Юрий Щеглов - Малюта Скуратов. Вельможный кат

— Государя моего! — эхом отозвался Иоанн. — Значит, я больше не его государь?

— Ты наш государь, — откликнулся хрипло Малюта. — Зачем тебе, великому и достойному, оставаться государем таких предателей, которых рано или поздно постигнет позорная казнь на плахе?!

Иоанну вдруг стало не хватать воздуха. Он вышел в сени и оттуда на Красное крыльцо. По довольно нелепой псевдоромантической легенде, а не согласно куда более достоверному и мужественному преданию, именно здесь Василий Шибанов, стремянный, вручил Иоанну дерзкое послание, за что и подвергся мучительному испытанию острым жезлом, не проронив ни звука. Василия Шибанова, имя которого, по словам того же Николая Михайловича Карамзина, принадлежит истории, воспевали талантливые литераторы, и среди них Алексей Константинович Толстой — знаток и интерпретатор многих событий Иоанновой эпохи. Меня с детства волновали знаменитые строки: «Шибанов молчал. Из пронзенной ноги кровь алым струилася током…»

Шибанов действительно молчал, валяясь на каменном исплеванном полу в застенке Тайницкой башни. Он не стонал, стараясь не привлекать внимания стражников, которые иногда подходили лениво, чтобы концом сапога ткнуть в бок и проверить — не умерли? Малютины помощники все-таки переусердствовали. Шибанов жарко молился, добрым словом поминая хозяина и перебирая в памяти милости, коих удостаивался. А было их — к утешению стремянного — немало. Он знал, что не выживет, и шепотом звал задержавшуюся где-то смерть.

А над весенней Москвой началась летняя светлая, почти беззвездная, ночь, и никто из столбами замерших на Красном крыльце придворных не ведал своей неотвратимой и близкой судьбы, да и не помышлял о ней, кроме Иоанна, фигура которого была летяще наклонена вперед, будто устремлена по-орлиному в грядущее.

Подмосковная эпистола в контексте мировой истории

Содержалась в послании князя Андрея Курбского одна тонкость, которую подметил Малюта, быстро превращавшийся из исполнителя деликатных и жестоких поручений в опытного сыскаря государственного масштаба, если охарактеризовать его сегодняшним языком. Это сделало Малюту незаменимым советником по вопросам безопасности в окружении Иоанна.

— Ежели князь подлые письмена свои собрался положить в гроб, то зачем, пресветлый государь, он их отправил в Москву?

Мысль пришла в голову Малюте, когда расспрашивал в застенке Василия Шибанова о подробностях бегства Курбского из Юрьева и причинах возвращения стремянного в город по поручению князя. Не высказать ее царю было нельзя. Шибанов на прямой вопрос ответить не смог, хотя он вообще ничего не пытался скрыть. Откровенность холопа удивляла и настораживала. Между тем в ней не заключалось ничего необычного. Поездку в Печорский монастырь к старцам, с которыми князь всегда поддерживал добрые отношения, так или иначе не удалось бы утаить. Не он признался бы — старцы не умолчали и сообщили бы государю. Прикосновенность к измене подвергала любого смертельному риску.

Малюта поведал царю о злоключениях Курбского после того, как тот перелез через крепостную стену.

— Поделом изменнику, — рассмеялся Иоанн, когда узнал, что в замке Гельмет ливонские рыцари дочиста обобрали бывшего приятеля, — спасибо, что не убили, несмотря на защиту Сигизмунда-Августа и Радзивилла.

— А в замке Армус лишились мы последнего — лисью шапку с боярина сняли да запасной украли кафтан. И лошадей забрали! — откровенничал Шибанов, болтаясь на дыбе в хомуте. — Вот до чего моего доброго князя довели гонители в отечестве.

У Шибанова получалось, что виноваты не ливонские рыцари, подвергшие князя унижениям, не литовцы, которые надругались над попросившим у них убежища неприятелем, не раз и не два одерживавшим над ними в прошлом победы, а гонители, укрывшиеся в московском Кремле. Шибанов оправдывал и то, что князь не захватил с собой семью:

— Женщина да малое дитя, а старуха мать и подавно скачки не сдюжит. Баба, чай, не сума с поклажей! Ежели бы ты моего доброго хозяина, Малюта, здесь ущучил, боярыне от того легче бы не стало. Судьбы горькой никому из Курбских не миновать!

— Это уж точно, — усмехнулся Малюта. — А особенно тебе, верному холопу изменника.

— Суд Божий покажет, чью сторону держит Всевышний, — прошептал Шибанов и впал в беспамятство.

— Суд Божий! — воскликнул Иоанн. — Какой суд?! Я в давние времена приметил, как он с Довойной и Евстафием Воловичем перемигивался. Изменник всегда споспешествовал чужеземцам. Сколько раз ходатайствовал за всяких немчинов, чтоб жить им в Новгороде и Москве вольно. Вот они ему и отплатили! Мы ответим достойно на поносные речи.

