Лев Кокин - Витте. Покушения, или Золотая матильда
Впрочем, можно искать объяснение и в дурмане, исходящем от власти, в гипнотическом действии на того, кто однажды уже побывал на ее вершине. Это как проказа: подхватив, не избавишься до конца дней, так и будешь в себе носить, от нее нет лекарства… А раз так, не в уме вовсе дело, в чем-то более мощном, чему и название сразу не подобрать. Уж не мистическая ли сила прикоснулась к Сергею Юльевичу? Не преподал ли ему урок проходимец старец, черт святой, конокрад и разбойник, пробы некуда ставить, шаман таежный, гений власти, в некоем царстве возымевший ее такую, о какой человек разумный не смей и мечтать?!
Нет и нет. Как со всяким другим, с этим чертом по пути оказалось, лишь пока совпадали на перегоне маршруты…
Катастрофа, на которой он строил свои расчеты, не разразилась. Надвигалась другая.
…Человеком разумным окрестил его, кстати, сам старец, удостоился в ответ на одобрение попыток Распутина отвратить надвигающуюся войну. Получил ответную похвалу в «Петербургской газете»: Витте говорит очень разумно потому, мол, что сам разумный…
Говорит же он, и не раз, повторяя, что Россия к войне не готова; помимо прочего, по части финансов.
Запах пороха уже явственно ощущался в Европе.
В этой предгрозовой атмосфере все сплетенные хитро интриги, вся та прежняя суета возле власти — что, казалось бы, значат?! И однако же, в петербургских кругах верхним нюхом учуивали: в правительстве предстоят перемены, намекали, в частности, что премьер Горемыкин вознамерился будто бы Министерство иностранных дел предложить графу Витте… Уж не сам ли граф подогревает те слухи?.. Такое ведь тоже не исключали в петербургских кругах… Но когда бы эти толки в действительности оправдались и российскую дипломатию на пороге рокового европейского лета девятьсот четырнадцатого года в самом деле возглавил он, Витте, с его весом в Европе и прочными германскими связями, то кто еще знает, как могли бы повернуться события!..
Проповедник этой «идэи» на страницах «Русского слова», вездесущий «лейба» Руманов навестил Сергея Юльевича в Биаррице.
В те недели почти любой разговор рано или поздно переводило на военные рельсы. Круглощекий газетный волк заикнулся было о возможных выгодах от войны для России.
Сергей Юльевич в лице изменился.
— Сколько платите за ботинки? — вдруг спросил ни с того ни с сего.
— Эти стоили десять рублей, — оторопел от неожиданности «лейба».
— Вот станете не десять платить, а двадцать или пятьдесят, — тогда поймете, что такое война… И золотая монета небось в кармане найдется? Так всмотритесь, запомните: больше не увидите из-за войны!..
Ему представлялось, что ничто не склоняет к миру убедительнее, чем цифры.
Негодовал:
— Эти горе-вояки, они нас уговаривают опять, как бывало: признайте, ненадолго, только на время войны, что дважды два будет пять. Нет, милейшие, стоит только это признать, так после войны дважды два окажутся сапогами всмятку!..
Война несла угрозу всему, что он делал, что создавал, что сколачивал в жизни.
Он резким движением достал из кармана часы, щелкнул крышкой и заторопился, как в Петербурге, бывало:
— Извините, но мне пора! Внук меня по часам отпускает…
До сапог всмятку, равно как и до портфеля министра, ему, однако, не суждено оказалось дожить.
Объявление войны, которой он так опасался, застало Сергея Юльевича вместе с Матильдой Ивановной и с внуком на немецком курорте под Франкфуртом. Там на водах он бывал постоянно. По «виттевской» тропинке гулял с любознательным внуком, в жару отдыхал на террасе под пологом небольшого шатра. К экселенцу так привыкли, как к своему… Не промедли он, не покинь Германию сразу же, неизвестно, как сложилось бы все в дальнейшем. Тотчас после отъезда (ему потом рассказали) на квартиру явились с обыском… Впрочем, до поспешного своего бегства он успел заявить корреспонденту «Русского слова», что в войне Европа себя обескровит и разорит, европейское золото уплывет за море, а Россия первая очутится под колесом истории…
Без особых препятствий проводив семью в Биарриц (благо Франкфурт от французской границы недалеко), Сергей Юльевич заторопился домой. Но до дома оказалось уже достаточно сложно добраться. Через Германию путь был отрезан. Окольным маршрутом пришлось почти две недели тащиться — через Италию, оттуда морем: Константинополь, Одесса… Турки пока еще придерживались нейтралитета, проливы, к счастью, оставались открыты.
Экспансивные одессисты, те, понятно, не обделили вниманием земляка. И каждый считал долгом таки узнать мнение Сергея Юльевича за войну.
