Дэвид Ирвинг - Вирусный флигель
Одной из важнейших неудач немецких атомщиков как раз и было то, что они не смогли убедить Шпеера в перспективности расщепления атома. Они имели возможность сделать это во время Берлинской конференции в июне 1942 года, но упустили ее. Физики академического склада не обладали нужной практической хваткой и решительностью, и не мудрено, что им не удалось завоевать доверие и поддержку человека, руководившего всей промышленностью и имевшего большой вес в правительстве. Правда, были и ученые иного склада, которые, подобно профессору Хартеку, не боялись брать на себя большие обязательства. Но их не допускали к руководству атомным проектом, в котором господствовали физики академического склада. В беседе со Шпеером во время июльской встречи 1942 года Гейзенберг и Вайцзеккер пожаловались на трудности, вызванные недостатком строительных возможностей. Шпеер тут же спросил, много ли им потребуется денег, чтобы ускорить исследования и разработки. В ответ Вайцзеккер назвал ориентировочную сумму в сорок тысяч марок: «Это была столь жалкая сумма, — вспоминал впоследствии фельдмаршал Мильх, — что мы переглянулись со Шпеером и даже покачали головами, поняв, сколь наивны и неискушенны эти люди». Это необдуманное заявление Вайцзеккера глубоко возмутило Фёглера и убедило Шпеера в незрелости и бесполезности всего атомного проекта. Он покинул встречу с учеными, совершенно разочарованный в перспективности работ физиков-атомщиков. Тем не менее он обещал им любую необходимую финансовую поддержку, но сам он с тех пор не интересовался состоянием атомных исследований и не заботился о них.
Упомянутые ученые ныне могли бы объяснить свое поведение тем, что они специально добивались именно такого отношения властей к атомной энергии, поскольку они не желали работать над урановой бомбой. И действительно, Гейзенбергу удалось убедить своих слушателей в полной невозможности создания бомбы в Германии; но он сам же признает, что он и его коллеги в годы войны переоценили трудности производства необходимого расщепляемого материала. И именно этим объясняется то, что они чересчур осторожно докладывали руководителям о возможности создания атомной бомбы. Например, и профессор Шуман, и профессор Эзау отговаривали всех, кто хотел привлечь к атомной бомбе внимание высших властей. Оба они боялись одного — получить приказ изготовить такую бомбу, ибо прекрасно знали, что ждет их в случае неудачи. Как не удивительно, той же позиции придерживался и доктор Дибнер. В разговоре с посетившим его офицером разведки, который рассказал Дибнеру, что некто сообщил фюреру о существовании атомной бомбы и что это сообщение крайне заинтересовало фюрера, который приказал разузнать подробности и доложить о них, Дибнер ничего не ответил офицеру и постарался немедленно избавиться от него.
Широко распространено мнение, будто бы немецкие атомщики намеренно не работали над атомной бомбой, а потому их моральная позиция оказалась куда менее уязвимой, чем у их зарубежных коллег. Следует решительно и со всей определенностью отвергнуть это заблуждение. Даже сам Гейзенберг в беседе с профессором Бете, покинувшим Германию в тридцатые годы, счел несправедливым упрекать немецких эмигрантов, работавших в США над атомной бомбой; он признал обоснованность их ненависти ко всему, что исходило от гитлеровской Германии, их стремления отплатить добром приютившей их стране. В письме к тому же Бете Гейзенберг в весьма продуманных выражениях сформулировал позицию оставшихся в Германии физиков:
«Германские физики не имели желания делать атомные бомбы и были рады тому, что внешние обстоятельства избавили их от необходимости принять решение…»
Под внешними обстоятельствами Гейзенберг понимал «гигантские технические усилия», которые требовались для успешного завершения атомного проекта. А точнее, все сводилось к тому, что «исследования в Германии никогда не заходили столь далеко, чтобы потребовалось принимать окончательное решение об атомной бомбе».
Окажись у немецких физиков достаточно времени, они изыскали бы технические возможности и наверняка создали бы атомную бомбу. Ведь не существует никаких объективных обстоятельств и мотивов, которые на некоторой стадии процесса логического развития неизбежно возникают и воздействуют на нравственное чувство ученого с такой силой, что он по морально-этическим соображениям окажется не в силах продолжить работу дальше и откажется удовлетворить свою природную ненасытную любознательность; ученый не в состоянии подавить в себе стремление узнать, что откроется ему на следующем этапе, ибо любознательность и есть та побудительная сила, которая движет наукой. Именно она и заставляла Гейзенберга с Виртцем предпринять поистине драматическую попытку создать критические условия в реакторе в самые последние дни войны. Хотя даже самый полный успех уже никак не мог повлиять на исход войны.
