Август Цесарец - Императорское королевство. Золотой юноша и его жертвы
— Ну давай, вноси лампу! — Бурмут дал тычка коротышке, а сам с интересом стал наблюдать за Петковичем. — А ты, Рашула, прибери бумаги на столе, валяются как попало. Порядок должен быть!
— Господин Бурмут, мы привели к вам этого беднягу, можем быть свободны? — шепотом докладывают охранники, сопровождавшие Петковича, а сами заглядывают в канцелярию, глазеют на мертвого Мутавца. — Эх, как он шлепнулся!
— Прекратить! — рявкнул Бурмут, увидев, как хихикающий Рашула пихает Наполеона прямо на труп Мутавца. — Смирно! Вот погодите, я здесь наведу порядок! А ты что пялишь глаза? Где болтался до сих пор?
Это относилось к Юришичу, который стремительно, опередив охранников, подошел сюда и, окаменев, не отрываясь, смотрел на труп через широко раскрытую дверь.
В дальнем углу канцелярии, касаясь боком стены, подогнув колени, прижимаясь лбом к полу, словно кланяясь всем до земли, лежал Мутавац — ворох костей, прикрытых одеждой. Остро выпирает под пиджаком горб, угол изгиба спины кажется еще более острым. На шее у него веревочная петля, а на конце смоченной в крови веревки — крюк, кровь красной каемкой разлилась вокруг тела Мутавца. В этом обрамлении, в сведенной судорогой руке возле самой головы зажата картинка с изображением богоматери, а чуть подальше на полу лежит окровавленный нож. Лица не видно, приросло к полу бородой, как корнями, в минуту смерти это лицо словно хотело скрыться от людей, от их взглядов.
— Его даже в смерти постигла неудача! — прошептал Юришич, глядя на дыру в стене, из которой, по всей видимости, под тяжестью тела Мутавца выпал крюк. Странно, подумал он, что нож он не удержал, а картинку крепко зажал в руке.
— Мутавац был очень религиозен, даже после смерти он отбивает поклоны! — с издевкой сказал Рашула и в первый раз внимательно всмотрелся в мертвого, даже склонился над ним. Но Бурмут выгнал его из комнаты вместе с Наполеоном и закрыл дверь. Только сейчас Рашула заметил Юришича, криво усмехнулся и прошагал мимо к камере писарей.
А Бурмут пошел запирать Петковича, попутно отчитав Дроба, который все еще возился со своей бадейкой для воды. Сперва его, этого крикуна! Но где же, черт возьми, санитары!
Вспомнив что-то, он повернул назад.
— Ну как, чем пахнет кровь? — бросил Юришич Рашуле.
— Знаю, — повернулся к нему Рашула, — вам было бы приятнее видеть меня лежащим в крови.
— По себе судите! Нет, после всего, что произошло, следовало бы вам, живому, встать на колени и молить о прощении, потому что эту кровь пролили вы!
— Даже если бы пролил, на колени все равно не встал бы! Но вам известно, что Мутавац сам себе горло перерезал!
— Сам! Нет, вы его толкнули на этот шаг, вынудили!
— Вынудил? — Рашула захохотал. — Попросите папашку, пусть прочитает вам письмо Мутавца.
— Он написал, что его никто не принуждал к самоубийству! — подал голос Мачек с порога камеры писарей.
С бранью подбежал Бурмут, но решил немного послушать, какие же доказательства против Рашулы выдвинет Юришич. Вот было бы чудесно, если бы кто-нибудь прищемил хвост этому дьяволу Рашуле. Но вдруг явится судебная комиссия? Какие у Юришича доказательства, все, что он скажет, давно всем известно.
— Кончай! Хватит болтать, объясняться будете на поверке, а не сейчас! В камеры!
Рашула готов был подчиниться, но Юришич заупрямился. Неужели Мутавац в своем предсмертном письме оправдал Рашулу? Всего можно ожидать от этого чудака!
— Но ведь веревку, на которой пытался повеситься, он отрезал во дворе, и вы это видели, потому что следили за каждым его шагом! И знали его душевное состояние, однако не помешали ему прийти сюда. Поэтому вы и хотели меня обмануть. Когда я у вас спросил, где Мутавац, вы ответили, что его позвал к себе доктор Колар! Теперь мне все ясно! Боялись, как бы я не стал его искать здесь и не помешал самоубийству, которое вы целый день готовили! Убийца вы, убийца!
— Ничего я не видел! — Рашула делает попытку уйти. — И откуда я мог знать, что он замышляет?
Немного поодаль с бадейкой в руках стоял Дроб. Он отставил в сторону бадейку и подошел к Рашуле.
— Вы видели! — крикнул он, сжимая кулаки. — Я свидетель! Теперь и мне все ясно! Из-за угла подглядывали, как горбун веревку резал, да еще смеялись!
— Что вы мелете! Если вы это видели, значит, именно вы прежде всего виноваты! И другие вам это уже сказали!
