Иван Ле - Хмельницкий. Книга третья
— Правду говоришь, благородный бей: вот уже два года, как мы не воюем с казаками. А староста Конецпольский бросил на нас реестровых казаков. Крымский народ именем аллаха заклинает нас, воинов, отомстить Конецпольскому и отобрать у него ясырь. И клянусь, — мурза грозно поднял руку с золотыми браслетами и перстнями, — что до тех пор, покуда эта рука не поставит шляхту вместе с Конецпольским на колени, мы, правоверные мусульмане, не успокоимся… Вот поэтому, по поручению крымского хана, я и прибыл к вам, низовым казакам, договориться о том, чтобы вы не мешали нам отомстить нашим кровным врагам — ляхам.
Хмельницкий поставил пиалу на ковер. Обвел глазами казацких старшин:
— Слышали, братья старшины, казаки? Сами шляхтичи провоцируют эти страшные набеги татар на нашу украинскую землю! — И, обращаясь к Туган-бею, продолжал: — Казаки, как и все люди нашей веры, любят труд и справедливость. Но коронная шляхта все больше и больше притесняет нас, расправляется с нашими людьми, как ей хочется. После поражения у Кумейковских озер украинские казаки считают коронных шляхтичей своими самыми лютыми врагами. Таким образом, враги татарского народа стали и нашими врагами! Так зачем же нам мешать справедливой мести обиженных ляхами людей? Когда речь идет о справедливости, Туган-бей может полностью положиться на нас, как на порядочных соседей. В сложившейся обстановке борьба за народное дело выводит нас на одну дорогу — к свободе!
Доложили о приходе Тимоши с сыном татарского бея. Казаки расступились, пропуская двух юношей, одинаково одетых и с одинаковым оружием. Высокий ростом Тимоша, как взрослый воин, гостеприимно пропустил вперед своего друга Мехметку. И казаки смотрели на это как на проявление естественной привязанности сверстников. В этот момент никто из них не думал ни о вере юношей, ни о их оружии.
Туган-бей вскочил с ковра. Хищного Туган-бея словно подменили, мгновенно исчезла заносчивость мурзы, его напыщенность, на какое-то время он стад добрым отцом, соседом. По женоподобному, ожиревшему лицу его покатились слезы.
— Мегмеджи-бала! — воскликнул он, протягивая руки к юноше.
Испуганный юноша обернулся к Тимоше. В его взгляде он уловил человеческую теплоту. Тимоша одобрительно кивнул головой, даже слегка подтолкнул Мехметку к Туган-бею.
Запорожцы выходили по одному из куреня. Они присоединялись к шумной толпе казаков, заполнившей подворье коша. В эту раннюю весеннюю пору, среди зеленеющих осокорей и шелюги, росшей на берегу, стояли посланцы от добровольцев-казаков с великой Украины.
— Ну как, брат Туган-бей, не обманул я, что у меня есть дело к крымским воинам? А чтобы укрепить нашу дружбу и действительно жить как добрые соседи, мой сын охотно проводит юношу к его отцу. Пусть он тоже погостит у своего крымского друга. Ведь таким юношам, как они, здесь жить нельзя. Вместе с Туган-беем поедет и наш старшина Иван Ганджа. Думаю, что по дороге в Крым, а скорее — там, у отца вашего юноши, вы и договоритесь обо всем с нашим старшиной. Вполне возможно, если этого пожелает крымское воинство, там окончательно и решите, как осуществить то, о чем говорили нам вы. Завтра и выезжайте к себе домой. Поручаю вам своего сына, полагаясь на воинскую честь батыра Туган-бея…
11
Ротмистру Ежи Скшетускому не впервые за последние два года бывать в Чигирине. И каждый раз он въезжал в этот город как победитель. В Чигирине он чувствовал себя как в завоеванной крепости. В эту зиму прибрежные села и хутора, да и город были запружены жолнерами. В воздухе пахло неминуемой войной.
Прежде молодой шляхтич непременно проезжал по людным улицам города, отчитывая гуляк, толпившихся возле корчмы:
— Все празднуете, лодыри! Вам, приднепровским хлопам, только бы святки да масленицы!..
Сейчас же он ехал молча. Гетман Потоцкий именно его, а не отца, послал в Чигирин. «Сын полковника более оперативен, как и подобает молодежи», — оправдывал Потоцкий принятое решение даже перед самим собой. Он послал ротмистра Скшетуского в Чигирин как свой авангард. И сам собирался вскоре выехать туда.
Ежи Скшетуский с улыбкой на устах вспомнил напутственные наставления коронного гетмана. Ему казалось, что лишь по укоренившейся привычке гетман поручал старшему Скшетускому подготовить свои полки для военного похода на приднепровскую Украину. В нем же, Ежи Скшетуском, гетман видел своего единомышленника, которому близки его военные, а с ними и политические идеалы. Особенно в вопросах подавления украинского сепаратизма, который дошел уже до союза с не разгаданной им до сих пор Москвой.
