то вместе работал. Эта невинная выдумка обеспечила Егору благосклонный прием. Из разговоров со вдовой умершего он старался разузнать, не помнит ли она старых пороховых мастеров, товарищей Стихмана по работе.
Вдова когда-то знала их по рассказам покойного мужа, но всех позабыла. Нет, она вспомнила, совершенно ясно вспомнила, что покойный Корнелиус часто говорил о хорошем мастере, некоем Матеусе ван Гофте, живущем в Шевенингене…
Через неделю Марков стучался в дом Матеуса ван Гофта. Высокий седой старик наотрез отказался ехать в Россию. Но есть некий Антон Эсслинг из Гельдерна. Вот, может быть, тот поедет.
Долго колесил Егор Марков по Голландии, из одного конца страны в другой. Наконец, когда он уже совсем начал терять надежду, судьба столкнула его с Питером Шмитом, который согласился работать в России. Шмит оказался упорным, жадным и прижимистым человеком. Переговоры с ним тянулись долго, так как, испугавшись, не продешевил ли он, мастер выставлял все новые и новые требования, доводя до бешенства не только Маркова, но и самого русского посла, князя Куракина, который принимал участие в составлении договора.
После долгой волокиты был наконец заключен контракт с Питером Шмитом:
«…Дана будет ему, Питеру, комиссия за первого мастера фабрики и суринтенданта[181] над всеми порохами, надлежащими в службу его царского величества, и чтоб во всем государстве завести ему, Питеру, фабрики всякого пороха; а жалованья ему, Питеру, класть по сту флоринов[182] на месяц.
Суринтендант со всею фамилией, опричь жалованья, чтоб имел квартиру бесплатно, такожде дрова и свечи.
…Перевезена была бы его, Питера, фамилия и багаж свободно до города, где его царское величество постановит вышепомянутую фабрику учредить.
…С подписью сего должен он, Питер, в службу его царского величества ехать немедленно…»
Но долго еще мучил Маркова Шмит новыми требованиями и придирками; выпрашивал отсрочки под тем предлогом, что ему необходимо купить инструменты.
Егор вздохнул свободно, лишь усадив Питера Шмита в повозку и усевшись с ним рядом. В другой повозке лежали старательно упакованные тюки багажа. Охраняла багаж жена порохового мастера, Елена.
Весь переезд должен был совершиться по сухопутью, так как Шмит не переносил морской качки.
Глава V
В ЦЕСАРСКОЙ ЗЕМЛЕ
Петр Алексеевич энергично занялся розысками сына. Во все концы полетели письма: в Мекленбург — к генералу Вейде; в Питер — к Меншикову; в Вену — к русскому резиденту[183] Веселовскому; и, наконец, к самому австрийскому императору Карлу VI.
Рассказ Маркова о маршруте царевича заставлял предполагать, что Алексей направился в Вену. Но царевич был хитер; даже нежелательным ему присутствием Маркова он мог воспользоваться, чтобы затруднить розыски и, отделавшись от царского механика, мог круто изменить направление своего пути.
Карла VI Петр просил отправить Алексея обратно в Россию, если тот нашел убежище в его владениях, дабы он, «царь, сына отечески исправить для его благосостояния мог».
Веселовскому приказано было ловить тайные слухи, рассылать агентов, не жалеть золота, но разведать о месте, где укрылся царевич. За невыполнение приказа грозила жестокая кара.
Меншикову предписывалось действовать на месте, в Петербурге, и выпытывать следы Алексея у его сторонников и слуг.
В Петербурге еще до получения царского письма поднялась тревога. Царевна Марья Алексеевна вернулась в столицу и приехала навестить детей Алексея. Поднимая и целуя маленьких Наталью и Петра, царевна горько расплакалась:
— Бедные сиротки! Нет у вас ни отца, ни матери!
Царевна Марья плакала неспроста: хотя племянник под Либавой не открыл ей свои планы, однако она их разгадала и сердцем почуяла, что Алексей бежал от грозного отца.
По городу поползли слухи, будто царевич Алексей арестован и сослан в дальний монастырь; некоторые утверждали, что Алексея уже нет на свете, что он по приказу отца казнен. Даже письмо царя с извещением о бегстве Алексея не прекратило толков.
* * *
В цесарской земле Алексей вздохнул свободней. Но ему все еще мерещилась погоня. Он не отводил глаз от заднего окошечка кареты. Если их кто-нибудь догонял, Алексей бросался к переговорной трубе и бешено кричал кучеру:
— Гони! Гони!
Дико озираясь, он забивался в угол кареты и только тогда приходил в себя, когда слуги докладывали ему, что никакой опасности нет. Алексею всюду чудились шпионы; не раз представлялось, что из толпы с укором глядят на него глаза Егора Маркова. На станциях царевич выходил закутанный, подняв воротник шубы, чтобы никто не видел его лица. Для обеда в станционных помещениях он требовал отдельную комнату.
Когда карета царевича скрывалась вдали, любопытные бюргеры выходили на крыльцо, смотрели на дорогу и говорили:
— Очень странно! Этот господин бежит так, точно за ним гонится полиция всей Европы!
В Вену царевич приехал вечером 10 ноября 1716 года.
Он приказал тотчас везти себя к вице-канцлеру[184] графу Шёнборну.
— Государь царевич! — взмолился камердинер Иван Федоров. — Уже поздно. Его светлость небось почивают… Нашли бы гостиницу, переночевали…
— С…собака! — Царевич ударил Ивана в лицо. — Еще указываешь мне… А-а-а! — вдруг вскричал он, и лицо его перекосилось от злобы. — Тебя подкупили мои враги! На батюшкину сторону перешел! Говори, сознавайся! — Он ухватил слугу за горло и начал колотить головой о стенку кареты.
— Царевич, смилуйся! — взвыл Иван. — Ни сном, ни духом
