Михаил Иманов - Гай Иудейский.Калигула
Но, по-видимому, слух о Гае и его разговорах и жизни распространился достаточно широко, и вот в один из дней к нам подошла группа людей: шесть мужчин и две женщины.
В тот раз мы не въезжали в город, а остановились недалеко, у оливковой рощи. Как эти люди узнали о нашем местонахождении, до сих пор остается тайной. Они подошли, поклонились Гаю и мне, и самый старший из них, с седыми волосами и длинной, как у Гая, бородой, сказал:
— Мы пришли, Учитель, чтобы сопровождать тебя и прикоснуться к истине, которую ты в себе несешь.
— Я не несу в себе никакой истины, — довольно грубо ответил Гай, — уходите. И никакой я вам не Учитель!
— Нет, Учитель, — спокойно проговорил старший, — мы ощущаем эту истину в тебе и не можем тебя покинуть. Спроси всех, они скажут тебе то же самое.
И он повернулся к остальным, которые закивали головами и выговорили нестройным хором:
— Да, да, мы тоже так думаем.
— То, что вы думаете, — воскликнул Гай сердито и махнул на них рукой, словно пытаясь отогнать, — мне безразлично! Уходите, оставьте нас в покое, мне никто не нужен, я просто хочу отдыхать.
— Но, Учитель, — невозмутимо продолжил старший, — истина, которую ты носишь в себе, не принадлежит тебе одному, но принадлежит Богу и людям. Бог вложил в тебя эту истину для того, чтобы ты открыл ее нам. Мы жаждем ее, ты должен понять нас.
— Нет у меня никакой истины! — скорее с досадой, чем зло, выговорил Гай, и лицо его выразило нечто похожее на страдание. — Прошу вас, уйдите, мне нечего вам открыть! Вы ошибаетесь, я не тот, за кого вы меня принимаете. Вы ошибаетесь, поймите!
— Люди могут ошибаться, а Бог — нет, — резонно заметил старший.
— Да при чем здесь Бог! — вскричал Гай в страшном раздражении, и мне показалось, что то состояние неистовства, в которое он время от времени впадал, уже близко. — Я просто человек, я не могу вам ничего сказать.
— Пророки тоже люди, — вставил старший и зачем-то поклонился Гаю.
— Но я не пророк. Поймите вы, не пророк! Я более грешен, чем каждый из вас в отдельности и все вы вместе взятые! — уже не говорил, а кричал Гай, тяжело дыша и сбиваясь в словах. — Кроме того, у нас была трудная дорога, мы устали, мы хотим отдохнуть.
— Мы это понимаем, — кивнул старший, — мы не будем мешать, тебе.
Он поклонился Гаю, махнул рукой своим спутникам, зашагал вдоль рощи, и они все послушно двинулись за ним.
Мы с Гаем смотрели им вослед. Гай тяжело дышал и прижимал правую руку к груди, его лицо заметно побледнело. Я не очень понимал, отчего он так расстраивается: мало ли сумасшедших вокруг, и разве лучше было бы, если б вместо них на нас напали разбойники? А эти хотя и сумасшедшие, но все же вполне мирные люди — бедные и убогие. К тому же они ушли, не причинив нам никакого вреда.
Но я ошибался — они не ушли. То есть остановились невдалеке от нас, на расстоянии каких-нибудь ста шагов. Сели в кружок, кажется, достали какую-то еду, не таясь посматривали на нас.
— Что делать? — обратился ко мне Гай. В лице его были нерешительность и мольба (признаюсь, я никогда таким его не видел).
Я пожал плечами, сказал, хмыкнув, но, правда, не очень уверенно:
— Пусть себе сидят, нам-то какое дело.
— Собирайся, мы уезжаем, — быстро сказал Гай и пошел к лошадям.
— Но лошади устали, — возразил я, — лучше бы им дать отдохнуть.
— Мы уезжаем! — громко и зло крикнул он, так, что сидевшие поодаль люди не могли его не услышать.
Я вздохнул и принялся собирать вещи.
Мы въехали в город; за время всего пути Гай ни разу не оглянулся, зато я ежеминутно оборачивался назад — те люди упорно шли за нами. Они шли быстро, едва ли не вровень с лошадьми. Конечно, наши лошади устали, но все же…
Не буду подробно описывать, как это все происходило, но мы так и не смогли оторваться от идущих за нами: и в городе, и потом, когда на следующее утро покинули его. Они уже не подходили к нам близко, не заговаривали, но упорно и неотступно следовали за нами. Мы пришпоривали лошадей, меняли направление, прятались от них в лесу. И порой казалось, что все, мы уже никогда не увидим их. Но они появлялись снова и снова, и, как мне показалось, их стало больше. Они располагались в ста шагах от нашей стоянки или во дворе постоялого двора, если мы заезжали в город, но лишь только мы трогались в путь, как вставали и они.
