Русская миссия Антонио Поссевино - Федоров Михаил Иванович
Но путь на запад оказался всё же непростым, и четыреста вёрст до рубежа русских владений каждый из них шёл несколько месяцев, обходя стрелецкие заставы и сбивая со следа пронырливых ищеек боярина Ивана Воронцова: то прячась в лесной чаще, то прикидываясь по привычке паломником, а то и нанимаясь к крепкому хозяину батраком. Только к концу лета сумели они добраться до Рима.
Брат Гийом вернулся в Равенну и продолжил обучение новициев. Больше он заданий Святого престола не выполнял и в Рим его не звали. Умер коадъютор спустя двадцать два года, окружённый почётом и заботой монахов.
Ласло же после возвращения в Рим некоторое время был в услужении у Антонио Поссевино, потом его видели в Равенне, но и там он задержался не надолго. Много лет никто не знал, где он находится и чем занимается, и лишь в начале следующего века он словно вынырнул из небытия в Южной Америке, где иезуиты проводили "духовную конкисту", защищая индейцев гуарани от работорговцев. Там старый Ласло и погиб, отражая нападение бадейрантов[205] на Нуэстра-Сеньора-де-Лорето[206]…
Когда о разоблачении несостоявшегося отравителя доложили царю, он помрачнел. Бывший при нём Андрей Щелкалов как-то странно посмотрел на доложившего и сказал непонятно:
— Вот тебе и ответ, государь, какой выбор сделать.
Одиннадцатого марта Поссевино в последний раз приехал в Кремль. Накануне он говорил со своим помощником Стефаном Дреноцким, который объявил, что все старания посольства напрасны:
— Ты же видишь, отец Антонио: весь их уклад жизни, все их представления о добродетелях и пороках таковы, что они никогда не примут нашей святой веры.
— Представления их христианские, — возражал Поссевино, — а то наносное, что есть у московитов, может быть легко устранено деятельностью католических миссионеров и особенно — деятельностью коллегий иезуитов, разрешение на которые, я надеюсь, царь Иван со временем всё же даст.
— Отец Антонио, они держат нас под стражей не только из опасения, что мы станем проповедовать среди московских обывателей, — убеждал его Дреноцкий, — мы действительно будем в опасности, если решимся прогуляться по московским улицам без охраны. Ненависть к католикам у этого народа в крови.
— Проповедовать среди людей, убеждённых в своей правоте, всегда тяжело. Дикие франки Хлодвига[207], крестившись, не стали христианами по сути, вера пришла к ним со временем.
Спор этот ни к чему не привёл. Поссевино по-прежнему считал, что успех его миссии очень вероятен. Последняя беседа о вере ни к чему не привела. Иван Васильевич был предельно радушен и улыбчив, заявлял, что чувствует к иезуиту особое расположение как к брату во Христе. Легат, хотя слова Дреноцкого и не выходили у него из головы, отвечал русскому монарху тем же.
О суматохе, поднявшейся после побега Ласло, Поссевино не сообщили. Легат изредка ловил на себе непонятные взгляды русских бояр, пытался разговаривать, но ничего внятного от них не услышал. Согласия на постройку в Москве католических храмов и открытие иезуитских коллегий Иван Васильевич так и не дал.
Спустя три дня, сразу после завтрака, посольство папы Григория Тринадцатого покидало русскую столицу. Запряжённый четвёркой лошадей возок с широко поставленными полозьями вёз легата, остальные шли верхами. Вместе с Поссевино, Дреноцким и Мориено ехал Яков Семёнович Молвянинов с помощниками. Посольское дело он знал куда лучше Истомы, и у папского легата оставалась надежда, что царь наделил своего посланника особыми полномочиями, в соответствии с которыми Молвянинов и объявит в Риме о согласии на унию. А может, понадобится новое посольство в Москву.
Русских и папских посланников до рубежа с Речью Посполитой сопровождала стрелецкая сотня. Солнце светило уже совсем весело, рыхлый снег в полдень превращался в затруднявшую движение кашу, сыро чавкающую под подкованными копытами коней. Поссевино торопился добраться до Риги, пока не началась распутица. Там можно и переждать. В Рим он пока не собирался, намереваясь отправить с отчётом кардиналу Комо Микеле Мориено.
