Александр СЕГЕНЬ - Невская битва

—    А мне не понятно! — рассердился на братова от­рока Александр. — Должно быть, оттого, что и во мне не вся кровь чисто русская, а имеется и чешская, и молдавская, и английская, и даже свейская присут­ствует. Ежели подсчитать, то и я на треть немец. Рас­толкуй нам, немцам, про Мавридоново спасение!

—    Да не слушайте его, брате! — испугался Алек­сандрова гнева князь Андрей. — Переяску моего не знаешь? Откуда там мимо Афона свинье пробегать? Да и имени такого нет — Мавридон.

—    Оно новое, — обиженно и громко воскликнул Никита. — А спасение от Мавридона идет вот какое. Допустим, Туреня захотел в Великий пост тайно сви­нины или баранины пожрати…

—    Почему это я захочу свинину или баранину! — возмутился второй Андреев отрок Туреня. — Эй! Никитка!

—    Ладно, ладно, допустим, не наш Туреня, а ка­кой-то другой Туреня решит полакомиться скоромным во время самых строгих дней поста. Но в сей же миг старец Мавридон на святой горе Афоне вместо него эту свинью или барана съест, а у Турени в животе благо­ дать вспыхнет и пуще прежнего — отвращение к ско­ромному. Так Мавридон и многих других спасает.

—    Враки! — сердито сказал князь Андрей. — Нынче же пойдешь на исповедь.

—    Нынче все пойдем исповедоваться, — отвечал Никита. — И вовсе это не враки. Могу даже привести доказательство.

—    Приведи!

—    Очень просто. Заметьте, что в последнее время постящихся на Руси сильно прибавилось. Спраши­вается: отчего? Ответ: воздействие Мавридонова по­двига.

—    А не слышно ли там про такого старца, который бы ежедневно вино бочками в себя вливал? — спросил Никиту Ратисвет. — Я вот отчего-то в последнее время вина совсем не хочу. Глядишь, и вовсе, по примеру князя Александра, брошу пить его. Хороший был бы

монастырь на Афоне! Один стадами скот пожирает, другой бочками вино хлещет, третий по сотне жен в день у себя принимает, четвертый окрестности грабе­жом разоряет. А за это во всем христианском мире ни­кто не пьет, все постятся, с женами, аки ангелы, не по­знаются, и никто никого не грабит, не разоряет.

Княжий отряд тем временем выехал к повороту, за которым открылся вид на залив, образующийся впадением в озеро реки Желчи. Слева и спереди вставали острова — Озолица и Городец, высоко вздыма­лась скала Вороньего Камня, а справа уходили в небо многочисленные дымы над кострами и печными тру­бами — всюду варился предстоящий обед, особенно там, далеко, в четырех верстах отсюда, в Кобыльем Го­родище, богатом селе, ставшем главным пристанищем русской рати.

Вдоль всего побережья залива располагались в больших количествах богатые селенья, много здесь было для человека промыслов — рыбная ловля, охота, грибы и ягоды, а главное — место сие лежало на торго­вом пути из Пскова и Новгорода в Юрьев, который вот уже скоро двадцать лет оставался под владычеством Тевтонского ордена. Доблестный князь Вячко тогда не сумел отстоять город и сам погиб честной смертью в битве с жадными до наших земель иноплеменника­ми. Но ничего, дай только срок, одолеем Андрияша, наберемся еще сил и пойдем отвоевывать славный град Ярослава Мудрого. Не век же ему носить позор­ное иноземное наименование Дарбете.

Однако после глупого Переяскина рассказа до чего же круто в животе взыграло! Так и ворочается все там, будто в неводе, переполненном уловленной рыбой. Кстати, о рыбе — архиепископ Спиридон сказал, что готов благословить перед битвой вкушение рыбы, но никто не выразил по сему поводу восторга. От ведь какие — понимают, что перед священным сражением лучше всего будет соблюсти Божий пост.

А вот каши — другое дело! Сельский староста Ко­быльего Городища Пересвет обещал после полудня ус­троить всему воинству пышный великопостный пир — наварить каш, каких только хочешь. Горохо­вых с морковью и луком, ячменных с грибами и ре­пой, пшеничных с кореньями и сушеными ягодами, из сарацинского пшена с шепталами и провесным ви­ноградом, из ошастанного проса с маком и медом122 .

— Эх! — воскликнул Александр. — Хорошо, что Мавридон за нас каши не съедает!

ГОВОРЯЩАЯ ГРАМОТА

Вночь с пятницы на субботу княгиня Феодосия Игоревна получила у игумена новгородского Юрьев­ского монастыря благословение помолиться у гроба своего сына Феодора. Вечером она поручила десятилет­ней дочери Дуне уложить спать остальных детей, кото­рые находились в сей Великий пост при ней в Новгоро­де, — годовалого Василько, двухлетнюю Машу, пяти­летнюю Ульяшу. Старшие же ее сыновья были теперь кто где: восьмилетний Ярослав и двенадцатилетний Михаил — при отце во Владимире, пятнадцатилетний Данила — в Переяславле, семнадцатилетний Афана­сий — в Полоцке. А Костя, коему в это лето исполня­лось девятнадцать, вчера отсюда отправился на Чуд­ское озеро, где Андрей и Александр, может быть, уже побились с немцем, а может, еще только намереваются сражаться.