Оставшись наедине с ротмистром, Потоцкий наставлял его:
— Пан ротмистр понимает, что сегодня или завтра я тоже двинусь с войском в эти края. Для нас дорога каждая минута, надо немедленно предотвратить угрожающее бегство украинских хлопов на Низ. Пан должен расположиться со своими гусарами в Чигирине, навести порядок в этом городе, зараженном духом хмельнитчины, и преградить путь на Запорожье. Как я уже говорил пану ротмистру, трудно поверить, чтобы так просто сама охрана взяла и выпустила из темницы Хмельницкого. Чигиринцы известны своим предательством, тем более следует учесть, что устранение нами Хмельницкого они считают оскорблением их национального достоинства. У полковника Кричевского слишком близкие отношения с этим бунтовщиком. Не причастен ли он к освобождению Хмельницкого?
— Понимаю вас, пан гетман. Кроме охраны возле холодной, где сидел Хмельницкий, во дворе подстаросты, как я помню, всегда шатались какие-то праздные люди.
Гетман воспринимал эти слова Скшетуского как доброе предзнаменование начала кардинальной акции. Он одобрительно кивал головой, благословляя расторопного ротмистра на розыски настоящих виновников бегства Хмельницкого.
Маршалок двора то и дело докладывал гетману Потоцкому о прибытии полковников, воевод с коронными войсками. Прибыл даже гонец от самого польного гетмана Калиновского с сообщением о том, что он выступает со своими войсками на Украину, к Днепру. Потоцкий молчал, не возражал и не соглашался, прежде всего думая о своем престиже.
Только приезд вызванного им по неотложным делам полковника Пшиемского сразу поднял его настроение. Он помахал рукой ротмистру Скшетускому, благословляя его, как родного сына, на такое воинское дело, как усмирение казаков. Потоцкий даже сам удивлялся: на полковника Скшетуского возлагал очень трудное дело подготовки жолнерских полков для похода на Украину, а наиболее деликатные дела поручал его сыну Ежи. Полковник является воспитанником Конецпольского, от него заразился духом либерализма, став сторонником фатальной идеи короля поднять казаков в поход на Турцию, чтобы избавиться от зависимости и покончить с уплатой дани султану. А Ежи Скшетуский сначала отрубит голову казацкой гидре, устрашая этим султанов…
— Пригласите полковника Пшиемского! — приказал Потоцкий, проводив ротмистра до двери кабинета. В данный момент ему нужен именно Пшиемский, как своя рука, которую коронный гетман протягивает к Владиславу IV. В создавшейся политической ситуации король становится помехой в осуществлении шляхтой кардинальных мер. В делах, которые связаны с обезвреживанием короля, нужны именно такие неудачники-воины, каким стал полковник Пшиемский, оказавшийся в немилости у Владислава!
Потоцкий стоял глубоко задумавшись, словно сомневался, можно ли доверить этому полковнику самую большую тайну в своей великой служебной карьере. Король нервничает, читая письма коронного гетмана. Пшиемский тоже поедет к нему с письмом, кажется уже с последним.
12
В Чигирине ротмистр Скшетуский разместил своих гусар на постой в самых лучших домах.
— Хлопы должны знать, что гусары несут в Чигирине военную службу! — кричал он на чигиринцев, обремененных чрезмерными постоями. Ротмистр Скшетуский носился по дворам, как победитель в завоеванной стране.
А сам он умышленно остановился на постой у подстаросты, воспользовавшись помощью Сидора Пешты, который и привел его к Чаплинскому. Пешта настойчиво уговаривал подстаросту Чаплинского согласиться на это, подчеркнув, что ротмистр Скшетуский всегда может пригодиться ему.
— Чует мое сердце, что скоро снова будем воевать. Поднепровье, пан Данило, к сожалению, не стало еще такой надежной волостью, как, скажем, Волынь. Нетрудно понять, что любое волнение в Чигирине начнется с нападения на дом подстаросты.
В первый же вечер ротмистр долго и придирчиво расспрашивал подстаросту о чигиринцах. Когда подстароста ответил на интересующие его вопросы, гость вдруг потребовал от него, чтобы он «откровенно» рассказал о своем доме и дворовых людях.
— Да что вы, уважаемый пан ротмистр, и на маковое зернышко утаивать от вас нечего, — убеждал ротмистра Чаплинский.
— Маковое зернышко… Тоже нашел чем клясться пан шляхтич, позаимствовав божбу у украинского плебса. Я ни в чем не обвиняю пана подстаросту, а только предупреждаю. Средь бела дня сбежал здрайца Хмельницкий из холодной, охраняемой четырьмя вооруженными детинами. Не задумался ли пан Чаплинский над этим и не показались ли ему странными обстоятельства этого побега? Окно целое, открыт засов. Подстаросте давно следовало бы поинтересоваться этим, ведь нет никакого сомнения в том, что открыл дверь доброжелатель преступника. Кто он, не действует ли он и сейчас в Чигирине, может, и под боком у пана подстаросты? Я послал одного человека, чтобы поговорил с этими бездарными часовыми.
