Слово атамана Арапова - Александр Владимирович Чиненков

– Воли понюхать захотели. – Кочегуров рассмеялся. – А вы знате, долдоны сиволапые, почем волюшка сея казакам дается? За нее, родимую, с сабелькой расставаться нельзя. То враг-степняк к те не спросясь пожалует, то те к нему в поход идтить потреба.

– Энто мы запросто, – оживился Пантелей. – С сабелькой так с сабелькой.

– А сами вы здешний? – задал вопрос Кузьма Нечаев, который, видимо, перестал бояться пленившего их казака.

– Тута только зверь дикий здешний! А я яицкий, – ответил Кочегуров после короткой паузы.

– Ух ты! Из казаков?

– Из них самых. Есаул я! А щас вота переселенец свободный.

– Переселенец? – Пантелей запустил пятерню в бороду и о чем-то задумался. Наверное, в его голове не укладывалась полученная информация.

– Не беглый я, а переселенец, – веско уточнил есаул. – Государыни волю исполняя, из Яицка переселился сюды, на Сакмару! А теперя ответ мне держите, сиволапые, пошто в мово товарища палили? А? И молите Хоспода, штоб он всенепременно выжил! Ежели помрет атаман мой Василь Евдокимыч, вы все головы здеся сложите.

– Хосподи, не надо. – Мужики дружно, как по команде, рухнули на колени, а Кузьма запричитал:

– Прости, пощади нас, есаул герой! Испужались мы товарища твово. Капканы сыскали, зверушек снять хотели. А он и идет. Пальнули со страха! Ой, не сгуби, казак! Страдания наши немерены, нет таково аршина, штоб их смерить…

– Замолчь, вражина! – Кочегуров притопнул ногой и выдернул из снега ружье. – Некогда мне тута с вами рассуждать. Собирайте пожитки – и айда… Я следом идти буду. Хто из вас што худое замыслит, враз башку снесу!

Увидев, что мужики не спешат к разрушенному шалашу, есаул удивленно вскинул брови:

– Што иль ничево у вас нету?

Вместо ответа все трое покачали головами.

– Тады марш вперед. Враз к тому самому месту, хде в атамана мово стреляли, черти полосатые!

* * *

Открыв глаза, Арапов осмотрелся. Он вспомнил все, что с ним произошло. Но как оказался в избе, не знал. Свинцовая тяжесть овладела его крепким телом. Мускулы лица изредка вздрагивали. Сложив руки на груди, он то глубоко вздыхал, то сжимал губы и морщил лоб.

Тупая боль ползает по его костям, словно змея, и так жалит, что можно с ума сойти. Он лежит и молчит, терпит и смотрит в потолок. И видится ему светлый лик Иисуса Христа, который улыбается и показывает пальцем в темный угол, где скорчилось бледное существо, очень похожее на… На него самого…

Атаман судорожно вздохнул. Ему явственно привиделась Степанида Куракина. Он часто думал о ней долгими зимними ночами. А сегодня ее прекрасное видение посетило его, несчастного и умирающего. Сердце говорило ему: если Степанида благополучно добралась до Яицка, то весной она разыщет его. А он выживет, обязательно выкарабкается, что бы ему здесь ни угрожало. «Она знает, что я на Сакмаре. Или думает, что я умер?» При этой мысли у Арапова каждый раз судорожно сжималось сердце. А если Степанида погибла? Не добралась до Яицка? К чему тогда и жить? Втайне от Кочегурова атаман часто думал о смерти, но наложить на себя руки не хотел. Ведь без Степаниды смерть и так не заставит себя долго ждать. Как мог бы он без нее дожить до старости? Мысль эта была для Арапова мучительна: это означало медленное увядание и смерть. Но смерть не страшна по сравнению…

Скрипнула ступенька, вторая, третья в знак того, что к двери кто-тo приближается. Атаман весь преобразился. Если бы в избе было светло, то было бы видно, как на лице его заиграл румянец, а глаза метали молнии. Он проснулся. Кто бы ни пришел – Кочегуров или ранившие его люди, они сейчас войдут. Дверь скрипнула, открываясь, впуская нескольких людей, рассмотреть которых в темноте было очень сложно.

– Василь, слышь, энто я, Петро.

Арапов вздрогнул, точно пораженный громом. Затем расслабился и, судорожно глотнув воздуха, прошептал:

– Входи.

Кочегуров разжег лучину, и мрак рассеялся. Атаман разглядел выглядывающие из-за его плеч незнакомые бородатые лица и тихо спросил:

– Энто хто с тобою, Петруха?

– Слава Хосподу, жив!

Не расслышав вопроса Арапова, есаул радостно всплеснул руками и засуетился:

– Щас, потерпи, Василь! Я те щас повязочку поменяю и зараз облегченье ощутишь.

Кочегуров бережно снял с атамана пропитавшиеся кровью тряпки. Затем нанес на раны бальзам, прикрыл их чистыми лоскутками и положил на Арапова теплую лосиную шкуру. После этого он заменил догоравшую лучину и склонился над лицом раненого:

– Евдокимыч, как ты?

– Ты? – прошептал атаман.

– Я-я, – обрадованно закивал Кочегуров.

– А с тобой хто?

– От хоспод беглые, с Волги, – поспешил с ответом есаул. – Оне в тя и пальнули. Не со зла, а с перепугу.

– Што ты хошь энтим казать?

– Капканы оне наши сыскали. Токо зверюшек сняли, а тута ты… Людишки оне пуганые, вот и пальнули в тя с перепугу и – бежать.

– А ты их словил, выходит?

– Выходит, – вздохнул Кочегуров. – Чуть не порубал стервецов сгоряча. Кады вота разобрался, што к чему, а оне безобиднее отроков наших казачьих. Убегли со страха, вот и бродят как неприкаянные.

– Подсоби, погляжу на них.

Есаул помог Арапову приподняться и грозно рыкнул на притихших у двери мужиков:

– Подь сюда, изверги. Батько атаман на ваши рыла безбожные поглядеть желат!

Подскочив на месте, все трое пали на колени и, заливаясь слезами, поползли к раненому:

– Не сгуби, батько! Христом Богом клянемся, с дури мы. Не со зла.

– Што с дури-то? – прошептал атаман, но кающиеся мужики его не расслышали, а продолжали горестно реветь, словно очутились на Страшном суде.

– А ну замолчь, злыдни сиволапые, – прикрикнул на них Кочегуров. А когда они испуганно замолчали, громко спросил: – Василь Евдокимыч услыхать хотит – хто из вас стрельнул в нево и пошто так поступил мерзко?

– Я энто… я энто пульнул, батько. – Андрон Скородумов грохнулся лбом об пол и замер в ожидании.

– Не со зла он. Спужался очень, – вступился за него Пантелей Поспелов и тоже ткнулся лбом в пол.

– А я, энто… врачевать раны могу, – стуча зубами, сказал Кузьма Нечаев, покосившись на товарищей. – Б-бывало, в-всех д-дворовых б-барыни от х-хворей и-излечи-вал…

– Пошто мне не подсобил, кады я Василь Евдокимыча перевязывал? – грозно сверкнул глазами есаул.

– Спужался я, – потупился Кузьма. – Да и трав с собою нет, штоб настой целебный изготовить.

Кочегуров побледнел и злобно впился глазами в Нечаева, как змея в свою добычу.

– Значить, как пулять в человека, порох сыскался? А как лекарить, так, значить, травки нет? – выдавил он, задыхаясь от приступа бешенства.

Не в силах что-либо сказать,