Валентин Рыбин - Азиаты
Хивинский посол по прибытии в Астрахань передал письмо туркмен Татищеву. Тот тоже чуть было не отмахнулся, сказав с досадой: «Печати где?!» Но сообразил, откуда быть печатям у туркмен, они, небось, сплошь безграмотные, да и канцелярии своей не имеют. Написал губернатор туркменам ответ: «…советую, ежели имеете желание своё быть в подданстве её императорского величества, то извольте обо всём… обстоятельно написать и к тому свои печати или знамёна приложить… Из вас, старшин, из знатных люден несколько человек… отправлю ко двору ея императорского величества со всяким удовольствием, ибо оное ея императорскому величеству весьма будет угодно…»[45]. После многих сходок и горячих споров, кому ехать к Елизавете Петровне, мантышлакцы выбрали четверых самых знатных и влиятельных ханов— старшин своих родов и приплыли в Астрахань.
Татищев встречал туркмен с отменным гостеприимством: в губернаторской, зале столы были накрыты и кресла модные поставлены. Ко дню приёма пригласили из Арзгира в качестве переводчика Арслана, выбранного в поездку к русской царице. Садясь за стол и усаживая гостей, Татищев велел Арслану сесть рядом и переводить всё дословно.
— Как доехали, господа туркмены?
— Слава Аллаху, благополучно. Буря немного покачала, но сами остались целы и подарки тоже. Вот, дорогой Василий Никитич, для вас подарок привезли. — Камбар-бек велел слугам развернуть текинский ковёр.
Татищев насупился, вспомнив каземат Петропавловкой крепости.
— Спасибо, уважаемые гости, за прекрасный подарочек. Но, думаю, сей ковёр сгодился бы и для апартаментов самой императрицы Елизаветы Петровны. А мы, астраханцы, вовсе без подарка обойдёмся.
— Русской царице тоже большой ковёр везём и ещё много всяких вещей, — отвечал с гордостью Камбар-бек. — Есть туркменские, есть персидские драгоценности.
— Кстати, коли уж ты, Камбар-бек, упомянул о персах, то скажи нам, что там у вас в Хорезме опять произошло? Вроде бы Нурали-хана сбросили, а сына Ильбарсова на трон посадили?
— Так и есть, дорогой Василин Никитич. Сын его, именованный ныне Абулгази-ханом, сидит на престоле и охраняется большим войском персидского шаха Надира. Персы от всяких податей его освободили, а туркмены остались при податях и земли своей лучшей лишились. А было то ещё в прошлом году. Тогда все туркмены съехались в Куня-Ургенч, а оттуда пошли к Хиве и окружили её. Абулгази-хан закрыл все ворота и сидел безвылазно целых восемь месяцев. Удалось ему, однако, тайком отправить своего человека в Хорасан. Как добрался он туда — так и шум поднял: «Ой, туркмены нас голодом уморить хотят!» Надир-шах тогда направил на нас своего племянника Али-хана и тридцать тысяч войска с ним послал. Не выстояли туркмены — отступили от Хивы, подались на юг, к Балханским горам да к Атреку и Горгану. Землю от Арала до южных гор мы своей родиной называем, а жить нам на ней не дают: бегаем то туда, то сюда. Вот потому и решили просить русскую государыню взять нас под свою крепкую опеку. Станем жить под русским крылом, никто другой не будет страшен, да и не посмеют нас затронуть ни Хива, ни Персия. Оказавшись же при государстве российском, желали бы мы, чтобы её величество сделала указ на постройку при Тюбкарагане большого города со складами и домами, и чтобы в этом городе жил крепкий русский командир. И ещё просим дозволить русским купцам со всякими товарами и съестными припасами к нам приезжать и торговать с нами… А когда же слух пройдёт, что при Тюбкарагане построен город, то тогда и все другие туркмены прикочуют к нему и тоже станут подданными русского государства.
— Верно, Камбар-бек, говоришь, — согласился Татищев. — При вашем устройстве на Мангышлаке и подданстве России в вашем лице имела бы большую опору на другом каспийском берегу…
Приём туркмен прошёл в деловых разговорах, а затем отправились они в караван-сарай при индийском гостином дворе и занялись перевозом своих вещей на шхуну. Провожал их сам Татищев. Войдя в кают-компанию, где расположились все четыре хана, губернатор велел секретарю и казначею выдать гостям проездные и напутствовал добрыми словами:
— Стало быть так, господа гости. От Астрахани до Царицына будете плыть па сей шхуне, а далее в Царицыне городской магистрат даст вам на восемь уездных и ямских подвод прогонные деньги, а для старших из вас, то, бишь, четырём ханам — четыре черкесские коляски. Прибудете в Москву — и там о вас позаботятся московские власти.