Отъехав от Москвы на три версты, Поссевино велел остановиться и вышел из возка. Москва была окружена полями, покрытыми медленно тающим снегом, и город лежал перед ним как на ладони. Море невысоких деревянных домов, и лишь кое-где — двух-трёхъярусные терема и разноцветные луковицы православных храмов.
Легат смотрел на этот город, в который он никогда не вернётся, и осознавал, что проиграл. Кобенцль и Чарторыйский были правы: ушлые московиты перехитрили его, взяв всё, что хотели, дав взамен лишь пустые обещания. Он покидает Москву, не добившись ничего. Легат с ненавистью посмотрел на Молвянинова: конечно же, этого человека отправили в Рим для того, чтобы создать видимость, будто царь Иван пытается выполнить данное Поссевино обещание, а на деле…
Он сел в возок и махнул рукой, велев трогаться. Вскоре длинная кавалькада въехала в густой еловый лес, и Москва исчезла из виду. Да, он проиграл.
Эпилог
Дверь распахнулась настежь: на пороге стоял царь. Писцы, не дожидаясь обычного "брысь", вскочили с мест и бросились к боковой двери, ведущей из помещения приказа сразу на улицу. Остался лишь глава Посольского приказа дьяк Андрей Щелкалов.
Царь подошёл, с трудом переставляя ноги и опираясь на длинный резной дубовый посох, окованный железом. Сел на лавку напротив стоящего дьяка, махнул рукой — садись, мол, чего стоишь? Щелкалов сел.
— Душно у тебя, — произнёс царь, — окошко открой.
Дьяк подошёл к ведущему во двор косящатому[208] окну и распахнул створки. В помещение ворвался тёплый весенний ветер. Из почек растущего под окном куста сирени вылезали первые листочки.
Царь посмотрел на него в упор:
— Слава Богу, спровадили Антошку басурманского. Шельмоватый этот иезуит. Люди пришли с той стороны, говорят, остался он у Батория по своим иезуитским делам, а посланник наш в Рим без него направился. Справится Яшка, как думаешь?
— Молвянинов-то? Справится, чего же не справиться? Там много ума не надо. В Риме его обхаживать станут, а ему и остаётся только, что морду воротить и говорить "нет".
— Нельзя так. Там похитрее надо.
— Так Яшка хоть и не семи пядей во лбу, но и не дурак. Будет говорить "да", хотя значить это будет "нет". В Риме ж тоже не дураки, поймут. Политес соблюдён, а что чего-то не вышло — так то не наша вина.
Царь задумался:
— Может, стоило дать ему поручение и к императору?
— Так ведь, государь, стоило — не стоило, поздно уже говорить. А если хочешь знать, что я думаю — то не стоило. На кой нам этот Рудольф-чернокнижник? В нас он не нуждается, воевать ни с кем не хочет, да и с поляками мы замирились. Со шведами, Бог даст, на будущий год тоже замиримся. Ты, государь, лучше скажи, что с нашим иудушкой-то делать будем?
— Это с Давидом, что ли?
— С ним, с ним, окаянным. Вот же ж как нечаянно открылся Давид, козья морда, толстая задница. Хоть в том Поссевино спасибо, что помог врага внутреннего распознать.
— Да ничего не делать. — Царь равнодушно зевнул.
— Как же так, государь? Это совершенно невозможно. Обязательно надо что-то сделать.
— Пока не надо. А потом сделаем. Дождёмся Яшку из Рима, выслушаем, о чём он там с католиками говорил, и тогда решим. Думаю я, отправится наш Давид… — Царь задумался. — Сначала сана его лишим, а потом загоним туда, где похуже да погаже. В Пермскую землю, в самый захудалый монастырь. Пусть там грехи перед православием замаливает[209].
— Это верно, государь, — согласился Щелкалов, — так его. А теперь дозволь о делах насущных тебе поведать.
