Любовь и проклятие камня - Ульяна Подавалова-Петухова
И не то чтобы ей уж очень хотелось замуж. Скорее даже наоборот. Девушку начинало трясти, когда говорили о замужестве. Она слышала о том, как обращаются родственницы мужа со своей снохой. И само слово «сноха» от слова «сносить». Сносить издевки, укоры, недовольства и прочее. Последний человек в семье. И это — законная жена, что уж говорить о наложнице? Ниже ее по статусу только рабыня.
В прошлый раз, когда она стояла у лавки с пряностями, не обратила внимание на ее хозяина. Не до этого было: едва держалась на ногах от страха, и радовалась тому, что Чжонку спрятал ее за своей широкой спиной. И спина у него была очень широкой, а руки очень теплые.
От этих мыслей у девушки заалели щеки.
— Я не должна так думать о молодом господине. Не должна, — пробормотала Сонъи и, всхлипнув, натянула одеяло на голову.
А через два дня Сонъи за завтраком, пряча глаза, дала матери свое согласие стать наложницей. Елень смотрела на дочь, а сердце замирало от ужаса и боли. Капитан поднял голову от тарелки.
— Ты хорошо подумала? — спросил он, а голос звучал глухо.
Девушка еще ниже склонила голову.
— Если откажусь, другого шанса может не быть. Мне уже шестнадцать лет, — прозвучало в ответ.
Соджун посмотрел на побледневшую Елень и промолчал.
Елень попыталась поговорить с дочерью, но та молчала и не поднимала на мать глаз, глядя куда-то в пол. Госпожа вздохнула и вышла из комнаты дочери, оставив ту в одиночестве.
— Нуна[2], правда, скоро уйдет из дома? — раздался тоненький голос Хванге.
Мать от неожиданности вздрогнула.
— Все девушки рано или поздно уходят из дома. Такова их судьба, — ответила она.
Мальчик посмотрел на двери в комнату сестры.
— А Чжонку-хён знает об этом? — вновь спросил ребенок.
— Чжонку живет в Сонгюнгване, до этого ли ему? — проворчала Елень и ушла.
Сын смотрел ей в спину и молчал. Что-то подсказывало ему, что нужно предупредить Чжонку. Мальчик не осознавал, откуда такое ощущение, но это чувство не покидало, поэтому, как только мать ушла с Анпё и Гаыль на рынок, ребенок выскочил из дома и побежал в сторону академии. Он боялся не успеть вернуться до возвращения матери и слуг. Несмотря на зной и палящее солнце Хванге летел по улице, что было сил.
Однако у академии его постигло разочарование: на территорию Сонгюнгвана вход был воспрещен, а позвать Чжонку дежурные младшие воспитатели отказались наотрез. Мальчик в полном отчаянии обежал всю огромную территорию академии, но нигде не смог найти лазейку. От горя ребенок едва не заплакал. Он задирал голову и даже подпрыгивал, пытаясь достать до верха каменной кладки, но лишь содрал с пальцев кожу. Время шло, драгоценные минуты улетали. Пора бы возвратиться домой, но Хванге, кусая губы от бессилия, не отходил от забора, увитого густым плющом. Пот градом катился по его лицу, поккон был в пыли, так как несколько раз свалился с головы ребенка, а тот не шел домой. Он и представить не мог, как спустится с той стороны, ведь там тоже высоко. Не понимал, как найдет Чжонку. Просто знал, что, как бы там дальше ни было, самое главное, попасть на ту сторону.
— О! А ты что здесь делаешь? — раздался голос позади. Ребенок так и подпрыгнул, обернулся.
Перед ним стояло трое парней, один из которых придерживал большой белый кувшин. Что в этом кувшине было вино, не стоило труда догадаться.
— Ни... ничего, — пробормотал Хванге в ответ.
Говорящий кивнул понимающе.
— А я уж решил тебе до зарезу нужно в Сонгюнгван попасть, — проговорил студент.
— Нужно! Очень нужно! — тут же вскричал мальчик.
Парень тут же бросился на него и закрыл рот ладошкой.
— И чего орать так-то? — шикнул он.
Хванге понимающе закивал, и с ходу придумал душещипательную историю о больном деде и уехавшем отце. Дескать, учится у него здесь брат. Деду совсем худо стало. Вот мальчик и прибежал предупредить брата, а то из слуг остались лишь старуха слепая, да вдова глухая. Врал он складно. Так складно, что все трое парней расчувствовались и предложили помощь, так как знали о лазе. Пролезли сами, помогли мальчику. Потом, пряча за своими спинами, довели до общежития, где жили первогодки. Один из них убежал за Чжонку, а Хванге благодарил Небеса за то, что парни эти — провинциалы, а потому не знают, что у Чжонку дед — министр финансов этой страны, а отец — капитан магистрата, и никаких братьев и в помине нет. Эти деревенские дворяне просто поверили на слово.
Чжонку прибежал, запыхавшись. Он смотрел на Хванге сверху-вниз, жадно слушал, а кулаки сжимались сами собой.
«Сонъи, моя Сонъи»,— трепетало живой струной в сознании.
Студентам Сонгюнгвана было строго-настрого запрещено покидать академию. Домой они могли пойти только два раза в месяц и обязаны были вернуться в положенное время. За нарушение этого закона студента отчисляли, не взирая на его фамилию и род. Даже король утрачивал власть, переступая порог Сонгюнгвана[3]. Но молодость безрассудна. А уж опьяненная любовью и подавно. Чжонку подсадил Хванге, а затем сам перемахнул высоченный забор и бросился бежать. Девятилетний мальчик безнадежно отставал, и Чжонку, жалея малыша возвращался.
— Беги, хён! Беги! — наказал тяжело дышавший Хванге. — Ведь ее, правда, отдадут в этот дом…
И Чжонку рванул птицей. Он не чувствовал ни ног под собой, ни земли, по которой бежал. Ему показалось долгим огибать таверны, поэтому он перемахнул низкую изгородь, пролетел через двор, забитый людьми, и вновь перепрыгнул через забор в противоположной стороне двора под раздосадованные вопли хозяйки. Что ему эти вопли? Успеть бы!
С того момента, как Сонъи объявила о своем решении и мать, не откладывая на потом, ушла со слугами на рынок, чтоб купить все необходимое для ложной свадьбы[4], стало страшно. Страх душил. Как только она покинет этот дом, который за минувшие месяцы стал родным, все будет по-другому: чужой дом, чужие порядки, чужой мужчина, который станет ее мужчиной. Девушка плакала и боялась, что мать узнает