Августовским утром, когда уже ветровая стынь по Волге волнами пошла, потянули шхуну с туркменскими гостями волжские бурлаки. Накинули на плечи ремённые лямки, пошли с ворчанием: «Эх, мать… кого только не приходилось таскать на себе! Теперь, вот туркменцы барами к самой царице едут!» И потянулись унылые дни, похожие один на другой, с частыми остановками, с ночными кострами на берегу, с ужином и чаепитием в грязных деревянных корчмах, с длинными дощатыми столами и такими же лавками. Пьяная голытьба гуляла в корчмах, разговляясь бражкой да самогоном. По приплытию шхуны с заморскими ханами на пристанях появлялись городовые с полицейскими, выдворяли из харчевен пьяных мужиков и сопровождали к столу именитых гостей. Непотребные девки тёрлись около гостей, садились бесстыдно рядом и принимали угощение от туркменцев. Однажды, под Царицыном, разговорились туркмены о лёгких нравах русских девок. Онбеги Суергап сказал:
— У них, у русских, всё очень свободно, не то, что у нас. Говорят, когда солдаты идут по деревне и, если не видят на воротах у дворов мужских шапок, то без страха заходят в дом и начинают заниматься любовью с женщинами. А если в этом доме уже есть солдат, то он вешает на ворота свою шапку, чтобы его никто не тревожил.
Слушая Суергапа, туркмены вдоволь насмеялись и усомнились в его россказнях. Тогда Суергап заявил:
— Вон впереди уже видна деревня. Давайте пошлём, своих слуг — пусть они войдут во дворы, на которых нет шапок.
Едва шхуна причалила к берегу и бурлаки бросились в корчму, четверо слуг отправились к деревеньке. Ханы, стоя у борта, с интересом ждали, чем закончится их поход. Прошло совсем немного времени — из деревни донёсся собачий лай и крики женщин: «Охальники проклятые! Ишь, что надумали! Ату их!» Собаки мчались за бегущими женолюбцами, хватая их за полы и пятки. Взобравшись, наконец, на шхуну, они долго ещё ругались. Ханы и Арслан смеялись до упаду над неудачным похождением слуг…
В Царицыне водное путешествие туркмен закончилось. Полицейские с градоначальником помогли выгрузить вещи. Пришли телеги, крытые парусиной: вещи погрузили на них. Затем подали тарантасы для туркменских ханов. Заночевали туркмены в гостинице, в крашеных барских номерах на пуховых перинах. Чуть свет выехали в степь и поволоклись по намокшей дороге. Вокруг до самого горизонта — ни кола, ни двора, только степь да островками небольшие лесочки.
Арслан ехал в одном тарантасе с Камбар-беком. Сорокалетний хан, аккуратный и щеголеватый, несмотря на то, что родился и прожил всю жизнь в Хорезме и на Мангышлаке, тем только и занимался, что неторопливо» по одной волосинке выщипывал бороду, приводя её в такой вид, чтобы начиналась она под губой с «полумесяца» и раздвоенно — ложилась на грудь. Хан два раза в день заставлял слугу чистить ему сапоги и смазывать дёгтем. Беспокойный и заботливый, он в то же время два раза в день отдавался сну, а ночью, сидя у костра, жаловался на скуку и сетовал:
— Хорошо тому, кому здоровье не позволяет… А у меня, слава Аллаху, душа всё время требует общения с женщинами. Надо было взять двух молодых гелин с собой, заодно бы русскую землю увидели.
— Да, Камбар-бек, правильные слова говоришь, — соглашался Онбеги-Суергап. — Каждый хан, хивинский, бухарский или киргиз-кайсацкий, когда в путь-дорогу отправляется, то всегда с собой гарем тащит. Только одни туркменские ханы жён дома оставляют. Откуда у них такой дурной обычай пошёл?
— От стыдя сидеть рядом с бабой, — сказал Кара-батыр. — Да и какой туркмен захочет сидеть в гареме, когда все остальные джигиты на конях с саблями несутся в бой?! Если врагу сражение проиграешь, то и гарем врагу достанется. А когда дома жёны сидят — надёжнее.
— Ай, лучше всего вообще о них не думать! — с чувством воскликнул Арслан. — Я два года в Хорезме и на Мангышлаке был и ни разу не вспомнил о своей гелин! Что толку вздыхать?
— Да, это видно, ты парень стойкий и сдержанный, — согласился Камбар-бек. — Ты и в корчмах, когда мы их сажали к себе за стол, стороной держался, словно бы сам баба или евнух!
— Ладно, Камбар-бек, давай без оскорблений. Плохое это дело, когда один другого оскорбляет. — Арслан нахмурился и отвернулся и, помолчав, добавил: — Мы, арзгирские, так воспитаны, что на каждую, продажную девку не бросаемся.
— Ты прав, Арслан, не будем ссориться, — пошёл на попятную Камбар-бек. — Но скажи мне, Арслан, разве можно постороннему человеку в такой стране, как Россия, найти порядочную женщину? Порядочные не продаются ни за какие деньги…
