Театр тающих теней. Под знаком волка - Афанасьева Елена
С мужем/не мужем разобрались — она переросла старую обиду, формально развелась, но остались друзьями, посмеялись, что скажи он ей всю правду сразу, могли бы долго так протянуть, пока она кого-нибудь не встретила бы.
Но только теперь ясно, что как безнадежно все ни казалось тогда, но обошлось. Выжила. Даже перешла на новый уровень. Встретила Женю, Джоя, Оленева. Получила невероятное для студентки предложение собирать коллекцию.
И потом в интригах окружения Оленя выжила — придворные интриги, они что при дворе каких-нибудь Габсбургов в XVII веке, что в «ближнем круге» нынешних олигархов, что в какой-нибудь бухгалтерии — всё едино.
В интригах ближнего круга Оленева выжила — потому что не пуганная была. Не знала, что выжить там невозможно. Сожрут. И сожрали бы, если бы знала. Но тогда ей море было по колено, все придворные игры мимо. На совещаниях Оленев задавал вопрос — она отвечала. Когда все, набравши в рот воды, в предынфарктном состоянии молчали, силясь угадать, что шеф услышать хочет, силясь угадать, угодить, она отвечала, не понимая, чего бояться. И ловила на себе такие взгляды: «Идиотка!!! Что она говорит владельцу?!!»
Плюс поток пересудов — спит ли она с владельцем или «чья-то дочь»? Так и читалось в каждом изумленном взгляде, в каждом шепотке за спиной, в каждой сплетне — конечно же, она спит с владельцем, которому скоро полтинник стукнет, а ей на тридцать лет меньше, но даже если спит, что она такого с ним в постели делает, чего не делают другие, если он девятнадцатилетней девчонке доверил собирать коллекцию на миллионы и сотни миллионов долларов?!
Из водоворота бесконечных интриг в ближайшем окружении недавнего олигарха выныривала лишь потому, что не знала, что вынырнуть из этого омута невозможно. Но все остальные из ближайшего окружения владельца знали. И всячески на нее доносили.
Как там Оленев сказал сегодня, ее увольняя? «Мне говорили…»?
Говорили. Не переставая. Доносили. Подставляли.
У нее была защитная грамота — коллекция. Любимая игрушка недавнего олигарха. Собранная ею коллекция. Которая теперь признана фальшивкой.
Защиты больше нет.
В своем «ближнем круге» Оленев неожиданно оказался совсем другим. Ничего от харизматичного, простого, совсем своего Оленя, каким он кажется рядом с Женей. И которого могла полюбить роскошная Лика.
Этот харизматичный, быть может, но…
Этот мог орать на совещаниях так, что мало не казалось. Орать, унижая подчиненных.
Хотелось встать и уйти, чтобы только не слышать, не видеть, не присутствовать, не быть причастной.
Но не уходила. Себе объясняла, что у нее коллекция и эта коллекция того стоит. Но…
Несколько лет назад психолог, к которой Даля всё же дошла на консультацию, как-то разложила все по полочкам. И она поняла — Олень как фигура отца. Классического в отечественной традиции — наорет, но и защитит. Оленем замещала рано потерянного отца.
Все эти десять лет Олень старел, сам того не замечая — если предложение собрать коллекцию ей делал весьма современный, хотя и не молодой по ее тогдашним представлениям, сорокапятилетний мужик, то теперь он старел быстрее своего возраста. Внешне оставаясь вполне красавчиком — ни одного седого волоса в роскошной шевелюре. Но…
Но все ее обиды на Оленя не стоят ничего по сравнению с непреложным фактом — коллекцию уничтожат. Ровно через пять дней.
На мировой рынок она ворвалась такой же непуганой девочкой, как и в окружение бывшего олигарха — еще не ясно, в какой банке пауков больше. Не зная художественных коллекционерских, музейных и прочих раскладов, не разбираясь в бесконечных интригах, тем более не уступающих интригам при дворах королей.
Коллекционеры, маклеры, искусствоведы, галеристы — мир искусств и мир интриг, возведенных в степень искусства. Вхождение в мировую элиту баеров оказалось погружением в бассейн с голодными акулами. Которые ее вот-вот сожрут, уже разинули пасть.
Мир, где все улыбаются друг другу с бокалами «Кристалла» в руках и все готовы всех задушить.