Феодосия находилась в той редкой поре своей жиз­ни, когда чрево ее отдыхало, не вынашивая нового че­ловечка. И она уже начинала скучать по беременнос­ти, ставшей ее привычным и естественным состояни­ем. Она подумывала о том, что когда приедет Ярослав, надо будет не отпускать его от себя до тех пор, покуда не появятся признаки, что она вновь отяжелела.

Но теперь шел Великий пост, и она с удовольстви­ем строго его соблюдала, вновь живя при гробе стар­шего сына, часто молясь у гробового камня. Той зи­мой, когда они все бежали из Новгорода от безрассуд­ных крамольников, Феодосия уж было твердо решила просить мужа перевезти гроб с Феодором в Перея-славль. Но тогда же случилось первое исцеление — од­на жена новгородская, тяжко болевшая сливной коро­стой, сердечно помолившись у гроба Феодора Ярославича, вдруг получила избавление от недуга. Потом и другая такая же. Третьим исцелился купец, страдав­ший костоедою. Эти чудеса стали одной из причин общего вразумления, когда зажатые со всех сторон нем­цами, новгородцы взмолились о возвращении к ним Александра Ярославича. Теперь уж и никак нельзя было увозить отсюда Федю, коль он сделался чудес­ным залогом будущего новгородского послушания!

А все же не своей он смертью помер. Отравили его. Не зря чуяло ее сердце. Теперь, когда начались чудес­ные исцеления, стало ясно, что он мученическую смерть принял, что он — святой. Сейчас, читая при его гробе Евангелие, Феодосия отчетливо вспомнила, как однажды маленький Федя похвастался отцу, вернувше­муся из очередного похода: «А я тут послушный был, молитвы учил, в церкви не баловался, святой молодец был!» Вот и сбывались его детские словечки — святой он и впрямь. Не зря, будучи маленьким, так любил свя­тую воду пить. Как-то раз сказал: «Мы святую воду пьем, пьем, а у нас в животе хра-а-амы вырастают!»

Погодите-ка, или это Саша так сказал?..

Нарожав и вырастив стольких детей, не мудрено, что Феодосия частенько путала, кто как себя проявлял, что говорил и какие совершал поступки. Вот кто, на­пример, из них говаривал: «Пойдем в церковь — зажг-нём свечки»? Она уж не помнила. То что свечки люби­ли все зажигать, это точно. А вот кто просфорки любил и помногу их съедал? Федя? Саша? Андрюша?.. Все-та­ки, кажется, Саша… Бывало, Федю накажут за шалос­ти, а он его жалеет, тайком возьмет просфорку, обмак­нет в мед и несет наказанному для утешения.

И вот теперь этот наказанный лежит в каменной раке, а утешитель — с римлянами воюет, с прокляты­ми немцами. Живой ли?..

Торопливо утерев набежавшие слезы, княгиня вновь принялась за чтение: «Бысть же в субботу второ-первую идти Ему сквозе сеяния, и восторгаху ученицы Его класы и едяху, стирающе руками. Нецыи же от фарисей реша им: «Что творите! Сего же не достоит творити в субботы!» И отвещав Иисус, рече к ним: «Ни ли сего чли есте, еже сотвори Давид, егда взалкася сам и иже с ним бяху, како вниде в дом Божий, и хлебы предложения взем, и яде, и даде и сущим с ним, ихже не достояше ясти, токмо единем иереем». И глаголаша им: «Яко господь есть Сын Человеческий и субботе!»

Она продолжала читать, а мысли своевольно уно­сились к детям. Если сейчас им, мужественно проти­востоящим немцу, захочется скоромного, прости им, Господи, сие прегрешение. Для подкрепления сил поз­воль им вкусить непостной пищи! А я за них нано­шусь, совсем вкушать пищу перестану, на одной свя­той воде буду стоять. Помилуй их. Боже правый!.. Фе­денька, пошли братьям своим тот свой испарятель! Помнишь?..

Однажды Федя придумал смешную игру — нашел где-то в лесу причудливый корень и говорит: «Это у ме­ня такой испарятель. Всех врагов может испарять. Всякое вредное, что есть для русского человека, испа­рит без остатка. Все может испарить. Кроме Бога».

А однажды ему приснился сон про говорящую гра­моту: «Матушка! Мне говорящая грамота присни­лась!» — «И что же она тебе сказала, сыночек?» — «Ничего не сказала. Упала с неба — и молчит». — «Какая ж она тогда говорящая, коли молчит?» — «А на небе сильно говорила». — «Что же она на небе сказывала?» — «Не помню».