Однако успех открыл бы дорогу к следующей цели — к плутониевой бомбе, этапы на пути к которой в то время уже были достаточно ясны. Потому-то и нет никаких оснований полагать, что все та же любознательность не побудила бы ученых двигаться и дальше. Ведь позднее, весной 1945 года, они ни разу не сделали ложного шага, и работа неотвратимо вела их к бомбе. Только ошибка Боте уберегла мир от реальности немецкой атомной бомбы.
Конечно, темпы работы немецких ученых были невысоки и прошло бы немало времени, пока появилась бомба.
Два обстоятельства противодействовали быстрому развитию немецкого атомного проекта: первое — то, что во все время его существования проектом руководили исключительно сами ученые; второе — то, что упор во всех работах неизменно делался на теорию, а не на практику.
Стоит несколько более подробно рассмотреть названные обстоятельства.
Первого полномочного представителя по ядерной физике профессора Эзау многие его современники считали человеком хотя и «несколько хвастливым, но обладающим здоровым чувством юмора». И действительно, он был весьма уравновешенным человеком, реалистом по натуре и ни в малой степени не предавался несбыточным фантазиям. Выступая по радио в начале 1944 года, он говорил: «Мы, инженеры, не доверяем миражам; мы твердо верим, что успех всецело является плодом напряженного, целеустремленного труда». Стоит упомянуть и появившуюся через полгода после выступления Эзау статью в «Дас Рейх», которая характеризовала Эзау как доброго и умеренного человека, который «знает слишком много и достиг слишком многого, чтобы слишком многого желать». Но как бы ни расхваливала подобные качества «Дас Рейх», они явно недостаточны для человека, намеревающегося успешно руководить атомными разработками.
Сменивший Эзау профессор Герлах, как выяснилось, оказался даже менее целеустремленным, чем его предшественник. Не помогло делу даже и то, что Герлах, как и Эзау, пользовался активной поддержкой СС, а кроме того, имел тесные связи со Шпеером, Фёглером и учеными. Принимая на себя пост полномочного представителя Геринга по ядерной физике, Герлах не ставил перед собой задачу прежде всего и главным образом добиваться победы в ядерной гонке; своей миссией он считал спасение немецкой физики от печальной участи, ожидавшей ее в случае гибели ведущих ученых и педагогов на полях войны. Герлах, глубоко не доверявший разуму германских руководителей и в то же время веривший в здравый смысл английских и американских физиков, был убежден, что и они делают то же самое, что и он. Тем большим оказалось его разочарование в день Хиросимы, когда он понял, что, стремясь сохранить немецкую физику, он потерял значительно большее. Вот что записал он в тот день в своем дневнике:
Все наши усилия по подготовке хороших физиков-педагогов и физиков для работы в промышленности оказались напрасными — все наши труды во время войны оказались ни к чему. Но, быть может, сохранение немецких физиков даст себя знать когда-нибудь в будущем… а может быть, и не проявится, несмотря ни на что. Отныне уже никто не имеет права безоговорочно верить в то, что умственный труд приносит человечеству одну лишь пользу. Должно ли всё, приносящее человечеству пользу, отныне вести и к его уничтожению? Отношения в нашем узком кругу стали очень напряженными. На передний план выступают самые значительные идеи…
Герлах в ту пору счел себя также виновным в том, что не сумел оказать Германии помощь в ее трудные часы; он укорял себя за то, что, имея возможность принудить физиков создать бомбу, он не сделал этого.
Но имелись ли среди нацистского руководства люди, которые, не будучи учеными, сумели бы осуществить руководство урановым проектом? Геринг, назначая руководить атомным проектом физика, а не администратора, прежде всего желал, чтобы никто не мог воспользоваться этим проектом для укрепления собственного положения и получения личных преимуществ и благ. Герлах же видел в своем назначении лишь исключительно счастливую возможность даже в годы войны восстановить ведущее положение Германии в сфере чистой физики.