Мир большого искусства, больших денег, непомерно большого эго — и совсем юная девушка двадцати с небольшим лет.
Но и там выжила. Заработала имя. Собрала коллекцию. Чтобы потерять все теперь.
На выставке «Из коллекции Алексея Оленева» в Генте, которая должна была спокойно переехать в Лиссабон и открыться в музее Гульбенкяна, представлены найденные Далей ранние работы Вулфа — и те, что странным образом обнаружились в бабушкиной квартире после ее смерти и за попытку атрибуции которых ей зарубили курсовую на третьем курсе, и новые, найденные ею в Европе и приобретенные для коллекции позже.
Какие-то подписаны SavVa, какие-то кириллицей Ан. Волков — таких автографов Вулфа раньше не встречалось, но Даля уверена, что это точно ранние работы из ставшего позже культовым цикла «Театр тающих теней». Будто позже гений повторял сам себя уже на новом уровне, точно цитируя себя раннего.
Препод тогда не понял, что найденное ею оригинал, самоцитатой которого являются великие работы Вулфа, а не «дешевая копия какого-то бумагомарателя». Больше к нему на пары Даля не ходила. Если препод не видит разницу между бумагомарателем и гением в его зародыше, зачем такой препод нужен?
Она странным образом была абсолютно уверена, что это точно работы Вулфа. Найденные на антресолях в квартире бабушки — у кого теперь спросишь, откуда они взялись, может, кто-то из предков купил когда-то за копейки у юного Вулфа еще до его эмиграции, или иначе как-то к ним попали. Еще совсем незрелые. Но живые. С вулфовской энергией. Завораживающая красота. И сила. И мощь проступают с этих листов.
Волна накрывает старый город, старую жизнь, сметая их с лица земли, но на самой верхней точке волны, как в волшебном зерне, зарождается новая жизнь и новый город, поразительно похожий на Петроград.
Волк в прыжке вонзается в горло зверя, только зверь этот отчего-то в матросской тельняшке.
Ветер разметает листья деревьев, листы бумаги, маленьких девочек, и женские руки силятся поймать, уловить, собрать всё разлетающееся воедино. На пальце кольцо с желтым прозрачным камнем.
Матросы, торговки, блатные с фиксами, проступающие из ниоткуда фигуры и линии. Алые губы, превращающиеся в кровавое солнце на закате. Театр теней. Тающих в этой чужой, непонятной для всех жизни. Водоворот русской революции и Гражданской войны, почти иллюстрации к «Двенадцати» Блока.
Даля была абсолютно уверена, просто знала, что это Вулф — и всё! И доказывала. Уже с применением всех накопленных знаний и новейших технологий — анализ почерка, угла наклона, движения кисти при рисунке, с применением только входящих в моду технологий Big Data всех возможностей нейросетей.
Доказала. Мир ахнул. Выставка открылась с большой помпой! Владельцу Оленеву простили страшное прегрешение, что он русский, и буквально воспевали в каждой рецензии, каждом блоге, каждом репортаже, что он своей коллекцией вернул миру шедевры.
Кроме Вулфа ей удалось атрибутировать портрет королевы Изабеллы Клары Евгении работы фламандца Адриана Брауэра.
И даже замахнуться на невероятное! Портрет рыжеволосой женщины, изображенной около мольберта с кистью и палитрой в руке, а на мольберте явно набросок одной из известных картин Ван Хогволса. За эти годы Даля скупила для коллекции всего Ван Хогволса — благо он не Вермеер, ценится не так высоко. Эта работа считалась «Портретом жены художника» — сунул живописец ей кисти в руки — позируй, домохозяйка, не всё же тебе у котлов и горшков стоять. Но…
Даля подняла архивы — по всем документам и описаниям, после взрыва в Делфте в октябре 1654 года сам Ханс Ван Хогволс был сильно покалечен. Нашла документы Гильдии Святого Луки от ноября того же года о выделении пособия члену Гильдии Ван Хогволсу, пострадавшему при взрыве.
Пособия выделяют на содержание калек.
Нарисовать такое калека не мог.
Изучила всего Ван Хогволса и обнаружила очевидное — ровно в том году, после взрыва пороховых складов, стиль художника резко изменился. В нем возникло что-то совсем иное. Бурное, живое, порой низменное и приземленное, как у Брауэра. И всё чаще даже в этом «новом Хогволсе» проглядывала еще одна рука!