— Поедем в слободу твою боготворимую, пресветлый государь, — предложил Басманов. — Там на покое и обдумаешь грамоту.

Иоанн любил Александровскую слободу больше остальных поместий. Окруженная рвом, наполненным водой, и высоким валом, она казалась неприступной. Дворец удобен, сух и чист. Густые леса опоясывали крепко поставленные строения. Улицы чисто метены, кое-где имелись деревянные тротуары и бревенчатые мостовые. Мостики через канавы и ручейки везде широкие и прочные. Слобода укрывала великих князей, когда Москва обороняться не могла. Здесь, в чащобах, татарское нашествие не грозило. Запутаются вороги на узких тропах и просеках, негде им в зеленом краю развернуться. Да и литовцам с поляками Иоанна в исконно русском краю недостать. Иоанну хотелось Вологду объявить столицей. Навечно уйти из Москвы. В новой столице и жизнь пойдет по-новому. Наконец, избавится он от недоброхотов и предателей. Того и гляди нанесут удар в спину. Старицкого простил. Князь Владимир без Ефросинии все равно что копье без наконечника. Но вот Шереметевы опасны. Иоанн распорядился арестовать Шереметевых. И раньше надо было, да не с руки. Воевода знатный. Силен и отважен!

Малюта взял в подклеть Ивана Большого с братом Никитой.

— Расспроси хорошенько да разузнай, куда богатства подевали, — велел Иоанн Малюте.

После злых пыток старшего Шереметева оковали пудовой цепью по вые, рукам и ногам. Митрополит Афанасий заступался, но напрасно. Однако весной страдальца отпустили, вдоволь надержав в темницах. Никиту Шереметева Иоанн приказал казнить: помельче рыбешка и в назидание старшему.

Большой Шереметев хоть и благодарен за амнистию, но смерти младшего брата сердцем не простит никогда. И бояр с похожей судьбой в Москве не один десяток. А в Александровской слободе тишина да покой. Охота и молитва, никто не мешает, никто волком не смотрит, жилище удобное и безопасное. Недаром Малюта твердит:

— Твоя безопасность, пресветлый государь, самая главная забота. О ней денно и нощно думать надо. Курбский обязательно Жигмонта и Радзивилла на Москву нацелит. К тому подготовиться не худо!

Насчет Жигмонта Малюта ошибся, но вот его преемник Стефан Баторий войну с Москвой вскоре затеял, а лжесын Иоаннов ляхов привел в столицу. Люди, отвечающие за безопасность страны и ее руководителей, лучше прочих знали, о чем помышляют врачи. Новейшая история дает тому убедительные примеры!

Если Басманов давал разумные советы насчет военных дел, как армию организовать и сколько пушек лить, где порох прятать да почем лошадей закупать, то Малюта по-настоящему умел угодить Иоанну, отводя прячущуюся за каждым углом неприятность. Царь послушался друзей и какое-то время провел в слободе, по утрам с удовольствием вдыхая тепловатый, но свежий весенний воздух. В Москву он не сразу возвратился. Воспоминания о недавних событиях, слухах и казнях тревожили его. Преданные смерти бояре, по глубокому убеждению Иоанна, вполне заслужили такой конец. Особенно огорчителен для царя был случай с князем Дмитрием Овчиной. Малюта узнал через оплаченных доносчиков, что про этого представителя старинного и многочисленного рода Оболенских сплетничают в кремлевских коридорах — чуть ли не брат сводный царю. Отец его Федор, дескать, не только в фаворитах у Елены Глинской долгие годы состоял, но и в полюбовниках. Охотники до альковных тайн уверяли, что именно он родитель нынешнего государя.

— Пресветлый государь, — с жалобным надрывом обращался Малюта к Иоанну, — когда ты меня из гноища поднял и возвысил, позволив тебе служить, я клятву дал, что перед тобой у меня секретов не будет. Как ни солона подлая правда, а я ее тебе выложить обязан. На то, пресветлый государь, определил ты меня, на том и стою. Велел бы кашу варить, я у горшка бы вертелся!

Сплетни и слухи, иногда и нелживые, Иоанну пересказать не каждый осмеливался. Тут через что-то переступить надо, преграду убрать между собой и царем, убедить его требуется, что не только истину ты докладываешь, но в той истине для себя лично ничего не ищешь — ни большой выгоды, ни малого удовольствия, а все на волю Иоаннову отдаешь. Как он возжелает, так и совершишь. Одна просьба: чтобы запомнил свое желание и потом не отступался. Подобным искусством Малюта овладевал постепенно, но к означенному сроку применял в совершенстве.