Второе дыхание - Александр Васильевич Чернобровкин
Пожилой официант-араб в турецкой феске и великоватой, не по размеру, европейской, серовато-белой рубашке навыпуск, из которой выглядывали снизу черные штаны длиной до середины щиколоток босых ног, поздоровался на корявом английском и дал меню в красном картонном переплете с темными пятнами там, где чаще брали руками. Оно было на двух языках: английском и ниже арабском. Я заказал рюмку арака — слабенького самогона, ароматизированного анисовым семенем, из-за чего при добавлении воды становится молочно-белым, и к ней бабагануш — жареные баклажаны с соусом тахини из молодого кунжутного семени. Главными блюдами были бирьяни — местный плов из риса, куриного мяса, изюма и орехов и масгуф — распластанный и запеченный на углях карп с травами и специями. На десерт выбрал мармелад из фиников и крепкий зелёный чай.
За соседним столиком сидела англичанка лет двадцати пяти, симпатичная голубоглазая блондинка с двумя дочерьми-непоседами пяти и трёх лет. Мама постоянно призывала их к порядку, угрожая, что расскажет всё папе, когда доедут к нему. Не представляю, как они добрались сюда через воюющую Европу. Может быть, переехали в этот регион года два назад, а сейчас догоняют отца и мужа, внезапно переведенного на другое место службы, скорее всего, на военную базу «Шайба» рядом с Басрой. Чиновника перевезли бы вместе с семьей. Женщина знала арабский язык так же хорошо, как официант — английский, поэтому выбор блюд превратился в головоломку для обоих.
— Разреши помочь? — обратился я к англичанке на ее родном языке.
— Буду очень благодарна! — радостно произнесла она. — Я абсолютно не понимаю, что он говорит!
Я помог ей сделать заказ, подсказал, что надо взять для детей (шербет и пирожки с финиками), которые заявляли, что кушать не хотят, чтобы они перестали болтать, вертеться и привередничать.
— Как быстро ты успокоил их! — похвалила Вивьен Рэмси, как звали англичанку.
— Успел вырастить двух дочерей, — похвастался я, хотя, если честно, мое участие в их воспитании ограничивалось лишь ролью пугала, на которое указывали мама и бабушка, когда хотели добиться послушания.
— О, а у нас с мужем еще всё впереди! — призналась она.
— В каких войсках он служит? — поинтересовался я.
— Лётчик, — сообщила она. — Его эскадрилью вдруг перевели в Басру, а нам приходится добираться самим. Хорошо, что хоть большую часть вещей перевезли на грузовом самолёте.
— Значит, у нас есть шанс встретиться ещё не раз, — сделал я вывод.
— Тоже в Басру едешь? — спросила Вивьен Рэмси.
— Да, и я тоже лётчик, — сказал я.
В её взгляде без труда можно было прочесть: «А похож на нормального человека!».
— На время войны. До нее был профессором химии, — произнес я в оправдание.
— На профессора ты больше похож! — обрадовалась она, что не ошиблась во мне.
Мы просидели в ресторане до прибытия поезда. Она тоже ехала первым классом, который в лучшем случае тянул на третий швейцарский или французский. Такой вагон был единственным и находился сразу за багажным. Впрочем, все европейцы свою поклажу везли в пассажирском вагоне, потому что могли много чего из своих вещей не досчитаться на станции прибытия. За воровство у соплеменника араб рисковал остаться без руки, а украсть у кафира — это святое. Основными отличиями первого класса от следующих двух была кожаная обивка четырехместных диванов и целые стекла в окнах. По одной стороне был проход, по которому, как собака на цепи и с таким же озабоченным видом, ходил туда-сюда кондуктор, босой, но в зеленой куртке с медными эмблемами паровоза на воротнике. Главной его обязанностью было не допускать в наш вагон соплеменников — попрошаек и торговцев. Впрочем, последние время от времени проплачивали вход и предлагали нам всякую ерунду. Я бы купил свежие фрукты или финики, но еще не сезон. Остальные пассажиры иногда приобретали разные побрякушки под шумерско-ассирийско-вавилонскую старину, якобы случайно найденные на развалинах. Видимо, в Багдаде тоже есть Малая Арнаутская улица.
92
Сорокашестилетний полковник военно-воздушных сил Макадам, командир британской базы «Шайба», коротко стрижен, усат, плотен. Несмотря на работающий трехлопастной вентилятор, который скрипит под потолком, ему жарко, но сидит в голубовато-сером суконном кителе, сняв который, подорвёт престиж не только британских вооруженных сил, но и всей своей страны. Он ознакомился с моими документами, выслушал рассказ о боевом опыте, который, как догадываюсь, сильно превосходил его собственный, и теперь пытался принять правильное, по мнению его руководства, решение. С одной стороны я старший офицер, как и он, и опытнейший военный лётчик, которых так не хватает сейчас всем воюющим сторонам, а с другой — швейцарец русского происхождения. Поскольку его непосредственный командир был очень далеко и телепатических сигналов не подавал, неразработанные извилины мозга скрипели, наверное, так же надсадно, как и вентилятор.
— У меня нет свободной должности командира эскадрильи, а из самолётов только старые бипланы «Викерс-Винсент», — сообщает он, понадеявшись, что это отпугнет меня и избавит его от принятия решения.
— Я приехал воевать, а не карьеру делать. Могу начать и на стареньком биплане. Уверен, что война продлится долго, и со временем получу что-нибудь получше, — сказал я.
Война, действительно, продлится еще четыре года, но у меня осталось времени в этой эпохе около месяца.
— Тогда будешь зачислен пилотом в Двести сорок четвертую эскадрилью, — решается полковник Макадам.
Как старшему офицеру мне выделили одноместную комнату с вентилятором в офицерской каменной двухэтажной казарме, в которой стояли узкая кровать, стол, стул и шкафчик для одежды. Все удобства в конце коридора. Рядовой Ирвинг принес и застелил постельное белье, после чего сообщил, где можно в Басре быстро подшить форму, выданную мне на складе. Это голубовато-серые фуражка, китель и штаны и черный полётный комбинезон, к которому прилагались, как в старые добрые времена, белый шелковый шарф и шлем. Еще мне выдали черные ботинки на