— Я виноват? А откуда я мог знать, что происходит между вами и что это за человек? Но я из-за дров, когда завязывал шнурки на ботинках, видел, как вы наблюдали, что делает этот горбун. И еще вы резко обернулись, когда вдруг увидели меня. Вот где правда, думаете, я не слышал, о чем вы говорили и как пугали его тюрьмой особого режима? Теперь мне все ясно, это вы хотели его смерти, вы его убили!
— Вы спятили! — Рашула оттолкнул его от себя, а в голосе его прозвучала злоба, растерянность и презрение.
— К этому надо еще добавить, — вспыхнул Юришич, — что вы хотели, чтобы Наполеон ударил его топором и чтобы Петкович внушил ему желание повеситься или зарезаться!
— Ну что вы хотите? — перебил Рашула. — Мутавац не повесился! Неужели я виноват даже в том, что у него оказался нож? Вот тут вам Наполеон, когда я хотел…
— Вы хотели сущую малость — чтобы я хрястнул его топором! — весело перебил его Наполеон. Это тебе за пинок и оплеуху, подумал он.
— Эх, Рашула, Рашула! — грустно повторял Бурмут. Видя, что Рашулу приперли к стенке, он долго молчал и только время от времени успокаивал других. Потом хрипло рассмеялся. — Большой ты мошенник. Ну, хватит, подонки, все сказали, что хотели? А тебе что здесь надо? — вдруг раскипятился он и замахнулся ключами на Дроба. Когда Рашула оттолкнул Дроба, в душе его одновременно зародились ненависть и страх, но первое возобладало. Его длинные руки замелькали над головой Рашулы.
— Ты, свинья, меня обвинял, будто я хотел ударить тебя ножом, которого у меня не было и в помине, а сам человека убил! Жулик ты и зверь!
Бурмут бросился их разнимать, похоже, дело шло к большой драке, все закричали, началась свалка, даже Ликотич, Майдак и Мачек приняли в ней участие, как вдруг раздался возглас, перекрывший все остальные крики:
— Herr Рашула! — в коридор вбежал Розенкранц, запыхавшийся до такой степени, что можно подумать, что он со своей хромой ногой перепрыгивал через три ступеньки. — Ihre Frau, Frau, — но дальше не может выговорить, — Frau…[99] — совсем обессилев, он замолкает и буквально падает на Дроба, тот его отталкивает.
— Meine Frau? — Рашула схватил его за грудки и хорошенько встряхнул. — Platzen Sie schon einmal aus![100]
— Hat die Flucht ergriffen mit allen Geld[101], — выдохнул Розенкранц, a сквозь маску на лице, причиной появления которой было какое-то другое потрясение, проступило выражение удовольствия и злорадства только оттого, что он может поразить Рашулу такой новостью. Но взгляд его скользит в сторону, туда, где открыта дверь в канцелярию.
— Woher wissen Sie das?[102] — побледнел Рашула, на лбу у него выступил пот, хотя сам он в эту минуту напоминал ледяную статую.
Розенкранц об этом только что услышал от судебного следователя. Он возбужденно разъясняет, что речь шла о Мачеке, а по телефону из полиции сообщили, что при обыске дверь в квартиру жены Рашулы была взломана полицейскими агентами. На буфете обнаружено письмо, в котором она сообщает мужу, что любит его, но расстается с ним, потому что не может ждать, пока он выйдет из тюрьмы. Из денег, которые он ей оставил, она выплачивает ему вперед трехнедельное содержание, а остальные деньги ему в его положении будут просто не нужны. Желает ему всяческих успехов. Это особенно рассмешило следователя, рад бы посмеяться и сам Розенкранц. Но, судя по всему, по другим причинам ему вовсе не до смеха.
— Was ist mit Mutavac?[103] — обратился он неизвестно к кому, а про Рашулу он как будто совсем забыл.
— Черт возьми, эту бабу надо было бы отдубасить жердью такой же длины, как и она сама. А заодно и тебя, Рашула! Эх, подонок! Теперь все ясно! Ну, давай, давай! — снова разгоняет всех Бурмут. Он доволен, но и рассержен. Справедливо это, ведь деньги Рашула украл у бедняков, но с другой стороны он, Бурмут, теряет теперь своего мецената, а следовательно, и серебро, которое должен был получить сегодня вечером.
— Как пришло, так и ушло, — пискливо похохатывает разомлевший от счастья Дроб.
— Гх-ррр-аа! — рычит Бурмут, но уходит только Дроб. Рашула стоит неподвижно.
Ничего нового он не услышал, а все-таки сломлен. Сам себе кажется маленьким, как зернышко. Вначале удар Дроба, потом Наполеона, а теперь вот это. Куда сбежала? К черту жену, но деньги, сберегательные книжки! Все пропало, пропало! Уголья, уголья! Как будто безумный смех Петковича отразился на его лице, он схватил Розенкранца за плечо: получил ли он вызов от следователя?