— Враг жесток и силен, — отвечал он им неизменно, — но нет сомнений, что мы победим.
Сомнения одолевали его по поводу этой глупейшей для России войны. Она вполне могла кончиться революцией, сначала, он думал, в Германии, а потом и опять у нас… Но сомнения свои и опасения оставил до Петербурга, до бесед с немногими теми, кому мог вполне доверять.
Столица встретила воспаленною атмосферой барабанного боя. Собственно, Петербурга уже не стало, чуть не двести лет простоял и сменил в одночасье имя с чужого немецкого на патриотическое свое. Впрочем, если кто и ждал в Петрограде возвращения Сергея Юльевича, то в первую очередь добросовестный «лейба» Морской фон Штейн с очередной, подготовленной к осеннему его приезду рукописью, целою книгой.
Речь на сей раз шла о поенной мощи России. Еще в мирное время это было задумано в продолжение прежних споров — разбор великодержавных амбиций, выразителем коих выступал бедоносный генерал Куропаткин, критика серьезная, с историческим обозрением, со сравнением военных сил России и Западной Европы. Не мог при этом Сергей Юльевич обойти и такой важнейшей, по его разумению, стороны, как порождаемые подготовкою войн финансовые проблемы. Печальный опыт японской войны предостерегал от разорения в войне, еще более страшной.
16. Гадания здравого смысла
Он начал с того, что сказал Морскому фон Штейну:
— Необходимо дополнить рукопись современной главой.
Сколько помнил себя, вечно слышал разговоры о близкой войне с Германией; по меньшей мере с тех пор, как окончил университетский курс.
В мемуарах он записал, вернее, продиктовал стенографистке (пару лет примерно тому): «…между тем, слава Богу, этой войны до сих пор нет, и если мы будем вести разумную политику, то еще долго не будет…»
— Я бы назвал главу, скажем, так, — говорил он «лейбе», расхаживая перед ним взад-вперед по кабинету на Каменноостровском, — скажем, так: «Предположения…», нет, лучше: «Гадания о ныне разыгрывающейся мировой войне…» Не возражаете, Владимир Иванович?
Появись сие гадание вовремя, и тогда услышал бы его кто, он не знал. Теперь оно, увы, опоздало. Разумной политики так и не привелось дождаться… и, собственно, от кого?..
Владимир Иванович не возражал. Усаженный за виттевский стол, прилежно, словно студент за профессором, строчил по бумаге, едва поспевая. Стенографией не владел…
— Существовало мнение, — говорил на ходу Сергей Юльевич, — будто разумное приготовление к войне при разумной политике служит гарантией к тому, чтобы война не разразилась. Произойдет как бы взаимное страхование от войны. Развитие милитаризма, как видим, вопреки этому привело к катастрофе, потому как современное вооружение требует таких денег, что мир — вооруженный мир — истощает государства, и война уже кажется облегчением, желанной развязкой.
…Он всегда держался мирных решений, всем известно, был даже главным тормозом воинствующего направления. В свое время в Японии поверили, что война неизбежна, только после того, как его удалили от дел. А Европа… Еще по пути из Портсмута, в Роминтене, самого кайзера убеждал, что в Европе можно избежать столкновения, заключив континентальный союз. И тогда еще уверял его с доказательствами в руках, что это всех освободит от громадных затрат на оружие!..
Его лекция «лейбе» заняла не один день. Предмет не вынуждал к двоемыслию, позволял утверждать с чистым сердцем: он, Витте, отстаивал российские интересы, — в Желтороссии{58} в том числе, — в войнах торговых, таможенных, дипломатических, но ни разу — в кровопролитных; сколько мог, удерживал государя, покуда не был им удален… И на то несмотря, был впоследствии призван, чтобы заключить мир! Это же факты истории…
Тем не менее его ясное тяготение к миролюбию еще вовсе не означает, что граф Витте ради мира не постоит за ценой, хотя, находись он теперь у власти, видит Бог, он сумел бы в интересах России и на сей раз договориться с кайзером, помирить кузена Ники с кузеном Вилли, даром что после встречи в Роминтене впал у того в немилость. Дело тут не в мнимом германофильстве, упреки его в этом беспочвенны и злоязычны, дело, разумеется, в здравом смысле. Для России выгодно было как можно долее отсрочить войну, когда не полностью ее исключить. Процветание наше — в мирном развитии, в росте промышленности и торговли… Да и цели наши в войне, в отличие и от союзников и от врагов, неясны, здравый смысл затуманен громкими словами об идеалах! Вся беда, что не можем, как всегда, без этого обойтись: сербы!.. югославяне!.. Здравый смысл подсказал бы, пожалуй, только занять Проливы, да и то при условии малых жертв… Для Германии же, при наличном соотношении сил, разгром попросту неизбежен, притом скорый разгром! Чем не почва для успешных переговоров?..