— Это неспроста, — говорил мне Гай, поглядывая на преследователей, — говорю тебе, это неспроста.
При этом в глазах его был страх и руки заметно дрожали.
— Скажи, Никифор, что же нам делать?! — приставал он ко мне, хватая за руки.
Я уже перестал удивляться такому его состоянию. Более того, мне оно было выгодно: моя роль в нашем сообществе становилась значительно весомее.
— Не стоит обращать внимания, — успокаивал я его и сам ощущал в звуках собственного голоса покровительственные нотки, — они не причиняют нам никакого вреда. К тому же от них есть и определенная польза: они всегда рядом, и разбойники в этом случае вряд ли решатся напасть на нас.
— Есть кое-кто похуже разбойников! — воскликнул он возбужденно, и по тому, как он посмотрел на меня, я понял, что он сказал лишнее.
— Кто похуже? — быстро спросил я, не сумев скрыть любопытство.
— Это я так… вообще, — пробормотал он едва ли не смущенно и, отвернувшись, уже стоя ко мне спиной, добавил: — Не имеет значения.
Но тогда же я ясно понял, а не просто почувствовал, что за его словами скрывается какая-то тайна. Как же мне хотелось расспросить его и даже заставить открыть тайну, но я вполне понимал бессмысленность расспросов и решил дожидаться удобного момента.
Гай наконец смирился с нашими преследователями, но другого выхода у него и не было. Он сказал мне:
— Что с ними будешь делать, пусть остаются. А ты полагаешь, они защитят нас в случае чего?
— Ну конечно, Гай, — ответил я с нескрываемым удовольствием, — ведь они так любят и почитают тебя.
— Хорошо, — проговорил он, сдаваясь, — но сделай так, чтобы они не мешали мне и не подходили близко.
— Да, Гай, не беспокойся, я скажу им, — заверил я его с радостью.
Для моей радости были свои причины. Я уже говорил, что мне надоело заниматься хозяйством, и все думал, на кого бы переложить эти заботы. А тут являются эти люди — воистину, они мне были посланы Богом!
И я отправился к ним уверенным шагом, с выражением достоинства на лице. Они все поднялись при моем появлении, их было уже одиннадцать человек, восемь мужчин и три женщины. Из женщин всего одна могла еще как-то заинтересовать меня, да и то лицо ее было каким-то испуганным и неживым. Две другие в этом смысле не представляли никакого интереса: не старые еще, но какие-то бесформенные, с натруженными, узловатыми руками и широкими ступнями, разбитыми долгой ходьбой. Мужчины были разные — старые и молодые, — но на них я внимания не обратил.
Я сказал старшему, тому самому, кто тогда разговаривал с Гаем, что Учитель согласен, чтобы они были рядом, но пока не хочет вступать ни в какие беседы, а только разрешает сопровождать его. Еще я добавил, уже от себя, приняв самый строгий и неприступный вид, что Учитель излагает письменно свое учение, и если они хотят помочь ему в этом, то должны вести себя правильно, то есть так, как я им укажу.
Когда я закончил свою речь, среди них прошел шум одобрительных возгласов, а старший, многозначительно кивнув мне, выговорил:
— Мы сделаем все, чтобы Учителю было покойно.
И они это делали. Не знаю, как Гай, но я в самом деле обрел покой. Наступило время, когда мне просто нечего стало делать, и порой я не знал, куда себя деть. Все, что прежде делал я, делали эти люди: готовили еду, носили воду, ухаживали за нашими лошадьми, чинили наше платье и обувь и все такое прочее. Женщины особенно одна из них, старшая и самая некрасивая, — ; готовили отменно, я уже давным-давно не ел с таким удовольствием. Но они делали значительно больше, чем я мог мечтать.
Я уже упоминал, что они просили подаяние у храмов. Пристав к нам, они не оставили своего занятия. Когда мы прибывали в очередной город, часть из них оставалась возле нас — занимаясь повседневными делами и еще для охраны Учителя, — а другие отправлялись к храму. Прежде я не знал, что можно собирать так много, но, по-видимому, наши спутники были опытны в таких делах. Конечно, это было невесть что в сравнении с тем, сколько тратил Гай, но к тем деньгам, которые я получал от Гая на развлечения, эти, то есть их деньги, были весьма значительным и приятным дополнением. Я вел себя не по годам осмотрительно и не брал все, что они добывали, а часть оставлял им. Но, разумеется, ничего не отдавал Гаю. Да он и не знал ничего. Думаю, что если бы узнал, то очень бы рассердился. Во избежание случайностей я предупредил старшего, что Учитель будет недоволен, если увидит, что я беру деньги, и что я буду тратить их на Учителя сам, но так, чтобы он ни о чем не догадался. Старший сказал, что это правильно, потому что главное для Учителя — это покой.
